Мне было совсем неинтересно.

— Это в-все?

— Нет. Закрой глаза.

— З-за…

— Да. Просто закрой, — Сергей глянул на меня снизу вверх — ладонь на барьере, подбородок на костяшках пальцев. — И вспомни что-нибудь хорошее.

Глупо, подумал я. Что я вспомню?

В моей жизни не так много было хорошего. Поездка с родителями в Феодосию к двоюродной маминой сестре — вот и все.

Ее вспомнить?

…уютно, утробно-мягко покачивается вагон, гремят на стыках колеса, нахально лезет в окно солнце, в щель над макушкой поддувает легкий, душистый, южный сквознячок, и с верхней полки упоительно наблюдать, как мама с папой и сосед в фетровой шляпе играют в карты.

— Девяточка!

— Король!

— Стоп-стоп. Это есть. Этого сколько угодно. Ну-ка!

— Туз!

Минералка шипит в стакане. Разноцветные карты переворачиваются "рубашками". Папа на мгновение поднимает лицо, подмигивает.

— А куда едете? — спрашивает сосед.

— В Ф-феод-досию! — кричу сверху я.

В Феодосию.

У родственников свой сад. Абрикосы висят на ветках, срывай не хочу. Крепенькие, лимонно-желтые, неспелые. Мне нравится кислинка, которая еще не сменилась в них вязкой сладостью. Я ковыляю от дерева к дереву и наедаюсь абрикосами на всю жизнь.

Так мне кажется. Я думаю, вот этот — и все, или нет, еще этот, и этот, и те два.

Море шумит ниже по склону — фыр, ффыр. Нестрашный зверь. Небо прозрачно-голубое, такое, что хоть ложись на землю под абрикосами и смотри на него не отрываясь.

А оно будет смотреть на тебя.

Коляска забыта до конца августа. С мамой под руку я упрямо спускаюсь на пляж. Ноги устают, но это как-то и за усталость считать зазорно.

Волны накатывают зазывно — с нами, с нами, с нами, вглубь…

— Все, — сказал Сергей, — открывай.

Я открыл глаза.

Люди текли все также, мужчины и женщины, старые и молодые, в пальто, в куртках, плащах, блузах, свитерах, кофтах.

Я не сразу понял, что изменилось.

— Видишь? — спросил Сергей.

— Д-да, — прошептал я.

Сердце мое стукнуло в горле — баммм!

Людской поток загибался к барьеру, ко мне, как намагниченный. У противоположной стены наоборот образовались полтора метра пустоты.

И никто этого не замечал.

Люди шли, касаясь меня, задевая мои колени, теснились все ближе и ближе. Словно какая-то сила прижимала их ко мне.

Через два метра действие этой силы заканчивалось, и поток вновь рассеивался, занимая весь переход.

— Все, слезай, — Сергей подставил мне плечо для опоры.

— К-куда? — спросил я, хватаясь. — Н-на людей?

— Зачем же?

Сергей, шагнув вперед, освободил мне крохотный пятачок пространства.

Я спрыгнул. Ноги отозвались болезненным гулом.

— А д-дальше?

— Сейчас пойдем… Чуть рассосется…

И действительно — толпа потихоньку отступала от нас, разряжалась. Я подумал о кратковременном массовом помешательстве.

Или не верить глазам своим?

Скоро мы спустились к платформе.

— Ну, как? — спросил Сергей.

— Ч-чудно, — выдавил я.

— Это еще ч…

Сергей вдруг запнулся.

Рот его широко раскрылся, а глаза сделались злыми.

— Куда! — заорал он через мою голову. — Куда! Стой!

Мне стало страшно.

Я инстинктивно сжался, успев только искоса заметить стремительное движение за спиной. В следующий момент я уже летел в сторону. Кто-то ахнул. Хрустнуло в локте. От боли потемнело в глазах. На секунду, на две я просто выключился.

— Вставай, вставай! — Сергей, оказавшись рядом, подхватил меня под мышки.

Я заскреб ногами.

— Ч-что?

— Тебя чуть не сбросили на рельсы.

— К-кто? — я кое-как оперся на правую.

— Зомби.

Загудел появившийся из тоннеля поезд. Крупицы летящей пыли укололи щеку.

— Гд-де? — я попытался обернуться.

— Потом, потом, хорошо? — Сергей потащил меня к распахнувшему двери вагону.

Вокруг нас толклись, двигались люди.

