— Не знаю.

— А ты сильно посмотри.

Он держал ее руки, пока они не стали теплыми.

— Забыть, — после долгого молчания сказала Вика. — Все забыть, будто ничего не было. Ни Дюши, ни… Ты можешь так сделать?

Вадим отнял ладони.

— Нет.

Девчонка пошевелилась, скрипнули рулоны.

— Никто ничего не может.

— Ты можешь. Сама.

— Покажи еще, пожалуйста, фотографию, — попросила Вика.

— В куртке, во внутреннем.

Вадим прислонился к бортику спиной, наблюдая, как кружок света от телефонного фонарика, подрагивая, ползет по вновь извлеченному снимку.

— Я здесь веселая, — сказала Вика.

— Это снимала девушка, которой уже нет.

— Почему?

— Она погибла четырнадцатого.

— Но фото…

— Я знаю. Но так есть. Алька… — Вадим запнулся, зажмурился на мгновение, пережидая боль, свирепо цапнувшую сердце. — Я думаю, это от Альки. Как прощальный привет.

— Это была твоя девушка? — тихо спросила Вика.

— Да.

Девчонка близко-близко нагнулась к фотографии, так, что отсвет фонарика лег на лоб, брови и переносицу.

— Двадцать пятое…

— Чудеса случаются, Вика. И Алька хотела, чтобы я тебя спас.

— Я не понимаю, как так может быть.

— Я и сам… — Вадим втянул сентябрьский воздух носом и сказал то, на что надеялся изо всех сил: — Может быть, двадцать пятого она появится и снова сделает ваши снимки. Понимаешь? Если я помогу вам всем…

Он замолчал, чувствуя, как нелепо звучит надежда.

— Ты думаешь, она придет двадцать пятого сюда, на крышу?

— Но кто-то же это снял! — отчаянно сказал Вадим. — Или снимет. А кроме Альки некому.

— А хочешь…

Запиликавший телефон не дал Вике договорить.

— Да, мам, — сказала она в мобильник.

Из слабо прижатого к уху динамика донесся визгливый женский голос, срывающийся на крик.

— Сейчас же!.. — расслышал Вадим. — Где ты? Совсем отбилась! Быстро домой! Мы тут с ума сходим! Я "валерьянку" уже и себе, и отцу твоему…

— Мам, у меня все хорошо, — зашептала Вика. — Ну не истери, пожалуйста.

— Истери!?

— Мам…

Вика отвернулась, отошла, и женский голос перестал быть слышен.

Вадим подумал, что тринадцать лет назад телефоны были редкостью, а ему в ее возрасте и в голову бы не пришло возвращаться домой позже десяти вечера.

Хотя, наверное, Вадимчику и это простили бы.

Он получил ремня всего один раз, лет в шесть, когда врубил "психа", убежал во дворы, и его искали с милицией.

— Ты извини, — подошла Вика, — мама на самом деле добрая, просто волнуется, вот и кричит.

— Пойдешь?

— Ага, — Темный ком куртки ткнулся ему в грудь. — Спасибо.

Вадим поднялся, просунул руки в рукава.

— Ну, тогда, наверное, и я пойду.

Куртка еще хранила Викино тепло.

Ночная крыша бугрилась непонятными наростами. То ли кожухи, то ли ящики, то ли будки выросли как грибы. Вроде ведь не было.

Вадим запнулся о провода и едва устоял на ногах. Квадратная горловина люка мелькнула в стороне.

— Вика, мы прошли лестницу.

— Нам второй подъезд.

— А-а.

— Ой, — остановилась Вика. — Я же спросить хотела: у тебя еще много фотографий?

— Три, — сказал Вадим.

— Ага. Там тоже надо кого-то спасти?

— Только на двух не совсем ясно, кого.

— Хочешь, я тебе помогу? У меня папа жуть как любит такие вещи, все такое таинственное, мистическое.

Вадим задумался.

— Мне, наверное, придется по области помотаться. Если у вас есть машина…

— Есть! — воскликнула Вика. — Только я с вами.

— А школа?

— Пропущу. Все равно начало учебного года. Еще можно.

Нужный люк нашелся через минуту.

Электрический свет лестничной площадки ударил по глазам. Вытертая плитка. Угол стены. Из верхнего мира — в нижний, подумал Вадим, спускаясь вслед за Викой.

Замок висел на верхней перекладине.

Вадим опустил люк, Вика подала ключи. Скрежет дужки в проушинах показался безобразно-громким.

