…Хотя самые страстные объятия и поцелуи были позади и оба уже оделись, Кристиан все еще не мог оторваться от Мари. Она лежала у него на руках, а он гладил ее так нежно, что девушке чудилось, будто он осторожно ласкает ее тело лепестками цветов. Оба так погрузились в чувственную негу, что не сразу заметили, а скорее почувствовали, как в дверном проеме возникла человеческая фигура.

Мари встрепенулась первой, быстро оправила одежду и вскочила, но Клод Мелен все увидел: и ее обнаженную грудь, и задранную юбку. Он прожил с женой, матерью Мари и Коры, больше тридцати лет — и то вел себя куда более целомудренно, чем эта пара!

Несколько мгновений он сверлил дочь взглядом своих стальных глаз, потом тяжело подался вперед и замахнулся на Кристиана. Клод Мелен всю жизнь сражался с парусом, канатами и полными рыбой сетями, и Мари знала, как сильны его руки.

— Отец! — Вне себя от страха девушка ринулась наперерез.

Кристиан даже не вздрогнул. Его лицо оставалось спокойным, а мягко очерченные губы улыбались неуверенно и тревожно.

— Я вижу, — глухо, с невыразимой горечью и возмущением проговорил Клод Мелен, опустив занесенную для удара руку, — все-таки мои подозрения оказались правдой.

— Вы отец Мари? Я рад познакомиться с вами. — Кристиан произнес эту фразу с едва ли уместным в такой ситуации достоинством.

— Не могу сказать того же, — пробурчал Клод. — Хотя теперь вам придется жениться на ней!

— Я буду счастлив, если ваша дочь согласится выйти за меня.

— Что значит, «если согласится»? — грубо произнес Клод Мелен. — Она себя опозорила! Я завтра же поеду договариваться со священником! Чем скорее вы обвенчаетесь, тем лучше. Как ваше имя, сударь? — В вопросе сквозили неприязнь и презрение.

— Кристиан Делорм.

— А вашей матери?

— Люси Делорм.

Услышав, что Кристиан назвал Шанталь Люси, Мари вздрогнула.

— А теперь марш домой — и ни шагу за ограду! — Отец рванул дочь за рукав.

— Не сердитесь на Мари, это я во всем виноват! — взволнованно проговорил Кристиан.

— Вы… — Голос Клода Мелена дрожал и срывался. — Вы приезжаете из проклятого Парижа и разворовываете наш камень, смущаете души наших женщин, сеете разврат!

Размахнувшись, он залепил Мари такую пощечину, что она едва не отлетела к противоположной стене. В этот момент девушка по-настоящему оценила беспомощность Кристиана: да, он мог дарить ей любовь, но он не был способен защитить ее ни от жизни, ни от других людей. Рядом с ним ей всегда придется принимать удар на себя. Единственным оружием Кристиана были слова, но такие люди, как ее отец, не боялись слов, если только их не произносили священник или судья.

…По дороге домой Клод Мелен продолжал осыпать дочь оскорблениями и угрозами. У Мари было такое чувство, словно она потерпела полное поражение. Внезапно остановившись и гордо подняв голову, она прервала отца полным упрямства и вызова возгласом:

— Вы не сможете заставить меня выйти замуж, если я этого не хочу!

— Как это — не хочешь! — взревел Клод Мелен, потрясая кулаками. — Какого же черта ты позволила ему залезть тебе под юбку?! Или ты просто потаскуха, которой все равно с кем, лишь бы…

Дома Мари велели немедленно идти к себе в комнату, и, находясь там, она слышала каждое слово из разговора родителей. Клод в красках описал жене бесстыдство девушки, и Жанна Мелен сначала только ахала, а потом заплакала.

— Я не дам за ней ни единого су, — решительно заявил отец. — Раз так получилось, пусть эти парижане сами раскошеливаются на свадьбу. Все равно нам не избежать толков. Люди непременно заподозрят, что здесь дело нечисто, если я выдам дочь замуж за этого слепого чужака.