— Мне придется проехать с тобой одну-две станции, — Сергей слабо улыбнулся. — На всякий случай.

Мы втиснулись.

— Ужас! Просто ужас какой-то! — заговорила впереди меня старушка своей попутчице. — Бежал как бешеный, словно ему одному надо…

Голова ее тряслась на тоненькой шее.

— В лоб бы, думаю, таким… — она даже сделала движение сухим кулачком.

Подруга кивнула.

— Стрелять, Аня, стрелять. Совсем совесть потеряли.

Стукнули наконец двери. Запоздало забормотал диктор. Следующая — "Достоевская".

— Вот он, — притянул меня к стеклу Сергей.

— Зомби?

Человек-зомби неподвижно сидел на полу у колонны, широко раздвинув в стороны ноги. Ему было за сорок. Рослый. С брюшком. С гарнитурой в ухе. Дорогой темно-синий костюм-двойка, рубашка, галстук, остроносые туфли.

Я вздрогнул, когда человек вдруг повернул голову за газетой, которую ветер потащил по опустевшей платформе.

Оловянные глаза. Остановившиеся.

Поезд медленно тронулся. Платформа и человек на ней поплыли назад. Я встретился с ним взглядом. Ошеломление, страх исказили его лицо.

Он резво встал на колени и пополз за вагоном. Пополз, пополз, отмахивая левой рукой, а правую держа у сердца. Кажется, что-то говорил.

А дальше поезд набрал скорость, и человек-зомби исчез.

— Н-не п-понимаю, — прошептал я.

— Чего? — спросил Сергей.

— П-почему з-зомби?

— А что, не похож?

— Он пэ… п-полз и-и изв-винялся, мне к-кажется.

— Это у них бывает… Как локоть?

Я осторожно пошевелил рукой. Боль почти не чувствовалась. Скорое всего, просто ушиб.

— Н-ничего.

— Это хорошо, — Сергей вздернул к лицу запястье. Блеснул круглый циферблат часов. — Черт, опаздываю. — Он поморщился. — Не прочь встретиться вечером? Я все объясню… Постараюсь, по крайней мере.

— Г-где? — спросил я.

— А на "Звенигородской". Там же, у барьерчика. В семь.

Я кивнул.

"Достоевская" кинулась под поезд серым камнем, желтым светом.

— Пока, — сказал, выскакивая, Сергей.

— П-пока.

Спинами и плечами меня затерли вглубь вагона.

— Ну пройдите, пройдите еще! — напирала тетка в красном пальто. Нахрапистая. Пухлая. Яркая. С матерчатой сумкой и объемным пакетом из "Окея".

Глаза смотрели бесстыдно.

— Молодой человек!

— Чт-то?

Я не понимал, что ей от меня надо. Пространства, которое она и так занимала, хватило бы на трех таких как я.

— Подвиньтесь. Я вижу, вам есть куда, — тетка улыбнулась, показывая мне железные зубы. — А я сумочку поставлю…

Д-дура, подумал я. Но развернулся, встал боком.

— Вот спасибо, — сказала тетка.

Своя сумка ей была дороже чужого меня.

Я закрыл глаза. Так было легко представить, что ни тетки, ни вещей ее рядом нет. Растворилась. Рассыпалась. Улетела.

Как-то само собой стало думаться, что она тоже может быть зомби.

Хотя, на самом деле, мне все же было непонятно, какой смысл вкладывал в это слово Сергей. Тот, ползущий на коленях человек, мало походил на живого мертвеца.

Совсем не походил, если честно.

Значит, зомби — это, скорее, просто наиболее подходящее название. Но если так рассуждать, то все равно должны быть какие-то общие черты.

Я увлекся.

Когда мне было одиннадцать, от нас с мамой ушел отец. Это уже после Феодосии. Много после. На нервной почве у меня участились мышечные спазмы. Потом появились боли в левом голеностопе. Острые, внезапные. Казалось, будто кости прижигают изнутри.

Я тогда понял, что скоро перестану ходить.

Даже, помню, испытал мрачную радость: перестану ходить, а там и умру, всем легче будет. А отец — отец пожалеет тогда и вернется.

Мама часто ревела за стенкой, в большой комнате.

Реабилитационной группы в то время не было. А если и была, то лишь в проекте. К нам периодически заходила педиатр из районной поликлиники, немолодая усталая женщина, выписывала обезболивающее, витамины, какие-то лекарства.