Вдали возник силуэт острова — его омываемые холодными водами, напоминающие шершавые бока гигантского животного скалистые берега. Эжену казалось, будто он уже различает незамысловатый пейзаж деревеньки: купы деревьев, крошечные домики, переплетение изгородей, прихотливо вьющиеся тропинки. Пусть здесь все убого и дико, береговые постройки изъедены морской солью и разрушены волнами. Главное — в характерах живущих здесь людей, чьи сердца — не подвергшаяся разграблению сокровищница.

Он не знал, зачем приехал в эти края. То ли в самом деле надеялся что-либо услышать о Мари, то ли потому, что ему просто некуда было деваться. Он добрался сюда с большим трудом, пробираясь, как вор, по оккупированной территории, по которой до него словно смерч прошел. Опустевшие дороги, выжженные деревни, испуганные, подавленные мирные жители, тысячи могил — казалось, земля Франции окутана невидимым саваном. Перед глазами Эжена вновь и вновь вставали картины войны, войны, во время которой он познал страх, отчаяние и надежду человека, находящегося на краю гибели.

Выйдя из госпиталя, Эжен, как советовала Шанталь, обратился в префектуру Парижа и был ошеломлен полученными сведениями: оказалось, Мари Орвиль, урожденная Мелен, зарегистрирована как проститутка!

— И где мне ее искать? — растерянно произнес Эжен.

— Неизвестно. Для них вся улица дом родной! — ответил пристав.

— Но она жива?

— Кто знает! Сейчас такое время — каждый день умирают сотни людей! У полиции хватает дел и кроме того, чтобы заниматься продажными девками.

— Я ее муж, — сделав над собой усилие, произнес Эжен. — Я был на войне, а ей, видно, пришлось несладко… Скажите, ее могут снять с учета?

— Да, если вы подтвердите, что она больше не занимается проституцией и имеет средства к существованию. Но для этого вы должны ее найти. Дело в том, что в данное время Мари Орвиль пребывает в статусе пропавшей без вести.

Больше ему ничего не удалось узнать, и он приложил все силы к тому, чтобы уехать из Парижа. У Эжена оставалась слабая надежда, что Мари поддерживает связь со своими родными. Кажется, у нее была сестра… Осуждать Мари Эжен не мог. Вероятно, у нее просто не было иного выхода. Нищета, одиночество, смерть ребенка… В том, что ребенок, которого она должна была родить, умер, Эжен нисколько не сомневался.

Он ступил на берег Больших скал. Кругом было безлюдно, и Эжен пошел наверх, туда, где виднелись дома. Он увидел поблекшие от морской соли стены жилищ и ржавчину на решетчатых оградах. Вокруг не было ни души. Эжен присел на скамью возле первого же дома и принялся смотреть вдаль. С океана наползала серая осенняя мгла, напоминающая мутное стекло.

Из дома вышла женщина и направилась нему. Возможно, она шла по своим делам. Или увидела Эжена из окна и решила узнать, зачем он пожаловал в ее владения.

Она нерешительно остановилась неподалеку:

— Здравствуйте, сударь. Вы кого-то ищете?

Эжен взглянул на нее. Простое черное платье, гладко причесанные темные волосы. Печальные серые глаза. Она выглядела слегка растерянной, но при этом в ней чувствовались стержень, некая закаленность жизнью. Островитянка. На вид ей было лет тридцать. Не молоденькая, но еще не поблекла… Внезапно Эжен ощутил сильную усталость. Собственно, кого он ищет и куда ему идти?

— Здравствуйте, — ответил он и попросил: — Не дадите воды?

Не говоря ни слова, женщина повернулась и пошла в дом, а через минуту вернулась с кружкой в руке:

— Возьмите.

— Спасибо.

Она стояла и ждала, не задавая никаких вопросов. Тогда Эжен спросил сам:

— Прежде здесь добывали камень. А сейчас?

— Сейчас нет. Сейчас война, и всех мужчин отправили на фронт.

— Странно, — заметил Эжен, — я полагал, ваш мир отрезан от общей жизни.

Женщина покачала головой:

— Нет. Моего мужа убили на войне. Еще в августе.

— Сочувствую, мадам.

— А вы откуда? — спросила она.

— Сейчас — из Парижа.

— Из Парижа?! И как там сейчас?

— Голод, холод. Умирает много людей. Все ждут, будет сдан Париж или нет. Хотя, по-моему, разницы уже нет.