Мари сидела, сцепив пальцы в замок, крепко сжав губы, и думала. Понятно, теперь, кроме всего прочего, она превратится в изгоя — для собственной семьи и для всех жителей острова. А если когда-нибудь всплывет правда о прошлом Шанталь… Для Кристиана эта внутренняя отрешенность от всех и вся образ жизни, тогда как ей будет нелегко выносить косые взгляды. Мари вспомнила его неподвижное, бледное, порою похожее на маску лицо, слепой взгляд, скрывавший разочарование и вместе с тем надежду. Сможет ли она оправдать его ожидания? Ведь жизнь не праздник, она тягуча, тяжка и долга, и со временем любое супружество может стать беспросветным и унылым, как осенний день. И даже в этом случае она, в который раз подумала Мари, не сможет бросить Кристиана, потому что столь сокрушительного удара ему просто не пережить.

Прошло две недели. Мари знала, что отец ездил на материк, но договорился ли он о венчании и встречался ли с Кристианом и Шанталь, ей не было известно, да она ни о чем и не спрашивала. Девушку не выпускали из дома, а у нее, признаться, не возникало желания выйти.

Пару раз она плакала от непонятной безысходности, хотя вообще-то островитяне крайне редко позволяют себе слезы — океан закаляет дух и волю. Если случится буря и чего-то уже не спасти, смирись с неизбежным, а когда шторм утихнет, продолжай жить, как прежде.

В тот день, положивший начало огромным переменам в ее жизни, Мари проснулась до рассвета, когда землю еще заливал звездный свет, и долго лежала не двигаясь, без мыслей и чувств. Постепенно небо начало светлеть, оно было ясное и холодное, как и ее разум, и в нем властвовала пустота.

По мере того как разгоралась заря, жизнь возвращалась к ней и чувства оживали. Каким-то непонятным чутьем, присущим только жителям острова, Мари угадала, что сегодня изменится ветер, в неспешном течении ранней осени наступит перелом, начнутся шторма, и вода станет пронзительно колючей, как прикосновение металла. Возможно, поэтому ей мучительно захотелось искупаться. Океан не дает ответов на вопросы, но с его помощью можно многое понять.

Девушка быстро оделась и, стараясь не шуметь, вылезла в окно. Роса холодила босые ноги, и ветер был прохладен и удивительно чист. Ветви растущего вдоль дороги кустарника были тяжелы от красных как кровь ягод, трава пожухла, а крики круживших над головой птиц были полны печали об умирающем лете.

Мари прибежала на берег. Океан застыл; он казался серебристо-голубым, почти белым; его пустынные дали неумолимо влекли взор. Неровные стены утесов, напротив, казались почти черными. Девушка любила этот час странного спокойствия, безмятежности и необъяснимого контраста частей, казалось бы, неделимого целого.

Тихо ступая по мягкому влажному песку, Мари дошла до прибрежных камней, разделась и привычным движением свернула волосы в узел. Она долго плавала среди чудесной, таинственно тревожной тишины и… Нет, это были не мысли, а, пожалуй, нечто более сложное, некое предощущение, поднимавшееся из глубины ее существа. Нужно оставаться самою собой и делать то, что хочешь. Стоит сказать себе правду: она не нашла людей, с которыми чувствовала бы себя на равных, кто мог бы понять ее без обиды, возмущения или презрения. Даже с Кристианом Мари не могла быть до конца откровенной.

Внезапно девушка уловила тихие, размеренные всплески, звук которых неуклонно приближался, и повернула голову в ту сторону, откуда они доносились. Золотое колесо солнца катилось навстречу, и его бледно-золотые лучи осветили лицо появившегося из-за скалы пловца. От неожиданности Мари чуть не вскрикнула — Эжен!

Она не думала, что увидит его еще раз, и почти не вспоминала о нем. На его лицо падал отблеск зари и тени от гор, и оттого оно казалось озабоченным и озаренным светом.

— Мари! — крикнул он издалека, и его голос разнесся над водой в звенящей прохладной тишине.

Девушка остановилась, поджидая его. Она испытывала неловкость оттого, что была совсем нагая, и в то же время почувствовала радость. Появление Эжена здесь в этот час было равносильно чуду!

— Не может быть! — задыхаясь, произнес он. — Я приплывал сюда несколько раз, но вас не было. А искать в деревне я не решился.

Он замер невдалеке от нее, и оба молчали: избыток чувств поверг их во временное оцепенение. Между тем необозримые дали океана постепенно наливались цветом. Скоро наступит день. Пора возвращаться домой.