Мари сняла маленькую квартирку на улице Манжоль и приводила туда клиентов. Постепенно она стала чуять облавы, с первого взгляда распознавать тех мужчин, что способны обмануть и не заплатить обещанного. Научилась налаживать отношения с другими девушками.

Мари постигла науку ласкающей вежливости, тайны взгляда, притворно жгучего огня прикосновений. Главное — не думать о чувствах. Она жила, не замечая времени. Когда становилось совсем горько, Мари пила вино или коньяк, и это отчасти помогало.

И все же воспоминания о Кристиане жгли сердце Мари.

Однажды случилось то, имя чему — неизбежность. Как-то утром, проходя по набережной Сены, Мари заметила человека, очень похожего на Кристиана.

Он шел уверенной походкой, потому она сомневалась до последней минуты. Страшась ошибки, пошла следом. Молодой человек вошел в солидное здание, где, как возвещала вывеска, располагалась редакция газеты «Старый и Новый свет».

Немного помедлив, девушка поднялась на крыльцо и толкнула дверь. Она искренне улыбнулась людям в приемной, и ей позволили пройти дальше. Мари не сказала им, кого ищет, просто попросила разрешения войти в другие комнаты. Она путешествовала по редакции, глядя на людей и словно никого не видя, не отвечая на вопросы, пока в одной из комнат не обнаружила того, кого искала, казалось, целую жизнь.

Кристиан был один. Он сидел за заваленным бумагами столом и — смотрел на Мари яркими, ясными, серо-голубыми глазами, в которых отражалась Вечность. На нем была белая рубашка из французского набивного батиста и темно-синий сюртук с шелковой обшивкой по воротнику и лацканам — крик моды в тот сезон. И у него слегка изменилась прическа: столичная жизнь требовала большей строгости, чем жизнь на острове, когда волнистые волосы Кристиана трепал вольный ветер.

Мари стояла перед ним, и в ее взгляде были нежность, потрясение, радость. И она ощущала непонятное ей самой сострадание.

Все время, пока она молчала, ее глаза не отрывались от его лица; ей казалось волшебством видеть его взгляд: чудилось, будто ее душу пронзает ослепительный блеск, сходный с сиянием огромной звезды. Девушка понимала, что Кристиан не мог узнать ее, но он умел чувствовать — это Мари запомнила навсегда. Он чутко воспринимал все то, что невозможно увидеть, он тонко улавливал суть.

Нельзя сказать, что Мари была вызывающе одета, просто вряд ли Кристиан мог представить ее в таком виде: в черном бархатном жакете «зуав», отделанном шелковой тесьмой, в белой блузе и юбке темно-синего шелкового муара с фестонами цвета янтаря. Спереди лоб девушки по моде того времени закрывала пышно завитая накладная челка, сзади волосы ниспадали каскадом упругих локонов. Это сооружение венчал романтический головной убор — шляпка из итальянской соломки с широкими полями, украшенная лентами и цветами. На ногах красовались застегнутые на перламутровые пуговицы полусапожки. Легкий слой румян на щеках и, конечно, сладкий, вкрадчивый аромат духов. Только так можно поймать на удочку приличных и щедрых мужчин!

Трудно узнать человека, который вдруг перестал походить на самого себя…

Мари стояла перед ним, содрогаясь от стыда и горечи, ощущая, как что-то придавливает ее к земле, чувствуя, что вот-вот прорвутся и потекут слезы.

— Что вам угодно, мадемуазель? — по-прежнему глядя на нее, как на чужую, спросил Кристиан.

«Это же я!» — хотела крикнуть Мари, но вместо этого произнесла сдавленным голосом:

— Простите, я хотела узнать, работает ли здесь мсье… Луи Гимар?

Имя зятя было единственным, какое пришло ей на ум.

Кристиан нахмурился. (О, неужели даже звук ее голоса не пробудил в нем никаких воспоминаний и чувств?!)

— Нет, мадемуазель, я не слышал такого имени. Но я работаю здесь недавно, потому вам лучше спросить у кого-то другого.

И улыбнулся вежливо, но холодно.

— Простите, — пробормотала Мари и выбежала из комнаты.

