Но, странно, ему подумалось, что все волшебство еще впереди.

Он свернул с Космонавтов, блеснувших куполом церкви, на Гагарина и зашагал к бело-синим высоткам, перед которыми завистливо толпились дома пониже. В глубине улицы по-кошачьи выгнул зеленую навесную крышу супермаркет. Молодая аллейка сплела голые ветки.

Лужи, листья. Двор школы, звенящий детскими голосами.

Школьники бегали по песчаным дорожкам, физрук щелкал кнопкой секундомера, фиксируя результаты.

Вадим подумал, что совсем не помнит, как это было у него. Наверняка они тоже бегали. И сто метров, и километр. На время и на рекорд. А физруком была женщина. Или мужчина? Или были оба, но в разные годы? Все стерлось. Остались лишь объемные картинки, наполненные смутными, полузабытыми ощущениями. Воздух, сипло рвущийся в легкие, жадно хватаемый губами. Деревца, мелькающие от быстрого бега.

В каком классе? Поди пойми.

Только Альку он помнил ясно, каждый день, каждую ночь. Две родинки на спине, легкий пушок, бегущий от крестца по позвоночной ложбинке, шрам на левой руке, у локтя, трехсантиметровый, кривоватый, от гвоздя.

Может, и не жил до нее? Тогда, конечно, и на память нечего пенять.

А Вика, наверное, тоже учится, неожиданно сообразил он. Класс девятый, десятый.

Что у нее может быть? Неприятности в школе? Первая любовь? Конфликт поколений? Я ведь здесь ничем не смогу ей помочь. Разница в возрасте. Пусть даже я на семь-восемь лет младше ее родителей, для нее — все равно, что старик. Двадцативосьмилетний. И ни слэнга молодежного не знаю, ни мыслей у нее в голове. Хотя нет, понятно, какие мысли.

Пубертатные.

Он достал Викину фотографию.

Обычная девчонка. Худенькая. Кажется дерзкой. Такой, с вызовом. Поперек не скажи, палец не клади. Глаза — зеленоватые.

Серьга. Майка черная. Губы — тоже.

Челка, блин, мыс Канавэрел. Чем сейчас такие фиксируют, чтобы дыбилась надо лбом? Спреем каким-нибудь.

Алька, та стриглась коротко. И челка у нее была — динь-динь-динь — сосульками, осветленными кончиками вразброс, почти на глаза.

Эх, подумалось ему, пошлет меня девчонка. Особенно если будет в компании. Не скажешь же: я пришел тебя спасти.

От чего? Откуда пришел?

Рыцарь печального образа и фотоснимка. Иди, скажет, рыцарь, пешей эротической тропкой. Старенький ты для меня уже.

Дети сейчас образованные на этот счет.

Высотка выросла, раздалась в стороны. Белым краем — в одну, синим — в другую. Серые губы балконов нависли, выпяченные, в слюне стекол.

Вадим остановился.

Подъезды прятались во внутреннем дворе, а фасад контрфорсами украшали пристройки магазинов и кафе с вывеской "Василек". Пластиковая черепица пристроек вся была в листьях — казалось, это балконы сплевывали шелуху.

Так…

Голова была пустая. И легкая. Дунь — улетит за листьями.

Эйфория от прощания с двумя миллионами?

Скобарский, Скобарский, подумалось ему, пусть у вас с Олежкой все будет хорошо. Он задрал голову, разглядывая кромку крыши.

На миг представилось, как от нее отделяется точка, растет, проносится вниз размахивающей руками тенью…

Вадим вздрогнул.

Может именно поэтому — крыша? Может Вика потому и окажется на ней, чтобы…

Блин! Он рванул во двор.

Глупо, конечно, думать, будто именно сейчас, в это самое мгновение девчонка с фотографии за неслучившееся еще двадцать пятое число неуверенно переступает с крыши в пустоту, пробует ее носочком, как воду — холодная? горячая? Глупо. Разве можно успеть?

Но тело летело само, у тела не было времени, были только испуг и крылья, и воздух колол сухое горло.

Дорожка. Арка. Двор.

Сердце задавало ритм ногам. Тик-так. Глупо как…

Отшатнулась гуляющая парочка. Вспорхнул голубь. Провернулась вокруг себя старушка, пригрозила зонтом. Ирод треклятый! Тормознула "тойота".

Может не сегодня, стучало в голове. Может завтра.

Загнанно дыша, Вадим остановился у подъездной двери. Домофон. С кодом. На всех подъездах или только на этом?

