— Такая в ушах какофо… — Шарыгин запнулся. — Погоди… А с чего вдруг — Ломаная? Бац! — и Ломаная? Ты на Ломаной? С кем ты там? — заволновался он.

О, Господи! Сразу — с кем.

Галку так и подмывало изобразить недалекого ума дамочку: "Ой, Гриш! Я тут познакомилась с Артурчиком. Он такой душка! Мы с его друзьями сейчас поедем к нему на дачу!"

Чувство неправильности, кстати, молчало на это в тряпочку. Так что можно было попугать, можно. Только вот стоило ли?

— Одна, Гриш, одна, — вздохнула Галка. — Стою тут как перст…

Солнце в очередной раз брызнуло, на мгновение окатило легким осенним теплом. И скрылось. Теперь уже насовсем. Стайку одиноких облаков нагнала серая, набирающая мрачную глубину пелена. Выросла, вспучилась над плоскими крышами. Тень от нее накрыла проспект словно ладонью. Как пришлепнула.

Всякое сходство с Победителями тут и вовсе пропало. Даже чужеродностью какой-то дохнуло. Шпилек поблек. Все как-то скособочилось, потерялось, оплыло. Вылезли странные, ощерившиеся кирпичом углы. Нервно затрепетали полоски объявлений на стенах. В зеве подземного перехода, секунду назад ртутно подсвеченном, образовалась густая непроглядная чернота, к уходящим в нее ступеням только надписи не хватало: "Орфеям за Эвридиками — сюда".

— И совершенно не знаю, где я, — призналась в телефон Галка.

— То есть? — удивился Шарыгин.

— Ну, шла я, шла…

— К кому? — мрачно спросил Шарыгин.

— Домой, Гриш, домой. Из метро вот вышла…

— Хорошо, хоть это ты помнишь, — проворчал Шарыгин. — Вышла и…

— И все, затмение.

— Затмение? Какое затмение? Солнечное? Лунное?

— Обычное. Как выключили. Очнулась — Ломаная. Улица Ломаная. Помнишь, как в "Бриллиантовой руке"? Очнулся — гипс. Закрытый перелом. А у меня — Ломаная…

Галка даже хихикнула по поводу забавной параллели: закрытый перелом и Ломаная. Есть что-то общее, не так ли? Как там, "Щьерт побьери!".

И тут Шарыгин взорвался.

— О, Мельпомена! Я, можно сказать, одной ногой уже у тебя! Я уже на выходе! Я уже собрался и стою с вещами! Галюш, я буквально в пути!

— А я на Ломаной…

— А ты на Ломаной! Это же ужасно!

Он все-таки переигрывал. Сидевший где-то внутри Галки критик отметил это безо всякого пиетета перед звездой театральной сцены. "Да вы, милостивый государь, горбатого лепите!" — именно такой фразой по его мнению было бы вполне уместно припечатать звезду.

Впрочем, Галка вовремя стиснула челюсти. А потом, переждав, распылив в себе непрошеного критика на атомы, отозвалась тихим эхом:

— Ужасно… я понимаю…

— О да! Я уже не знаю, что и думать! Ты мне друг или кто?

— Друг, Гриш.

— Слава Богу! — заявил Шарыгин и сбавил напор. — Ты извини, что я так, с апломбом… Мне ж действительно податься некуда… Не к Пескову же на поклон идти?

— Я постараюсь, Гриш, — сказала Галка.

— Я буду ждать тебя перед дверью. Под дверью. Кстати, — без обиняков сказал Шарыгин, — как у тебя насчет пожрать?

— Сардельки есть.

— О, пища богов! Ладно, жду, — сказал Шарыгин и отключился.

Галка задумчиво потискала кнопку отбоя.

Вот так. Значит, чистые простыни имеются, диван в большой комнате раскладывается, подушку лишнюю она найдет. Интересно, это надолго?

Фыркали, тарахтели, проезжая, автомобили. Через дом остановился, шевеля контактными усами, троллейбус, ссадил пассажиров, и они сразу расползлись кто куда. Номер у троллейбуса был незнакомый, а табличка с маршрутом отсутствовала. Ну как завезет на какую-нибудь Гипсовую или Очуханную. А через переход — там вон и ларьки, и людей побольше. И шпилек ближе.

Нет, все-таки чего она в эту арку рванула?

Галка наудачу обернулась и ахнула. У, барышня! Вот оно!

