В конце концов, я сдалась и просто постучала. Ариана Такер — часть супер-секретного оружия, демонстрирует чертовски редкую способность, она вежливо стучит в дверь. Иногда я задаюсь вопросом, почему "GTX", даже в моем нынешнем состоянии, так сильно хотят заполучить меня. Ментальные стены, что воздвигались в течение шести лет вокруг моего телекинеза, как меры защиты, были очень эффективными. Независимо от того, как сильно я старалась хотя бы чуть-чуть раздвинуть эти границы, ничего не получалось. Мне удавалось слышать мысли людей, ощущать эмоции, но это всё, на что я была способна.

Куда делись остальные возможности? Неужели мой дар стал пропадать?

Способность манипулировать объектами, не касаясь их, бросать, сгибать, отводить, замедлять, призывать с другого конца комнаты — всё, что когда-то было так легко и просто для меня, как дыхание. Это не казалось волшебным или особенным. Любой человек был бы очень сильно изумлен,

узнав о способности электрических импульсов мозга преобразовываться в зрение. Это то, что я могла делать. Я была зрячей, среди слепых.

К концу моего пребывания в лаборатории я бы перешла на новый уровень, вышла за пределы своих теперешних возможностей. Контроль неодушевленных предметов был лишь началом. При достаточной концентрации, я бы смогла сосредотачиваться на каких-нибудь конкретных мышцах тела и заставить их остановиться. Я была бы хорошей... или плохой, в зависимости от того, как бы вы смотрели на это. Я бы удерживала ваши мышцы в спокойном и не подвижном состоянии, пока не приказала бы вам двигаться.

Не уверена, что кто-то должен иметь такую власть.

Но какой смысл судить об этом сейчас, ведь теперь и я лишена таких возможностей.

Мой отец откинулся на спинку стула и глубоко вздохнул, словно пытаясь успокоиться или скорее собраться с мыслями.

— Ты создала блок, ты должна быть в состояние убрать его, — напомнил он мне в миллионный раз.

— Я знаю, — жёстко сказала я.

Но, понимание не изменит ситуацию, слишком безнадежно.

После того, что случилось в лаборатории несколько лет назад, после того, что я сделала... это было, как будто часть меня, которую выключили или заперли за глухой стеной. Отец не раз повторял, что для человеческих детей блокировать воспоминания о трагических событиях не редкость. Он подозревал, что мои блоки имеют ту же природу.

Отец считал, что со временем с помощью практики и терпения то, что я потеряла, вернётся ко мне. Но это было давно, а прогресса все еще не наблюдалось. За исключением того случая, когда Рейчел Джейкобс вывела меня из себя.

В редких исключениях, таких как вчера, блок, становился на несколько секунд тонким, и мой телекинез вырывался на свободу, как отголоски памяти, плавающие на поверхности. Обычно последствия были катастрофическими, ведь мне все еще не удавалось, как следует управлять своим даром. И потом, всякий раз, как я пыталась взять всё под контроль, блок возвращался.

Честно говоря, большую часть времени я даже не задумывалась о своих способностях, точнее об их дремлющем состоянии. Хочу ли их обратно? Принесут ли они мне лишь страх и боль, как было в прошлом? Вопросы всегда были одни и те же.

— Ты должна снова начать практиковаться, — мужчина потёр лицо руками. Отсутствие сна сказывалась, усталость буквально физически переполняла его.

— Если блоки наконец-то начинают исчезать, а у тебя нет контроля над этими дикими всплесками силы, это может привести «GTX» прямо к нам, — отец с нескрываемым волнением посмотрел на меня. — Ты станешь полностью беззащитной.

Несмотря на все мои оговорки, касающиеся нежелания вернуть собственный дар, отец был прав. Но как именно я должна, черт возьми, практиковаться?

Что-то между криком отчаяния и горьким смехом зародилось в моей груди. По правде сказать, "практика" была скорее фикцией. В течение многих лет, регулярно после школы, я проводила по несколько часов в попытках переместить красный пенистый шарик в синюю чашку, не касаясь его при этом. Это было бессмысленно. Я смотрела на этот объект так долго, что чувствовала, как образ этого шарика выжигается на роговице моих глаз, въедается в подкорку мозга. И единственный раз, когда глупый шар сдвинулся с места, случился из-за того, что я случайно задела стол своим коленом.

