В 1532 году у Василия III родился младший сын Юрий, единокровный брат Ивана Васильевича. Он, очевидно, страдал каким-то наследственным заболеванием, поскольку летопись говорит о нем: «Несмыслен и прост». Никакой роли в судьбе старшего брата и в делах правления Юрий не сыграл.
Отец с необыкновенным вниманием заботился о сыновьях, но недолго пробыл с ними. После мучительной болезни великий князь скончался в декабре 1533 года. Тогда старшему сыну шел четвертый год.
На смертном одре Василий III призвал своего первенца, Ивана, и благословил его крестом на великое княжение. Этот крест, по словам летописи, имеет древнюю историю: им благословлял еще святой Петр-митрополит Ивана Калиту. Умирая, Василий Иванович повелел «бояре своя» оберегать русскую землю и веру «…от бесер-менства и от латынства и от своих сильных людей, от обид и от продаж, все заодин, сколько… Бог поможет», а также взял крестное целование со своего взрослого брата Юрия в том, что тот будет честно служить Елене Глинской и малолетнему Ивану, не пытаясь захватить власть. Впрочем, этот символический акт отнюдь не воспрепятствовал политической борьбе, развернувшейся после смерти Василия III…
Большинство историков придерживались и придерживаются концепции, согласно которой перед кончиной Василий III назначил из числа влиятельных людей, которым он мог доверять, «регентский» или «опекунский» совет. И этот совет мог действовать чуть ли не как особое учреждение, обладающее значительной властью. Но состав названного совета не определен; документы, составленные от его имени, науке не известны, а попытки реконструировать списки «опекунов» чаще всего выливаются в прикидывание, кто из «думных людей» получил наибольшее влияние на дела. По всей видимости, значение имеет прежде всего то, какие силы правили страной, а не какие представители этих сил входили в реестр «опекунов». Само наличие «регентского совета» и четко очерченных властных полномочий «опекунов» до сих пор не могут считаться доказанными. Зато роль Боярской думы в детские годы Ивана Васильевича весьма возросла, а вместе с нею повысилось и значение некоторых аристократических семейств — князей Шуйских, Вельских, Глинских.
В среде современных историков одно время были популярны догадки о незаконном происхождении Ивана Васильевича. Высказывались предположения, что русская знать и соседние государи намекали время от времени молодому правителю о сомнительности отцовства Василия III. При этом летопись и иные официальные документы (кроме тонких обмолвок в дипломатической переписке) не дают ни малейшего повода для умозаключений об ином отце мальчика, кроме великого князя Московского.
Но во-первых, великий князь Василий Иванович зачал сыновей лишь во втором браке, да и то далеко не сразу, будучи к тому же, как уже говорилось, на шестом десятке.
И во-вторых, вскоре после его кончины возникли обстоятельства, заставляющие предполагать связь его вдовы, Елены Глинской, с князем Иваном Федоровичем Телепневым-Оболенским по прозвищу Овчина. В годы регентства Елены Глинской (1533–1538) Телепнев-Оболенский был могущественным человеком, крупным военачальником и приближенным великой княгини.
Об этом свидетельствует немецкий дипломат Сигизмунд Герберштейн. Он пишет: «…по смерти государя вдова его стала позорить царское ложе с неким боярином по прозвищу Овчина, заключила в оковы братьев мужа, свирепо поступает с ними и вообще правит слишком жестоко». Далее Герберштейн добавляет: князь Михаил Львович Глинский, дядя Ивана Васильевича, крупный политический деятель, принялся увещевать великую княгиню, но был обвинен в измене, «ввергнут в темницу», где и умер «жалкой смертью». Вскоре после его гибели вдову Василия III, «по слухам», отравили, «…а обольститель ее Овчина был рассечен на куски (факт „рассечения“ не подтверждается русскими источниками. — Д. В.). После гибели матери царство унаследовал старший сын ее Иван…»
Свидетельство Герберштейна сумбурно, неточно и недостаточно достоверно: в годы правления Глинской дипломат не посещал Московское государство и вынужден был довольствоваться слухами и сплетнями. Русская летопись противоречит этой версии. В соответствии с известием Никоновской летописи, князь И. Ф. Телепнев-Оболенский был уморен голодом и тяжелыми кандалами по желанию придворной партии Шуйских вопреки воле государя-мальчика. Сейчас трудно определить, до какой степени верны сплетни об «опозоренном ложе», но самим своим возникновением они обязаны мыслям, бродившим в русских головах, а не в немецких: русская служилая аристократия без особой лояльности относилась к Елене Глинской.
