Карпинский мертв. Фукуока мертв. Хэдли мертва. Стентон мертв. Кирер. Йерум. Диккерворт. Список длинный. Рылов жив, но воздуха у него лишь на пять часов с маленьким хвостиком в четыре минуты.

А я…

Это странно. Вообще-то я тоже мертв. Кресло, в котором я лежу, от удара вывернуло вместе с крепящими штифтами. Последовавшее затем короткое вальсовое движение воткнуло мою голову в стену. Вон то красное пятно на спокойной серой вертикали — мой скоропостижный автограф. При должном воображении в нем даже можно разглядеть какое-то подобие отпечатка лица. Глаза, рот…

Шансов выжить у меня не было изначально. Височную кость размолотило вдребезги. Нижнюю челюсть, сломав, вбило в горло. Носовой хрящ… Был ли он? Вопрос. Разве что поискать…

Я изучаю свой труп с легким анатомическим интересом.

Ничего не чувствую. Ни трепета перед своим бывшим телом. Ни страха. Ни ужаса. Смотрю и оцениваю — не красавец.

А ну-ка, двинем конечностью…

Конечностей у меня теперь восемь. По человеческим меркам многовато. Пока соображу… Ну да, правой ближней…

Трехпалый манипулятор взлетает над трупом, висит, висит.

Чего я хотел-то? Не помню. Ладно, конечность на место. Я поворачиваюсь.

Через косую дыру в обшивке на меня пялится пустота. Космос, чтоб его. Вакуум. Очень непривычное, неприятное ощущение. Был бы я человек, непременно передернул плечами. Не люблю.

Дыра округлая, края оплавились, слегка "поплыли". Размер — около полуметра в диаметре. Хорошо по нам шарахнули. Хватило на всех.

Спешно переквалифицированный в эвакотранспорт старенький межпланетный челнок мог похвастаться одной лишь "холодной", погрузочно-разгрузочной палубой: ни переборок, ни теплоизоляции, ни спас-капсул. Широкий зал с аппарелями, магнитными платформами и автоматическими кранами, вот и все.

Нас набилось туда сорок шесть человек.

Кое-как запитали климатизатор, регенераторы воздуха. Господи, сколько бросили всего! Одна наша испытательная группа тонн тридцать оставила: оборудование, запчасти, стенды, силовые двигатели, опытный "Самсон".

Таэтвалей никто не ждал.

То есть, планетарная система с кислородной планетой, пусть и находилась близко к их сектору, но все-таки считалась нейтральной.

Шесть лет считалась.

Мы построили две исследовательские базы, центр рекреации, простенький космопорт с рассчитанным на малотоннажники полем.

Третий год сюда возили детишек с соседних систем.

Мягкий климат, удивительные пляжи, совершенно не опасные для людей флора и фауна. Наведение по маяку. Икринки криостазисных сфер в небе.

Улюлюканье на всю планету!

Первый отряд прославленных космолетчиков — равняйсь! Смирно! В воду — марш!

Как быстро все кончилось.

Сначала на ретранслятор маяка пришло кодированное аудиосообщение. Расшифрованное, оно представляло собой недвусмысленный приказ в двадцать четыре часа покинуть планету. Затем ретранслятор замолчал, а над космопортом повисли шипастые черные корабли-кляксы.

Хорошо, детей была всего одна смена.

Их собрали быстро. В трюме челнока, раздербанив одну из сфер, оборудовали криостазисные ячейки. А сорок шесть человек поселились на палубе над трюмом.

Полтора месяца на скудном рационе — могло быть и хуже, так я думал.

Первыми стартовали научники, затем полувоенный кораблик сопровождения, а следом мы.

Таэтвали проводили нас до границ системы, бортовой искин наметил прыжковую точку, мы прыгнули.

Все выдохнули. Искин занялся расчетом следующего прыжка.

Когда на нас напали, я тестировал "Муравья", мультифункционального бота. Я вообще-то нейротехник, приказы, сигналы, ассоциативные цепочки, синхрония, связи и память, последовательность действий, многовекторный анализ — это мое.

Мозг у нашего "Муравья" близок если не к человеческому, то к обезьяньему определенно. Даже адаптивное поведение ему зашито.

