Посмотрим на врачей, которым на одной ставке жить практически нельзя. Их выручает зона, где всегда полным-полно врачей-зэков, причем даже высокой квалификации. Врач из зоновской санчасти подбирает себе из зоновских коллег санитаров — людей на подхвате, и они в лагере за него делают практически все.

Зэки-врачи рады, что работают не в промзоне, довольны, что имеют хоть какое-то отношение к медицине, не теряют полностью квалификацию. Для них существен подкорм за счет лекарств, больничного питания. Одновременно врач санчасти устраивается в больницу поселка — получается без особых трудов работа в двух и более местах по трем ставкам. Так уже можно жить.

У учителей положение аналогичное — в зонах школы вечерние, но по вечерам они не работают, так как это запрещено инструкциями. Работают в дневное время и по упрощенной программе, где не преподаются многие «опасные» предметы и иностранный язык, а учить в такой школе может каждый умеющий читать по слогам. Зэки обязаны ходить в школу до сорока лет. Многие долго сидящие имеют по нескольку аттестатов об окончании средней школы, впервые окончив ее еще на воле. Выгода всем: уже окончившие ходят в школу для сеанса, посмотреть на живую женщину, подышать ее духами, получить дополнительную посылку, повышенную отоварку в магазинах — с трех до пяти рублей. Этими льготами стимулируют повышение образования: у зоны — хорошие показатели охвата обучением, у района с числом жителей в несколько тысяч только в вечерней школе учится более тысячи. Учащихся в списках районо обозначают как людей, а не зэков.

Орет дневальный: «Марш в школу!» Бегут зэки охватываться всеобщим образованием. А учителя вне зоны тоже не без дела, работают в поселковых и городских школах, конторах «Заготскота» и «Заготсырья», многочисленных партийных и советских учреждениях — жизнь полностью отдается народному образованию.

Зона — хозяйственный рай. Трещит телефон у начальника, просят со стороны, умоляют пособить, помочь. Стучат топоры особых хозяйских (от слова «хозяин» — начальник зоны) бригад: собирают дома, дачи для начальства обкомовского, районного, кэгэбэшного, эмвэдэшного и просто для нужных людей. Зэки довольны — хозяин обещал пораньше выпустить, кого по УДО, кого на поселение и на химию. Работают здесь с полной отдачей, ибо желающих попасть в бригаду много: вкалывают за лишнюю порцию баланды, индивидуальный расчет, дополнительное свидание. Ремонтируют технику — свою, зоновскую и со стороны — в зонах столько мастеров, у которых руки «чешутся для настоящего дела!» Снова залетевший в тюрягу и бывалый сразу берется за письмо к знакомому хозяину: выручай, пишет, возьми к себе. Хозяин ходатайствует по инстанциям, прикрываясь производственными целями. Он помнит своего зэка: хороший мастер по наладке оборудования, большой организатор производства. Прибывшего старика сразу, без карантина — в кильдым и на работу.

Зоне спускается свой план, но это не помеха в том, чтобы помочь району. Зэки убирают картофель и корнеплоды не только для своих нужд, но и для начальства. Зэк безмолвный и не интересуется, что, куда и кому идет.

Зона — клад для снабженцев. Все можно достать через зону, только, разумеется, не для зэков. Любые лекарства, препараты, сырье, оборудование. Идут сюда новые станки. А когда зона получает старье — выгода двойная: зэки отремонтируют и с их помощью можно, что угодно списать, ссылаясь на то, что они не хотят работать и все ломают. Возьмите производство матрасов, фуфаек, рукавиц, чехлов для военной техники. Какой доход? Обрезки нарасхват: всем хозяйствам нужен обтирочный материал, он же дефицит. Зона дает в обмен: в обман зэков.

Выгодно иметь зоны под боком для всех этажей партийно-бюрократической власти. Кроме прочего зона — прекрасный «очиститель и оздоровитель» жизни.

Сводки МВД сообщают: развелось много бичей, бомжей, «выпускников» психбольниц и попрошаек, которые своим видом портят красоту индустриального ландшафта социалистических городов и колхозных деревень. Как убрать порчу? Средство одно — переправить в зоны, используя многочисленные статьи кодексов союзных республик. Там эта шваль — отбросы шествующего к коммунизму общества — будет содержаться за счет зэков. Всем равно известно, что блатари — опытные воспитатели и перековщики, приобщители этой категории соцграждан к полезному труду. И чудо происходит. Ни семья, ни школа, ни психдом не могли приобщить к труду, а зона справилась: по команде — встают, ложатся, едят, работают, моются, ловят вшей и клопов, оправляются, прислуживают блатарям и чешежопятся массами трудового зэковского люда.