— Почему нас победили? — прошептала женщина.

Эжен невольно поморщился. Он слышал много рассуждений — о численном превосходстве противника, о продажности правительства, о стратегии и тактике, о слабости духа французских войск. Так рассуждали те, кто не был на войне.

— Ружья, — сказал он, — знаменитые «игольчатые ружья». Немецкие заряжаются с казенной части, а французские — со ствола. Зарядить французские ружья можно только стоя, а немецкие — и лежа. Это огромное преимущество. Тот, кто стоит, становится мишенью.

— Я в этом ничего не понимаю, — тихо произнесла женщина.

Она села рядом, и Эжен видел ее изящную тонкую шею, туго обтянутую высоким стоячим воротничком черного платья. Волосы тоже были черные и блестящие. А глаза — светлые и прозрачные, как родниковая вода. От нее веяло чем-то милым сердцу, щемящим и нежным.

— У меня в Париже сестра. Вот уже несколько месяцев я ничего о ней не знаю. Зимой получила последнее письмо — и все.

Эжен словно почувствовал толчок.

— Сестра?!

— Да, моя младшая сестра Мари. Мари Мелен.

В следующее мгновение Эжен был готов выложить ей все, но почему-то сдержался. И не пожалел, потому что женщина сказала:

— Муж бросил ее, когда она ждала ребенка. Потом Мари ненадолго приезжала сюда. А потом уехала обратно в Париж.

— А ребенок? — Голос Эжена дрожал.

— Почему вы спрашиваете, сударь?

— Я вас понимаю. Во время войны многие разлучились со своими родными.

Она замерла, ничего не говоря, и вместе с ним смотрела вдаль. В затянутом дымкой осеннем свете берега Больших скал выглядели как опустевшее поле битвы.

— Письма могут теряться, — сказал Эжен, пытаясь утешить собеседницу.

— Да, вы правы, — ответила она и прибавила: — Я пойду. В доме спит моя дочь, возможно, она проснулась…

Женщина встала, и, когда она уже вошла в калитку, Эжен окликнул:

— Сударыня! Не сдадите ли вы мне комнату? Я заплачу сколько смогу. Ведь вам, наверное, нужны деньги? Да вдобавок помогу по хозяйству. — И он кивнул на покосившуюся изгородь.

Женщина остановилась. В ее лице промелькнула тень сомнения, но она твердо произнесла:

— Не могу, сударь. Если я, одинокая женщина, впущу в дом мужчину, пойдут сплетни. А это мне совсем не нужно.

— Что ж, понимаю. Всего вам хорошего.

Он встал и пошел прочь от дома. Женщина смотрела ему вслед. Только теперь она увидела, что он хромает, и прикусила губу.

— Постойте…

Эжен обернулся.

— Вы…

Заметив направление ее взгляда, он горько усмехнулся.

— Я тоже воевал. Представьте, раньше был совершенно здоров, а теперь… — И посмотрел ей в глаза.

Женщина невольно вспыхнула. Да, он хромал и выглядел изможденным и усталым, но он был молод, вероятно, моложе ее, и красив своеобразной мужской красотой. Ни в коем случае нельзя впускать его в дом — по деревне неминуемо поползут слухи!

Неожиданно Корали вспомнила день похорон своего мужа, Луи Гимара. Глядя на его застывшие черты, Корали искала оправдание своей бесчувственности и не находила. Окружающие считали, что молодая вдова оцепенела от горя, хотя на самом деле она думала лишь о трудностях, что ждали ее впереди. А ведь Луи был хорошим, добрым человеком, и они неплохо жили…

Однако были вещи, о которых Корали не могла с ним говорить. Иногда ей, совсем как Мари, хотелось сделать что-то не так, пойти наперекор чужой воле. Но в отличие от сестры она была куда более робкой и тихой, и мечты были похоронены в ее душе точно в глубоком колодце.

— Хорошо… я сдам вам комнату. Помощь приму, но денег брать не стану, даже не предлагайте.

Эжен улыбнулся:

— Сказать по правде, денег у меня совсем мало. Да и идти некуда, — сказал он, потом спросил: — Как вас зовут?

— Корали Гимар.

— А меня Эжен. — И, запнувшись, он закончил: Эжен… Сулье.

Это была фамилия его полкового командира. Эжен не хотел раскрывать женщине правды. Во всяком случае, пока.