Но сбоит.

А со сбоями как — ложишься, подключаешься и прозваниваешь — покомандно, построчно, понейронно, Дэн Фукуока на контроле.

Собственно, пока ты в "Муравье", ты — "Муравей". Двухсоткилограммовый, полиуглеродный и восьмилапый.

М-да…

Я — "Муравей". Дэн бы у… Впрочем, он умер и так. Его не задело выстрелом, его убил вакуум, выжравший воздух с палубы.

А со мной, похоже, случился перенос сознания.

Не разума, нет, некого слепка разума, забившего блоки машинной памяти. Остаточное от человека.

Феномен, в своем роде.

Итак. Я топчусь по настилу, чувствуя, как вибрация отдает в конечности. Силовая установка работает. Гравитация есть.

Мы медленно дрейфуем непонятно куда.

Корабль, полный трупов. С трюмом, забитым криостазисными ячейками с детьми. Тоже почти трупами.

Впрочем, я-то на что? Вроде жив пока. А то, что восьмилап… "Муравей" — звучит гордо, вот. Тем более, так сподручней.

Жалко, имени своего не помню.

Вообще мало помню. Это не печалит, это, скорее, вызывает раздражение недостатком ресурсов. Что-то там было важное…

По периметру палубы моргают аварийные фонари. Свет вырывает мертвецов из космической темноты, и в эти мгновения кажется, будто люди играют в детскую игру, оставаясь в неподвижности, пока не скажут: "Отомри!".

Их всех надо бы…

Нет, это подождет. Куда с этим спешить?

Неловко перебирая ногами, я направляюсь к носу челнока, к командно-пилотажному отсеку.

Вторая пробоина, не видимая в начале, оказывается, притаилась в тени, под углом оплавив переборку. Она такая же большая, как и первая.

Грамотно нас, грамотно.

Створ заклинен и обесточен. Отжать его нет никакой возможности. Плазменному резаку часа на три работы.

Только стоит ли?

Я гашу тонкое голубоватое жало, смыкаю пальцы манипулятора. Что-то надо было…

Ах, Рылов! — вспоминаю я.

Приходится стучать конечностями обратно. Когда не сосредотачиваешься на движении, подсистема "Муравья" сама контролирует ход. Так, наверное, замучался бы: передняя правая — средняя левая…

Конечно, мы теперь никуда не прыгнем.

Искин будет ждать подтверждения, а подтверждать прыжок некому. Есть, впрочем, резервный пульт в двигательном. Я, наверное, могу туда…

Стоп, стоп, одергиваю я себя, это подождет.

На "Р", на "Р-ры"… Рылов, вот что! Помнить, помнить…

Там, где остался Рылов, из сервисного отсека был обустроен медицинский. Пятнадцать кубических метров воздуха. От титанопластовой стенки шли короткие всплески вибрации — Рылов подавал сигнал, что живой. Как-то он отреагирует на меня, восьмилапого?

Помедлив, я касаюсь стенки манипулятором.

Спасательный код универсален: точки и тире, стуки долгие и короткие. "Рылов, — стучу я. — Ты — Рылов".

Пауза кажется долгой.

"Кто ты?" — наконец ловлю я обратный стук.

Если бы я помнил!

"Неважно, — корябаю в ответ. — Важно… Что делать?".

Где-то внутри меня оживает система самотестирования, прогоняет — от красного к зеленому — проценты готовности узлов, проверяет датчики, подсчитывает ресурсы.

Щекотно.

"Силаев? Кирер? — стучит Рылов. — Что случилось?".

"Две пробоины, — отвечаю я. — Все мертвы. Что делать?".

Система самотестирования сообщает мне, что память забита непонятными массивами. Стереть их или нет? Стереть их?

Сте…

До меня в последний момент доходит, что непонятные массивы — это я. Отложить, дура, командую, отложить.

Система обиженно глохнет.

"Что с детьми? — стучит Рылов. — Трюм задело?".

Я прохожусь сенсорами по прячущимся в темноте наклонным створкам трюма. Что можно определить? Ничего нельзя определить.

Ни человеку, ни "Муравью".

Вроде герметично, панель темная, без аварийной подсветки. Что там внутри — бог знает.