В сознании большинства своих современников Гоголь представлял собойклассическую фигуру писателя-сатирика — обличителя пороков человеческих иобщественных, блестящего юмориста, наконец, просто писателя-комика,развлекающего и веселящего публику Сам он с горечью осознавал это и писал в«Авторской исповеди» (1847): «Я не знал еще тогда, что мое имя в ходу толькозатем, чтобы попрекнуть друг друга и посмеяться друг над другом».

Иного Гоголя — писателя-аскета, продолжателя святоотеческой традиции врусской литературе, религиозного мыслителя и публициста, автора молитв —современники так и не узнали. За исключением «Выбранных мест из переписки сдрузьями», изданных со значительными цензурными изъятиями и большинствомчитателей неверно воспринятых, духовная проза Гоголя при жизни его оставаласьнеопубликованной. Правда, последующие поколения уже смогли познакомиться с ней,и к началу XX столетия писательский облик Гоголя был в какой-то степенивосстановлен. Но здесь возникала другая крайность, религиозно-мистическая,«неохристианская» критика рубежа веков и более всего известная книга Д. С.Мережковского «Гоголь. Творчество, жизнь и религия» выстраивали духовный путьГоголя по своей мерке, изображая его едва ли не болезненным фанатиком, мистикомсо средневековым сознанием, одиноким борцом с нечистой силой, а главное —полностью оторванным от Православной Церкви и даже противопоставленным ей, —отчего образ писателя представал в ярком, но совершенно искаженном виде.

Читатель — наш современник — в своих представлениях о Гоголе отброшен наполтора века назад: ему вновь известен только Гоголь-сатирик, автор «Ревизора»,«Мертвых душ» и «тенденциозной» книги «Выбранные места из переписки сдрузьями». Духовная проза Гоголя для наших современников практически несуществует; отчасти они находятся в еще более печальном положении, чемсовременники писателя: те могли судить о нем самостоятельно, а нынешнееобщественное мнение о Гоголе является навязанным — многочисленными статьями,научными монографиями и преподаванием в школах и университетах. Между темпонять и оценить творчество Гоголя в целом невозможно вне духовныхкатегорий.

Гений Гоголя до сих пор остается неизвестным в полной мере не толькоширокому читателю, но и литературоведению, которое в нынешнем его виде простонеспособно осмыслить судьбу писателя и его зрелую прозу. Это может сделатьтолько глубокий знаток как творчества Гоголя, так и святоотеческой литературы —и непременно находящийся в лоне Православной Церкви, живущий церковной жизнью.Дерзнем утверждать, что такого исследователя у нас пока нет. Не беремся за этузадачу и мы: настоящая статья — лишь попытка наметить вехи духовного путиГоголя.

В письмах Гоголя начала сороковых годов можно встретить намеки на событие,которое, как он потом скажет, «произвело значительный переворот в делетворчества» его. Летом 1840 года он пережил болезнь, но скорее не телесную, адушевную. Испытывая тяжелые приступы «нервического расстройства» и «болезненнойтоски» и не надеясь на выздоровление, он даже написал духовное завещание. Пословам С.Т. Аксакова, Гоголю были «видения», о которых он рассказывалухаживавшему за ним в ту пору Н.П. Боткину (брату критика В.П. Боткина). Затемпоследовало «воскресение», «чудное исцеление», и Гоголь уверовал, что жизнь его«нужна и не будет бесполезна». Ему открылся новый путь. «Отсюда, — пишет С.Т.Аксаков, — начинается постоянное стремление Гоголя к улучшению в себе духовногочеловека и преобладание религиозного направления, достигшего впоследствии, помоему мнению, такого высокого настроения, которое уже не совместимо с телесноюоболочкою человека».

О переломе в воззрениях Гоголя свидетельствует и П.В. Анненков, которыйутверждает в своих воспоминаниях: «Великую ошибку сделает тот, кто смешаетГоголя последнего периода с тем, который начинал тогда жизнь в Петербурге, ивздумает прилагать к молодому Гоголю нравственные черты, выработанные гораздопозднее, уже тогда, как свершился важный переворот в его существовании». Начало«последнего периода» Гоголя Анненков относит к тому времени, когда они вместежили в Риме: «Летом 1841 года, когда я встретил Гоголя, он стоял на рубеженового направления, принадлежа двум различным мирам».

