...Тингсмастер удаляется, речь все глуше, большое бородатое лицо с прямыми белыми бровями над веселым взглядом меркнет мало-помалу — он далеко, ему нужно взбодрить в Ровен-Квере бастующих телеграфистов, он скрылся...

— Кто это был? — взволнованно спрашивает молодой, только что поступивший рабочий, глядя ему вслед, — Черт побери, кто это был?

— Да что ты, Лори, неужто не слышал! Это Микаэль Тингсмастер, с деревообделочного в Миддльтоуне. Он же токарь, слесарь, столяр — все, что тебе угодно: самый умный из нашего брата в Америке!

В майское утро по Риверсайд-Драйв с сумасшедшей скоростью мчался автомобиль.

Молодой человек, весь в белом, сидевший рядом с задумчивым толстяком, кричал ему на ухо наперебой с ветром:

— Мачеха всегда вспоминает обо мне в последнюю минуту. Я встревожен ее телеграммой. Вот увидите, у отца неприятности с этим польским займом или что-нибудь вроде этого.

— Мистер Еремия — слишком умный человек, Артур! Вам нечего тревожиться, — ответил толстяк, — да и телеграмма самая обыкновенная: едут домой с отцом на «Торпеде», прибудут сегодня. Вы слишком экзальтированы, вот и все.

— Молчите, доктор, — прервал его молодой человек, — все, что исходит от моей мачехи и ее черноусой дочери, всегда полно неприятных сюрпризов. Я всегда ненавидел женщин, вы знаете. Но после женитьбы отца я их ненавижу вдвое, втрое, вдесятеро, я наслаждаюсь каждым доказательством их низости. Я готов... ах, что бы я только не сделал, чтоб их растоптать, обезвредить, унизить, уничтожить!

— Но, мистер Артур, — засмеялся доктор, — это похоже на горячку. Я обеспокоен, решительно обеспокоен вашей любовью к отцу. Сыновняя привязанность, конечно, вещь почтенная, но не до такой степени... Возьмите себя в руки.

Стоп. Шофер круто повернул и затормозил автомобиль. Перед ними лежал, весь в ярком блеске солнца, Гудзонов залив, влившийся в берега тысячью тонких каналов и заводей. На рейде, сверкая пестротой флагов, белыми трубами, окошками кают-компаний, стояли бесчисленные пароходы. Множество белых лодочек бороздило залив по всем направлениям.

— «Торпеда» уже подошла, — сказал шофер, обернувшись к Артуру Рокфеллеру и доктору. — Надо поторопиться, чтобы подоспеть к спуску трапа.

Молодой Рокфеллер выпрыгнул из автомобиля и помог своему соседу. Толстяк вылез, отдуваясь. Это был знаменитый доктор Лепсиус, старый друг семейства Рокфеллеров. Попугаичьи пронзительные глазки его прикрыты очками, верхняя губа короче нижней, а нижняя короче подбородка, причем все вместе производит впечатление удобной лестницы с отличными тремя ступеньками, ведущими снизу вверх прямехонько под нос.

Что касается молодого человека, то это самый приятный молодой человек, — из тех, на кого существует наибольший спрос в кинематографах и романах. Он ловок, самоуверен, строен, хорошо сложен, хорошо одет и, по-видимому, не страдает излишком рефлексии. Белокурые волосы гладко зачесаны и подстрижены, что не мешает им виться на затылке крепкими завитками. Впрочем,в глазах его сверкает нечто, делающее этого «первого любовника» не совсем-то обыкновенным. Мистер Чарлз Диккенс, указав на этот огонь, намекнул бы своему читателю, что здесь скрыта какая-нибудь зловещая черта характера. Но мы с мистером Диккенсом пользуемся разными приемами характеристики.

Итак, оба сошли на землю и поспешили вмешаться в толпу ньюйоркцев, глазевших на только что прибывший пароход.

«Торпеда», огромный океанский пароход братьев Дуглас и Борлей, был целым городом с внутренним самоуправлением, складами, радио, военно-инженерным отделом, газетой, лазаретом, театром, интригами и семейными драмами.

Трап спущен, пассажиры начали спускаться на землю. Здесь были спокойные янки, возвращавшиеся из дальнего странствования с трубкой в зубах и газетой под мышкой, точно вчера еще сидели в нью-йоркском «Деловом клубе». Были больные, едва расправлявшие члены, красивые женщины, искавшие в Америке золото, игроки, всемирные авантюристы и жулики.