Он сбежал с крыльца вниз, ловя глазами, какая из пяти дверей откроется первой.

— Девушка! Придержите, пожалуйста!

Ударив ногу, он захромал к соседнему подъезду, с крыльца которого не успела спустится высокая брюнетка.

— Молодой человек!

Брюнетка была в солнезащитных очках и стильном плащике, подчеркивающем фигуру. Тонкие ножки, миниатюрная сумочка и нетерпение в каждом жесте.

— Молодой человек! — Она притопнула ножкой. — Ну быстрее же!

Два наманикюренных пальчика изящно придерживали дверную ручку.

— Бегу!

Вадиму казалось, что воздух загустел, и последние метры он преодолел будто под водой, цепляясь за спасительное железо перил.

Через силу улыбнулся:

— Вот. Вот, я здесь. Спасибо вам большое.

Брюнетка качнула головой.

Дверная ручка перешла как эстафетная палочка.

Вадим ухнул в серый короб подъезда, постоял, примеряясь к ступенькам, и тяжело потрусил вверх. Лестничный пролет — раз. Двенадцать этажей, да? Пусть двенадцать. Лестничный пролет — два. Не было у меня марш-бросков, Алька. Не служил.

Дурак был. Хомяк.

Сверху доносилась приглушенная стенками музыка. Между пятым и шестым этажами на ступеньке сидел коротко стриженный парень лет двадцати в трениках и тельняшке и угрюмо смолил сигурету, сбивая пепел в жестянку из-под пива. Рядом с ним на обрывке газеты, россыпью, лежали семечки.

Вадим уже прошел мимо, когда парень, не оборачиваясь, спросил:

— А че не на лифте? Спортсмен?

— Просто тороплюсь, — ответил Вадим.

Он поднялся еще на два пролета, прежде чем услышал снизу гогот и комментарий:

— Во, блин! Прикол! Торопится!

На восьмом Вадим выдохся, остановился у перил, заглядывая в окаймленную пролетами серую пустоту лестничного колодца.

Ноги подкашивались.

Музыка задолбила сильнее. Наверное, на десятом, одиннадцатом. То ли празднуют что-то, то ли по жизни меломаны.

Еще, видимо, и дверь в квартиру открыли.

Ох, Алька, гоняешь ты меня. Он выдохнул и на ватных ногах заковылял дальше.

На девятом его облаяли. На десятом ему пришлось пропустить весело скачущих вниз девочек и их толстого, с бульдожьей физиономией папу.

Папа окинул Вадима недобрым взглядом. Хорошо, не вцепился в руку или в ногу.

Музыка смолкла вместе с хлопнувшей наверху дверью. Вадим собрал силы для броска на последний этаж.

По-оехали!

Шаг, еще шаг. Короткий аппендикс коридора вывел его к лифтам и квартирам. Квартир было шесть, между пятой и шестой имелась ниша с подсобкой и уходящей на крышу лестницей.

На люке, закрывающем путь, висел замок.

Оглянувшись, Вадим поднялся к нему, подергал — и дужки замка, и проушины держались крепко. Он едва успел спуститься, как дверь ближайшей квартиры распахнулась, и вместе с музыкой на площадку вывалилась пьяная компания, размахивающая пивными бутылками и пытающаяся что-то хором петь.

— Оу-оу-е-е-е!

Вадим изобразил скучающего жильца, но компания даже не посмотрела в его сторону. Пошатываясь, она принялась спускаться вниз.

— Оу-оу-е-е-е!

— Главное, мужики, главное — не забыть!

— А она сама, сама ко мне… Ты, говорит…

— Оу-оу-е!

Голоса взревывали все тише.

Дверь в квартиру так и осталась открыта. Вадим подошел, заглянул внутрь.

За дверью обнаружилась уставленная этажерками прихожая. Паркет на полу. Липкие ленты локонами свисают с потолка. Яркие обои, красные с золотом.

Вадим постучал костяшками пальцев о косяк.

— Эй, кто-нибудь есть?

— Заходи, чувак, заходи, — раздалось в глубине квартиры.

— Мне спросить.

— Спрашивай, чувак.

Вадим прошел из прихожей в комнату.

Ковер. Плотно зашторенное окно. Сизоватый дым под потолком, подсвеченный рожками люстры. Стереосистема. Телевизор. Три дивана: два синих, один черный.

Картину дополнял столик, уставленный стаканами и бутылками.

На черном диване полулежал, прикрыв глаза, парень в джинсах и черной футболке с надписью "Демоническая сущность".