1846

…Силы мои слабеют ежеминутно, но не дух. Никогда еще телесные недуги небыли так изнурительны. Часто бывает так тяжело, так тяжело, такая страшнаяусталость чувствуется во всем составе тела, что рад бываешь, как Бог знаетчему, когда наконец оканчивается день и доберешься до постели. Часто, вдушевном бессилии, восклицаешь: «Боже! где же наконец берег всего?» Но потом,когда оглянешься на самого себя и посмотришь глубже себе внутрь — ничего уже неиздает душа, кроме одних слез и благодарения. О! как нужны нам недуги! Измножества польз, которые я уже извлек из них, скажу вам только одну: ныне каковя ни есть, но я все же стал лучше, нежели был прежде; не будь этих недугов, ябы задумал, что стал уже таким, каким следует мне быть. Не говорю уже о том,что самое здоровье, которое беспрестанно подталкивает русского человека накакие-то прыжки и желанье порисоваться своими качествами перед другими,заставило бы меня наделать уже тысячу глупостей. Притом ныне, в мои свежиеминуты, которые дает мне милость небесная и среди самих страданий, иногдаприходят ко мне мысли, несравненно лучшие прежних, и я вижу сам, что теперьвсе, что ни выйдет из-под пера моего, будет значительнее прежнего. Не будьтяжких болезненных страданий, куда б я теперь не занесся! каким бы значительнымчеловеком вообразил себя! Но, слыша ежеминутно, что жизнь моя на волоске, чтонедуг может остановить вдруг тот труд мой, на котором основана вся моязначительность[31], и та польза, которую такжелает принесть душа моя, останется в одном бессильном желании, а не висполнении, и не дам я никаких процентов на данные мне Богом таланты, и будуосужден, как последний из преступников… Слыша все это, смиряюсь я всякуюминуту и не нахожу слов, как благодарить небесного Промыслителя за мою болезнь.Принимайте же и вы покорно всякий недуг, веря вперед, что он нужен. МолитесьБогу только о том, чтобы открылось перед вами его чудное значение и вся глубинаего высокого смысла.

1846

О том, что такое слово[32]

Пушкин, когда прочитал следующие стихи из оды Державина к Храповицкому:

сказал так: «Державин не совсем прав: слова поэта суть уже его дела». Пушкинправ. Поэт на поприще слова должен быть так же безукоризнен, как и всякийдругой на своем поприще. Если писатель станет оправдываться какими-нибудьобстоятельствами, бывшими причиной неискренности, или необдуманности, илипоспешной торопливости его слова, тогда и всякий несправедливый судья можетоправдаться в том, что брал взятки и торговал правосудием, складывая вину насвои тесные обстоятельства, на жену, на большое семейство, словом — мало ли начто можно сослаться. У человека вдруг явятся тесные обстоятельства. Потомствунет дела до того, кто был виной[34], чтописатель сказал глупость или нелепость, или же выразился вообще необдуманно инезрело. Оно не станет разбирать, кто толкал его под руку: близорукий липриятель, подстрекавший его на рановременную деятельность, журналист ли,хлопотавший только о выгоде своего журнала. Потомство не примет в уважение никумовство, ни журналистов, ни собственную его бедность и затруднительноеположение. Оно сделает упрек ему, а не им. Зачем ты не устоял противу всегоэтого? Ведь ты же почувствовал сам честность званья своего; ведь ты же умелпредпочесть его другим, выгоднейшим должностям и сделал это не вследствиекакой-нибудь фантазии, но потому, что в себе услышал на то призванье Божие,ведь ты же получил в добавку к тому ум, который видел подальше, пошире ипоглубже дела, нежели те, которые тебя подталкивали. Зачем же ты был ребенком,а не мужем, получа все, что нужно для мужа? Словом, еще какой-нибудьобыкновенный писатель мог бы оправдываться обстоятельствами, но не Державин. Онслишком повредил себе тем, что не сжег, по крайней мере, целой половины одсвоих. Эта половина од представляет явленье поразительное: никто еще доселе такне посмеялся над самим собой, над святыней своих лучших верований и чувств, какэто сделал Державин в этой несчастной половине своих од. Точно как бы онсилился здесь намалевать карикатуру на самого себя: все, что в других местах унего так прекрасно, так свободно, так проникнуто внутреннею силою душевногоогня, здесь холодно, бездушно и принужденно; а что хуже всего — здесь повтореныте же самые обороты, выражения и даже целиком фразы, которые имеют такуюорлиную замашку в его одушевленных одах и которые тут просто смешны и походятна то, как бы карлик надел панцирь великана, да еще и не так, как следует.Сколько людей теперь произносит сужденье о Державине, основываясь на его пошлыходах. Сколько усумнилось в искренности его чувств потому только, что нашли ихво многих местах выраженными слабо и бездушно; какие двусмысленные толкисоставились о самом его характере, душевном благородстве и даже неподкупноститого самого правосудья, за которое он стоял. И все потому, что не сожжено то,что должно быть предано огню. Приятель наш П…н имеет обыкновение, отрывши,какие ни попало, строки известного писателя, тот же час их тиснуть в свойжурнал, не взвесив хорошенько, к чести ли оно или к бесчестью его. Он скрепляетэто дело известной оговоркой журналистов: «Надеемся, что читатели и потомствоостанутся благодарны за сообщение сих драгоценных строк; в великом человеке вседостойно любопытства»[35], — и тому подобное.Все это пустяки. Какой-нибудь мелкий читатель останется благодарен; нопотомство плюнет на эти драгоценные строки, если в них бездушно повторено то,что уже известно, и если не дышит от них святыня того, что должно быть свято.Чем истины выше, тем нужно быть осторожнее с ними; иначе они вдруг обратятся вобщие места, а общим местам уже не верят. Не столько зла произвели самибезбожники, сколько произвели зла лицемерные или даже просто неприготовленныепроповедатели Бога, дерзавшие произносить имя Его неосвященными устами.Обращаться с словом нужно честно. Оно есть высший подарок Бога человеку. Бедапроизносить его писателю в те поры, когда он находится под влиянием страстныхувлечений, досады, или гнева, или какого-нибудь личного нерасположения к комубы то ни было, словом — в те поры, когда не пришла еще в стройность егособственная душа: из него такое выйдет слово, которое всем опротивеет. И тогдас самым чистейшим желанием добра можно произвести зло. Тот же наш приятельП…н тому порука: он торопился всю свою жизнь, спеша делиться всем с своимичитателями, сообщать им все, чего он набирался сам, не разбирая, созрела лимысль в его собственной голове таким образом, дабы стать близкой и доступнойвсем, словом — выказывал перед читателем себя всего во всем своем неряшестве. Ичто ж? Заметили ли читатели те благородные и прекрасные порывы, которые у негосверкали весьма часто? приняли ли от него то, чем он хотел с ними поделиться?Нет, они заметили в нем одно только неряшество и неопрятность, которые преждевсего замечает человек, и ничего от него не приняли. Тридцать лет работал ихлопотал, как муравей, этот человек, торопясь всю жизнь свою передать поскорейв руки всем все, что ни находил на пользу просвещенья и образованья русского…И ни один человек не сказал ему спасибо; ни одного признательного юноши я невстретил, который бы сказал, что он обязан ему каким-нибудь новым светом илипрекрасным стремленьем к добру, которое бы внушило его слово. Напротив, ядолжен был даже спорить и стоять за чистоту самих намерений и за искренностьслов его перед такими людьми, которые, кажется, могли бы понять его. Мне былотрудно даже убедить кого-либо, потому что он сумел так замаскировать себя передвсеми, что решительно нет возможности показать его в том виде, каков ондействительно есть. Заговорит ли он о патриотизме, он заговорит о нем так, чтопатриотизм его кажется подкупной; о любви к царю, которую питает он искренно исвято в душе своей, изъяснится он так, что это походит на одно раболепство икакое-то корыстное угождение. Его искренний, непритворный гнев противу всякогонаправления, вредного России, выразится у него так, как бы он подавал донос накаких-то некоторых, ему одному известных людей. Словом, на всяком шагу он самсвой клеветник. Опасно шутить писателю со словом. Слово гнило да не исходит изуст ваших![36] Если это следует применить ковсем нам без изъятия, то во сколько крат более оно должно быть применено к тем,у которых поприще — слово и которым определено говорить о прекрасном ивозвышенном. Беда, если о предметах святых и возвышенных станет раздаватьсягнилое слово; пусть уже лучше раздается гнилое слово о гнилых предметах. Всевеликие воспитатели людей налагали долгое молчание именно на тех, которыевладели даром слова, именно в те поры и в то время, когда больше всего хотелосьим пощеголять словом и рвалась душа сказать даже много полезного людям. Онислышали, как можно опозорить то, что стремишься возвысить, и как на всяком шагуязык наш есть наш предатель. «Наложи дверь и замки на уста твои,[37] — говорит Иисус Сирах, — растопи золото исеребро, какое имеешь, дабы сделать из них весы, которые взвешивали бы твоеслово, и выковать надежную узду, которая бы держала твои уста».