Улица Ломаная, широкая в устье, по мере удаления от перекрестка сужалась и подворачивала, так что приснопамятная десятиэтажка выпирала, мозоля глаза, как раз своей центральной, арочной частью. А над аркой по воле какого-то ушлого рекламщика реял и полоскал белый парус растяжки. "Вы отчаялись найти своего принца? — было написано на нем. — Он ждет вас на сайте Ищутебя. ру". И громадный, пятнадцатиметровый, наверное, золотистый принц щурился под буквами, а, может, подмигивал, а, может, действительно ждал, держа, как Кинг-Конг, на ладони ту самую, ищущую…

Ну вот, Галка, и принц. В камзоле, в рюшах, как любишь.

Свет в переходе лежал пятнами. Каблуки звонко отсчитывали невидимые плитки. В сумраке навстречу плыли фигуры. Ну и дурища же, выговаривала себе Галка, курица безголовая. Поплыла по волне памяти… Хорошо, недалеко. Не в Пицунду. Хорошо, до Ломаной.

А принц-то — ненастоящий!

На выходе из перехода уже покрапывало. Пелена загустела, опустилась ниже. Чувствовалось — разродится ливнем. А может быть и грозой.

Галка свернула за угол дома.

Ну, конечно! Вот она, знакомая остановка, мутнеет пластиком. А дальше темно-синие павильоны, как оцепление крохотной площади. А в стороне и выше по ступенькам — станция метрополитена: купол, стилизованная буковка "М", стеклянные двери.

Темнел асфальт. Раскрывались зонты. Поблескивали крыши проезжающих машин. Галка встала под козырек, жалея, что вчера оставила свой зонт в гримерке.

Подмигивающий принц был виден и отсюда.

Нет, понятно, вздохнула Галка, расвспоминалась — вот и повело. Как на автопилоте. А на той стороне она и не была никогда. Потому и Победителей не узнала. А на автобусе Ломаная сразу вбок уходит, вон тот серо-желтый домик ее прячет…

Грустно. Зато географический кретинизм с повестки снят.

Дождь припустил, застучал над головой. Поплыла, тушуясь, перспектива. Еще Гриша этот! Галка смотрела на мелкие, пузырящиеся лужицы и определялась с финансами. На правах хозяйки Шарыгина наверняка придется кормить, а это как минимум завтраки… И, не дай бог, ужины.

И занять не у кого.

Соседи по лестничной площадке, оставив ей ключи, уехали в отпуск. Жутко интересная, кстати, пара. Обоим по шестьдесят. Он — низенький, худой, словно засушенный, с острым комичным профилем, желтоватыми совиными глазами, какой-то весь неуверенный, поджавшийся и боязливый. И она — на голову его выше, крупная, грудастая, с большими руками, с красноватым, словно обветренным лицом, зычным голосом, энергичная, кипящая вся, бой-баба, баба-танк. И ведь живут душа в душу как-то, ни ссор, ни скандалов.

Принц-принцесса.

Галка была у них три или четыре раза. Все по каким-то праздничным событиям — тридцать два года свадьбе, три годика внуку…

Сын их подвизался управленцем в какой-то нефтегазовой структуре, родителей не забывал, Галку все время угощали какими-то разносолами, помнится, она пробовала даже трюфель, отварной, политый сметанным соусом ком, удивляясь про себя — гриб как гриб, ничего особенного.

— Худая ты, Галинка, как смерть просто, — говорила Тамара Леонидовна, и все подкладывала на ее тарелку — то картошки, то салатику, то мяска.

А Никита Петрович взмахивал на жену руками, пугаясь:

— Что ты, о смерти, что ты!

— Ну, Ни-ика… — тянула Тамара Леонидовна, и они смотрели друг на друга так, что Галка ощущала себя лишней. Любви в глазах было…

И вот — уехали.

Тамара Леонидовна, поймав вчера Галку в дверях, утянула ее к себе, усадила за стол и призналась:

— Галочка, мы едем в Германию. На три недели. Там у меня хорошая знакомая, грех не воспользоваться приглашением. И вообще — Ника всегда хотел заграницу.

Галка почувствовала ее смущение, но так и не смогла определить, из-за чего. Тонкая-тонкая струйка вины.

— Галочка, ты бы присмотрела за Никиными фиалками. Сам он стесняется попросить. Их полить — и все. Пальцем попробуешь, подсохла земля или нет — и чуть-чуть польешь… Денежку я тебе оставлю…

— Не надо! — отчаянно замотала головой Галка. Она почему-то панически боялась таких денег. Легких, пустячных, словно с неба падающих.

— Ну что вы! А еще может приехать мой племянник, двоюродный. Александр. Вы уж тогда, Галочка, ключики ему передайте.