Суждение Анненкова о резкости совершившегося перелома едва ли справедливо: в1840-е годы духовная устремленность Гоголя только обозначилась яснее иприобрела конкретные жизненные формы. Сам Гоголь всегда подчеркивал цельность инеизменность своего пути и внутреннего мира. В «Авторской исповеди» он писал,отвечая на упреки критиков, утверждавших, что в «Выбранных местах…» онизменил своему назначению и вторгся в чуждые ему пределы: «Я не совращался ссвоего пути. Я шел тою же дорогою«<…> — и я пришел к Тому, Кто естьисточник жизни». В статье «Несколько слов о биографии Гоголя» С.Т.Аксаковавторитетно свидетельствует: «Да не подумают, что Гоголь менялся в своихубеждениях; напротив, с юношеских лет он оставался им верен. Но Гоголь шелпостоянно вперед; его христианство становилось чище, строже; высокое значениецели писателя яснее и суд над самим собой суровее».

У Гоголя постепенно вырабатываются аскетические устремления и все яснеевырисовывается христианский идеал. Еще в апреле 1840 года он писал Н. Д.Белозерскому: «Я же теперь больше гожусь для монастыря, чем для жизнисветской». А в феврале 1842 года признается Н. М. Языкову: «Мне нужноуединение, решительное уединение <…> Я не рожден для треволнений ичувствую с каждым днем и часом, что нет выше удела на свете, как званиемонаха». Однако монашеский идеал Гоголя имеет особенный вид. Речь идет обочищении не только души, но и вместе с нею и художественного таланта. В начале1842 года он задумал поездку в Иерусалим и получил благословение на этопреосвященного Иннокентия (Борисова), известного проповедника и духовногописателя, в ту пору епископа Харьковского. С. Т. Аксаков так рассказывает обэтом: «Вдруг входит Гоголь с образом Спасителя в руках и сияющим, просветленнымлицом. Такого выражения в глазах у него я никогда не видывал. Гоголь сказал: «Явсе ждал, что кто-нибудь благословит меня образом, и никто не сделал этого;наконец, Иннокентий благословил меня. Теперь я могу объявить, куда я еду: коГробу Господню». С этим образом Гоголь не расставался, а после смерти онхранился у Анны Васильевны Гоголь, сестры писателя.

Когда жена Аксакова, Ольга Семеновна, сказала, что ожидает теперь от негоописания Палестины, Гоголь ответил: «Да, я опишу вам ее, но для того мненадобно очиститься и быть достойным». Продолжение литературного труда он теперьне мыслит без предварительного обновления души: «Чище горнего снега и светлейнебес должна быть душа моя, и тогда только я приду в силы начать подвиги ивеликое поприще, тогда только разрешится загадка моего существования» (изписьма к В. А. Жуковскому, июнь 1842 года).

Косвенное отражение духовной жизни Гоголя этой поры можно найти во второйредакции повести «Портрет». Художник, создавший портрет ростовщика, решает уйтиот мира и становится монахом. Очистившись подвижнической жизнью отшельника, онвозвращается к творчеству и пишет картину, которая поражает зрителей святостьюизображенного. В конце повести монах-художник наставляет сына: «Спасай чистотудуши своей. Кто заключил в себе талант, тот чище всех должен быть душою.Другому простится многое, но ему не простится».

Вторая редакция «Портрета», появившаяся в 1842 году, незадолго до выхода«Мертвых душ», осталась не замеченной критикой, если не считатьнеодобрительного отзыва Белинского. Но Шевырев, прочитавший переделанныйГоголем «Портрет», писал ему в марте 1843 года: «Ты в нем так раскрыл связьискусства с религией, как еще нигде она не была раскрыта».

Паломничество в Иерусалим состоялось только шесть лет спустя, хотястремление в Святую Землю Гоголь хранил все эти годы, — пытаясь поехать и в1845 и в 1847 годах.