Прежде всего, с ее именем связывали некрасивые обстоятельства расторжения первого брака Василия III. Его предыдущая супруга, Соломония из старинного боярского рода Сабуровых, не дала ему ребенка. Трудно судить, кто в этом виноват. После насильственного пострижения в монахини она как будто родила (уже в монастыре!) царевича Георгия, что больше похоже на басню. Большинство современных историков скептически относится и к возможности рождения Георгия Васильевича, и подавно к возможности его соперничества с Иваном IV. Однако состояние источников не позволяет ни окончательно опровергнуть, ни подтвердить гипотезу о тайном сыне Василия III.
Две эти истории — с самым знаменитым разводом за всю русскую историю и с появлением на свет фантомного великокняжеского наследника — требуют особого внимания. Они изрядно повлияли на жизнь Ивана Васильевича.
Соломония Сабурова родилась в конце 80-х — начале 90-х годов XV века. Она происходила из древнего и богатого боярского рода, издавна служившего московским князьям. В 1506 году великий князь Московский Василий III, избрав Соломонию из множества красавиц, сделал ее своей женой. Их брак продлился два десятилетия, и ничто не указывает на ссоры между супругами: по всей видимости, их семейная жизнь устроилась счастливо. Соломония была благочестивой женщиной, и до наших дней сохранился вышитый ее руками покров на гробницу святого Сергия Радонежского.
Одно омрачало жизнь венценосной четы: у них не было детей. Супруги совершали богомольные поездки в монастыри, молились о чадородии, но их мечта все никак не исполнялась. Между тем бездетность великого князя угрожала стране большой смутой. Его братья, прежде всего князь Юрий Дмитровский, хищно посматривали на московский престол; в среде служилой знати имелись свои претенденты, в глазах которых Московский княжеский дом был не самым родовитым на Руси… За столетие до того споры о наследовании великокняжеского звания вызвали на землях Московского государства кровавую войну, продлившуюся двадцать пять лет! Русские рати несколько раз сходились в кровопролитных сражениях. Подверглись ослеплению князья Московского дома — Василий Косой и Василий Темный, а еще один князь, прямой потомок Дмитрия Донского Дмитрий Шемяка, по всей видимости, был отравлен. Теперь стране угрожала новая бойня. Судьба всего государства зависела от отношений между мужем и женой.
Существует две версии того, что происходило дальше. Одна из них основывается на свидетельствах уже упомянутого немецкого дипломата, барона Сигизмунда Герберштейна, побывавшего в Москве в 1526 году, а также на истории, рассказанной через много десятилетий князем Андреем Курбским, перебежавшим во время войны на сторону литовцев.
Что можно узнать из этих источников?
Вот история, рассказанная Герберштейном в его труде «Записки о московитских делах»: «…рассерженный бесплодием супруги, он [Василий III] в тот самый год, когда мы прибыли в Москву, т. е. в 1526-й, заточил ее в некий монастырь в Суздальском княжестве. В монастыре, несмотря на ее слезы и рыдания, митрополит сперва обрезал ей волосы, а затем подал монашеский куколь, но она не дала возложить его на себя, а схватила его, бросила на землю и растоптала ногами. Возмущенный этим недостойным поступком, Иван Шигона, один из первых советников, не только выразил ей резкое порицание, но и ударил ее бичом, прибавив: „Неужели ты дерзаешь противиться воле государя? Неужели медлишь исполнить ее веления?“ Тогда Саломея [так Герберштейн называет Соломонию] спросила его, по чьему распоряжению он бьет ее. Тот ответил: „По приказу государя“. После этих слов она, упав духом, громко заявила в присутствии всех, что надевает куколь против воли и по принуждению и призывает Бога в мстители столь великой обиды, причиняемой ей. Итак, Саломея была заточена в монастырь, а государь женился на Елене, дочери князя Василия Глинского Слепого, в то время уже покойного, — он был братом князя Михаила Глинского, который тогда содержался в плену. Вдруг возникла молва, что Саломея беременна и даже скоро разрешится. Этот слух подтверждали две почтенные женщины, супруги первостепенных советников, казнохранителя Георгия Малого и постельничего Якова Мазура. Женщины уверяли, что они слышали из уст самой Саломеи признание в том, что она беременна и скоро разрешится. Узнав об этом, государь сильно разгневался и удалил от себя обеих, а одну, супругу Георгия, велел даже подвергнуть бичеванию за то, что она своевременно не сообщила ему новости. Затем, желая узнать дело с достоверностью, он посылает в монастырь, где содержалась Саломея, советника Федора Рака и некоего секретаря Потата и поручает им тщательно расследовать правдивость этого слуха. Во время нашего тогдашнего пребывания в Московии некоторые утверждали нам за непреложную истину, что Саломея родила сына по имени Георгий, но никому не желала показать ребенка. Мало того, когда к ней присланы были некие лица для расследования истины, то она, говорят, отвечала им, будто они недостойны того, чтобы глаза их видели ребенка, а когда он облечется в величие свое, то отомстит за обиду матери. Некоторые же упорно отрицали, будто она родила. Итак, молва гласит об этом происшествии двояко».