Николай Петрович Касимов детство и психбольницу вспоминает отрывочно, с трудом, но хорошо знает, как жить в водопропускных трубах Семипалатинска и Петропавловска-Казахстанского, на вокзалах Тюменской области под лавками, где он «всегда высыпался», на чердаках, в навозных и силосных буртах. Кто он?

Олигофрен, дебил, кретин? Кем выброшен в жизнь? Это неизвестно. А бросили его в Касимове, потому и такая фамилия. Он человек и зоной доволен. Говорит: «Работаю, имею на счету несколько десятков рублей. Кормят три раза, сплю, хоть и в грязном, но на кровати среди пидоров, хожу, хоть в лохмотьях, но в одежде, при алюминиевой кружке и такой же ложке, в бане бываю». На работу его гонят пинками сами зэки, ставят в последний ряд колонны, также тумаками на трудовое место. Работа его «шкварная»: вычищать из банок солидол, смешанный с нитрокрасками и алюминиевой пудрой (предприятие, поставляющее в зону солидол, жалеет для него тару и заполняет им банки, предназначенные для спецуничтожения, а потом, прочищенные зэками, вновь пускает в оборот). Коля это делает руками, пальцами, подчищая остатки. Он почти не говорит. Любит курить, больше всего любит хлеб, намазанный маргарином и посыпанный солью. За что сидит, не знает — взяли менты и посадили, судили хорошо, всего-то трояк вмазали. В тюрьме ему тоже хорошо, тепло, а теперь вот стали нежить (чешежопить).

— Тебе это нравится?

— Иногда да, иногда нет.

Живет он счастливо, идейно (полит- и режимные часы обязан посещать), сидит в столовой вместе, как и положено ему по статусу, с педерастами за особым столом. Пидоры его иногда выгоняют, ругают и бьют. Он особенно не возмущается. Из зоны уходить не хочет: «Я воли боюсь, умру. Тут с ребятами хорошо жить, они меня любят, нежат».

Зона — стимул для развития личности. Скачет бременем калека, бежит марафоном слепой, поет Зыкиной олигофрен, говорит, размахивая руками в кулинарном мазохизме, глухонемой. И все умиляются мудрости режимников. Горе у всех одно, но зато — один закон, одна радость. Зоны и тюрьмы всем находят место в жизни. В газике, катящем по Северо-Байкальскому нагорью Чуйским трактом, что соединяет Горно-Чуйск с Мамой, беседуют начальник РОВД и начальник треста «Мамслюда-разведка». Геолог говорит: «Что мне только не приходится решать. Оргнабор завез ко мне типа аж из Измаила, что на Дунае — не то молдаванин, не то румын, а может быть цыган. Здоровущий бык. Привоз дорого обошелся, все самолетами. Мы-то думали, глядя на него, что не будем успевать шурфы считать — такая силища, такие руки. А он, представляешь, ничего делать не может или не хочет. Пойми его! Лежит себе в бараке, букварь рассматривает. Думали, что с приветом. Нет, понимает все, рассуждает и лежит. Ребята пробовали его силой заставить, поколотить, так он им показал — кто застрял в форточке, кто вместе с рамой вылетел, а кто на балках повис. Силища. Пытались не кормить. Он неделю пролежал, а потом все дневное довольствие, рассчитанное на бригаду в двадцать человек, за один раз съел и опять лег. Что делать? Отсылать назад дорого. Может ты, спец по кадровой части, поможешь?

— Да неужто вправду у тебя такой человек есть? Беру, перевожу на свой счет. Ты говоришь, он может только лежать? А может ногами шевелить?

— Может, в туалет сам ходит.

— Отлично. Беру. Я для КПЗ уже десять лет человека найти не могу. Мы ему одну камеру под жилье приспособим, плакатами завесим — пусть лежит и читает. К ногам рычаг приделаем. Он будет только открывать и закрывать КПЗ. Ты говоришь, неразговорчивый? Это то, что надо! По рукам.