Как я должна была вернуть себе контроль над силой, если даже не могу получить регулярный доступ к ней? Попытки были оставлены около полугода назад.

— Практика не поможет, — я потёрла ноющую область под грудью. — Это бесполезно.

— Но мы должны делать хоть что-нибудь, — тут же возразил отец. — Мы теряем время.

Резко брошенные слова заставили меня замереть и насторожиться.

— Один из моих источников в «GTX» сообщает, что они вплотную занялись твоими поисками. Недавно была чистка в администрации. Теперь на главных постах новые люди, и заседания комитета по DOD-расходам с каждым днем становится все напряжение. Кто-нибудь

догадается проверить, куда направлялись средства, выделенные на исследования, и «GTX» захочет показать свой проект, — озвучил свои подозрения отец.

«Проект»? То есть меня…

Я вздрогнула. Теперь все стало предельно ясно. Сложившаяся ситуация объясняла телефонный звонок вчера утром и то, почему отец в последние дни так пристально следил за слухами о комитете.

— Насколько они близко? — охрипшим от страха голосом спросила я.

Отец прикрыл глаза и медленно, словно на плохо смазанных шарнирах, покачал головой.

— Я не знаю.

Мужчина выглядел уставшим, мешки под глазами старили его. Как будто прошло двадцать лет, а не десять, с той ночи в «GTX», когда он стал первый, признавшим моё существование. Отец был единственным человек, который относился ко мне, как к равной. Первые шесть лет моей жизни, плюс-минус пару лет, я просуществовала как «Один-ноль-семь». И только сбежав с Марком Такером, я узнала, что «Один-ноль-семь» никогда и не было моим именем.

Сто семь. Как же это жалко. Я откликалась на рядовой номер, комбинацию из цифр, которую Джейкобс и другие присвоили мне.

Нет, первые несколько лет в лаборатории не были плохими. Бесспорно, они показались бы ужасными любому нормальному человеку, имеющему за спиной беззаботное детство, но по сути все познается в сравнении, ведь так? Только прожив за пределами лаборатории десять лет, я поняла, чего меня лишали в детские годы. В то время лаборатория была моим домом, и хотя я иногда ненавидела её (постоянные тестирования, снимки или сдача крови, которые даже такой не совсем обычный ребенок, как я боялся и не любил; и не стоит забывать об электродах, которые вставляют в заднюю часть головы), я не знала иной жизни. Никогда не встречала других детей и даже не задумывалась, подвергаются ли они подобным опытам. Я, конечно, знала, что они существуют, видела их на своих культурологических занятиях, но я также видела и говорящую собаку (Скуби-Ду) и человека, который ехал на работу на бронтозавре (Фрэд Флинстоун) , и бесчисленное количество женщин, которые просыпались от долгого пребывания в больнице, чтобы обнаружить, что они стали абсолютно другими (мыльные оперы).

Хочу сказать, что мои взгляды о "настоящем" мире были немного путанными. Я могла найти Землю в Солнечной системе, могла идентифицировать различные страны на планете, а также определить наше местоположение в Уингейте. Я могла бы даже рассказать вам обо всех этих вещах, на любом из пяти языков по выбору: английский, китайский, немецкий, испанский или арабский.

Но по сути все это было ничем. Я жила в четырех стенах. Мир Красной Шапочки, описанной в книге, был для меня таким же реальным, как и любой участок на карте Земли. Знания без контекста — вот моя проблема.

Именно это привело к одержимости свободой. Она была таинственной, интересной, страшной, намного больше, чем я могла себе представить. Логическая часть моего мозга знала, что это были штаты и города, и страны, и океаны. Но другая часть меня была очарована и испуганна. Когда волк съел бабушку, а она выжила, это привело к мысли, что мир — дикое и неконтролируемое место, где возможно все. И я захотела испытать его. Я захотела почувствовать траву под ногами, захотела убедиться, что она способна вырасти выше человеческого роста, (мне довелось увидеть лишь часть сериала «Дорогая, я уменьшил детей», поэтому я не до конца поняла всю историю).