— Странно! — сквозь зубы прошептал доктор Лепсиус, снимая шляпу и низко кланяясь какому-то краснолицему человеку военного типа. — Странно, принц Гогенлоэ в Нью- Йорке!

Шепот его был прерван восклицанием Артура:

— Виконт! Как неожиданно! — И молодой человек быстро пошел навстречу красивому брюнету, опиравшемуся, прихрамывая, на руку лакея.

— Виконт Монморанси! — пробормотал Лепсиус, снова снимая шляпу и кланяясь, хотя никто его не заметил. — Час от часу страннее. Что им нужно в такое время в Нью-Йорке?

Между тем толпа, хлынувшая от трапа, разделила их, и на минуту Лепсиус потерял Артура из виду. Погода резко изменилась. Краски потухли, точно по всем предметам прошлись тушью. На небо набежали тучи. Воды Гудзона стали грязного серо-желтого цвета, кой-где тронутого белой полоской пены. У берега лаяли чайки, взлетев целым полчищем возле самой пристани. Рейд обезлюдел, пассажиры разъехались.

— Где же семейство Рокфеллера? — спросил себя доктор, озираясь по сторонам. В ту же минуту он увидел Артура, побледневшего и вперившего глаза в одну точку.

По опустелому трапу спускалось теперь странное шествие. Несколько человек, одетых в черное, медленно несли большой цинковый гроб, прикрытый куском черного бархата. За ним, прижимая к лицу платочки, шли две дамы в глубоком трауре, обе стройные, молодые, рыжие и, несмотря на цвет волос, оливково-смуглые. Они были подавлены горем.

— Что это значит? — прошептал Артур. — Мачеха и Клэр... а где же отец?

Шествие подвигалось. Одна из дам, подмяв глаза, увидела молодого Рокфеллера, слегка всплеснула руками и сделала несколько шагов в его сторону.

— Артур, дорогой мой, мужайтесь! — произнесла она с большим достоинством.

— Мужайтесь, братец! — неожиданным басом воскликнула другая, тоже подходя к Артуру. Это была на редкость красивая девушка, которую портили разве только две вещи: густой басистый голос и черные усики.

— Где отец? — воскликнул молодой Рокфеллер.

— Да, Артур, он тут. Еремия тут, в этом гробу, — его убили под Варшавой.

Мистрисс Элизабет Рокфеллер проговорила это дрожащим голосом, закрыла лицо и зарыдала.

— Братец, я возьму вас под руку, — шепнула красивая Клэр, прижимаясь к неподвижному молодому человеку.

Но Артур отшатнулся от них и впился пальцами в пухлую руку Лепсиуса.

— Спросите их, кто убил отца, — шепнул он побелевшими губами.

Лепсиус повторил его вопрос.

— Не сейчас... мне трудно говорить об этом, — пробормотала вдова.

— Отчего не сказать ему прямо, мама? — вступилась Клэр своим мужским басом. — Тут нет никаких сомнений, его убили большевики.

Скорбная процессия двинулась дальше. Лепсиус подхватил зашатавшегося Артура и довел его до автомобиля. Набережная опустела, с неба забил частый, как пальчики квалифицированной ремингтонистки, дождик.

Сплевывая, прямехонько под дождь, к докам прошли, грудь нараспашку, два матроса с «Торпеды». Они еще не успели, но намеревались напиться. У обоих в ушах были серьги, а зубы сверкали как жемчуга.

— Право, Дип, ты дурак, право так.

— Молчи, Дан, будь ты на моем месте, ты бы остолопом стал.

— Скажи, пожалуй!

— А я тебе говорю, остолопом.

— От такого-то пустяка? Да у меня и в животе бы не пробурчало!

— Пустяк! А я тебе скажу — я лучше дам себя съесть акуле, начиная с ног и кончая головой, чем опять переживу этакое дело.

— Да какое дело-то? Бабьи фокусы!

— Ни-ни, милейший, тут не баба, тут сатана. Если б ты увидел, как она ручьем разливалась, да с капитаном на голос выводила, а потом сухими глазами взглянула и смешок вырвался, будто невзначай, — понимаешь, она думала, что одна осталась, а я за брезентом, — так тебе стало бы страшно дневного света.