Выйдя на улицу, она пошла, пошатываясь как пьяная. Признаться, она надеялась, что Кристиан выскочит следом, схватит ее за плечи и, развернув к себе, воскликнет с выражением неверия в счастье: «Мари, это ты?! Как же я не узнал тебя сразу!» И она обретет в его объятиях то, что мечтала обрести так долго и, казалось, навсегда потеряла. Мари не задавала себе вопроса, смогла бы она рассказать ему всю правду, сейчас ее волновало другое. Если им не быть вместе, все рухнет, яд жизни отравит ее душу, отчаяние сдавит сердце тяжелой рукой.

Кристиан не вышел, и, немного подумав, Мари решила, что была не права: нужно было сказать ему, кто она такая, и он бы все вспомнил — ведь их связывает невидимая нить, которую не так-то просто разорвать.

Мари принялась терпеливо ждать. Наконец он вышел из подъезда, и… Тут молодую женщину настиг новый удар: Кристиан был не один. Рядом с ним шла девушка, они о чем-то говорили и улыбались друг другу. Было видно, что девушка ему нравится. И все же Мари пошла следом.

Девушку звали Аннабель Роншар, и она была дочерью главного редактора «Старого и Нового света». Она часто заходила к отцу; с Кристианом была знакома, но только сегодня он решил ее проводить. Аннабель исполнилось восемнадцать, она была хрупкая, белокурая — воплощенная невинность, но при этом истинная парижанка: задорный блеск в глазах, простодушная и вместе с тем соблазнительная улыбка. На девушке было платье кремового шелка с оборками, окаймленными черным бархатом, и украшенный розами белый капор с длинными муслиновыми лентами. На маленьких ножках — туфельки с полосками из белой репсовой ленты и черно-белыми атласными бантами.

Кристиан и Аннабель остановились возле красивого дома с большим садом, и молодой человек продолжал говорить, а потом говорила девушка, и их взгляды были выразительны и светлы.

Мари стояла на другой стороне улицы. Она, конечно, поняла, что не посмеет подойти к Кристиану: ей не по силам тягаться с его спутницей, с этой легкой и светлой, словно солнечный луч, девушкой с изумительно чистыми, сияющими глазами. Между ними — пропасть, на дне которой похоронено нечто такое, чего она, Мари, не сумеет воскресить ни ложью, ни раскаянием, ни… даже любовью.

Мари повернулась и пошла прочь. В тот день она впервые по-настоящему напилась. И решила, что «отпустит» Кристиана без объяснений, признаний и последнего прощания. Он так сильно стремился вырваться из плена окружавшего его продажного мира, что не заслуживает того, чтобы продолжать нести это бремя.

Она уйдет с его дороги и пойдет по своей — безрадостной, страшной, скользкой и безнадежной.

На следующий день Мари получила письмо от сестры.

Остров Большие скалы, 3 мая 1870 г.

Здравствуй, дорогая Мари!

Я получила твое письмо; оно шло довольно долго, видно, где-то задержалось. Весна в наших краях выдалась ветреной, дождливой, так что хороших уловов пока мало, зато трава выросла высокая и сочная, как никогда. Зима была суровая, все время штормило. Иногда мне становилось страшно, что мы живем так близко от океана: того и гляди, смоет волнами!

Напишу тебе про Талассу. Она уже твердо стоит на ножках и начала говорить. Меня называет мамой; я не стала ей запрещать, ведь она еще слишком мала, и ей трудно что-либо объяснить. Когда ты вернешься, мы скажем ей правду, хотя я так привязалась к девочке, что не представляю, как с нею расстанусь. Ты уже, верно, не помнишь, как она выглядит, тем более что она подросла. Мне кажется, она похожа на тебя. И, что удивительно, совсем не боится воды: истинная дочь моря. Луи здоров, и родители тоже — они просто обожают Талассу. Отец привык считать ее моей дочерью. Мама скучает по тебе и вместе с Луи передает тебе привет и пожелание здоровья и счастья.

Надеюсь, ты довольна своей жизнью? Все очень удивляются, когда узнают, что ты живешь в Париже. По нашим меркам, до него высоко и далеко, почта как до Господа Бога.

Твоя любящая сестра Корали.

Мари закончила читать и уронила бумагу. Между строк искреннего, бесхитростного письма сестры она прочитала свой приговор.