Вадим неожиданно представил себе любителя Мадди Уотерса, проверяющего в полдень его, Вадима, наличие на крыше. Подумает ведь, что улетел. Превратился в птицу и — фьють. Махая руками-крыльями. Легенды еще пойдут. Жалко, из подмышек ничего не выщипал.

Вадим фыркнул.

— Ты чего? — спросила Вика.

— Так, ерунда. Вспомнил кое-что.

Он подергал замок — держится.

— Зайдешь со мной?

Он шагнул с последней ступеньки и при свете наконец смог рассмотреть девчонку с фотографии внимательно. Глаза припухли, тушь потеками застыла на щеках, нос покраснел, блузка едва заправлена, чулки и юбка в побелке. Одна челка держится молодцом.

— Ночь уже, — сказал Вадим. — Как на меня посмотрят?

— Подумаешь! Ты только не говори, что я прыгнуть собиралась.

Вадим полез в карман джинсов.

— Подойди.

— Чего? — огрызнулась Вика.

— В таком виде тебе точно устроят допрос.

Он достал квадратик платка, развернул, встряхнул, послюнявил краешек. Улыбнулся:

— Не брезгуешь?

— Вот еще.

Следы косметики оттирались трудно.

Вика морщилась, вздыхала, Вадим, присев, собирал грязь платком с симпатичного, по-детски округлого лица.

— Халтура, конечно, но хоть что-то, — оценил он свои труды.

— Не страшно. Так зайдешь?

— Если не будешь представлять меня своим женихом.

Вика, побледнев, закусила губу.

— Не напоминай, пожалуйста, о таком, — произнесла, отвернувшись. — Не хочу помнить.

— Извини.

Они пошли по лестнице вниз. Пролет за пролетом, с каждой ступенькой Вика шагала все медленней, пока не остановилась совсем.

— Знаешь, — грустно взглянула она на Вадима, — я лучше все-таки одна.

Вадим легонько щелкнул ее по носу.

— Само собой.

— Эй, я тебе не ребенок! — замахнулась на него Вика, ткнула кулачком в плечо. — Я сама могу тебе щелбана…

— Ладно, — Вадим сунул руки в карманы. — Пока, что ли?

Девчонка кивнула.

— Ты приходи после двенадцати. Я уговорю папу. Он вахтовик, у него сейчас отпуск. Он даже рад будет, честно.

— На каком живешь-то?

Вика потискала пластиковый поручень.

— На следующем, на третьем. Пятьдесят седьмая квартира.

— Ну, все тогда, пока.

Вадим, застегнув куртку, спустился на площадку между третьим и вторым этажами, дождался сверху звонка в дверь, щелчка "собачки", женского возгласа: "Вика, боже мой! Тебе разве не стыдно?" и устало побрел к выходу из подъезда.

У почтовых ящиков, когда до алого маячка магнитного замка осталось преодолеть два метра, он вдруг застыл. Ему внезапно ясно представилось: там, снаружи, Алька.

В серых брючках, в песочного цвета плаще, белый шарф на шее. Такая, какой он видел ее в последний раз.

Мертвая Алька.

Вадим вздрогнул. Затаил дыхание, прислушиваясь. Тихо. Только кровь шумит в голове. С чего подумал? Ночной крышей, что ли, навеяло? Какая все-таки кинговщина лезет…

Мысль прервалась.

Что-то стукнуло за дверью, будто легонько переступили на каблуках. Смех, тихий, рассыпчатый. Показалось? Или на самом деле?

Пахнуло землей и сыростью.

Вадим стиснул зубы. Я не верю в тебя мертвую, Алька.

Замок запиликал под пальцем. Он толкнул дверь плечом, и она распахнулась в ночь, раздерганную пятнами света.

Скамейка. Урна. Бумажный стаканчик. Никого.

Лишь с темной детской площадки доносятся голоса. Вон и смех тот самый. Оттуда. Сам себя пугаешь, дурак.

Вадим поежился, нахохлился и потопал домой.

Город спал. Вадим ему, видимо, снился в дреме, и он провожал его фонарным светом, про себя, наверное, удивляясь молодому человеку, что вслепую, пошатываясь, плетется домой по лужам, потому что тоже почти спит.

Впрочем, чему здесь удивляться?

Сон на то и сон. Город кажется живым существом. Асфальт под ногами — бесконечным. Ветки деревьев — вздорными охранниками.

Нельзя! — говорят они. И р-раз! — по шее. Нельзя! И второй — по щеке, по губам.