Юная проституция, широко разлитая по побережьям и столичным городам, проходит зэковское перевоспитание в специальной зоне на станции Уй в Нижнеудинском районе Иркутской области. Там поют: «Если хочешь обуглить хуй, поживи на станции Уй». Девочек пытаются перевоспитать в ткачих и швей-мотористок широкого профиля. Результаты депроституциализации нулевые: проститутку перековать — не коня обуздать. Они наоборот приобретают много нового опыта к примеру, как восстанавливать девственность по старинным российским рецептам.

Многие девушки из Центральной России уезжают в Ташкент, Тбилиси, на разные БАМы лишь бы найти мужа. Для многих, особенно текстильщиц, мужчину не только встретить, но и увидеть сложно, работая всю жизнь в трехсменку по скользящему графику. Время для свидания не выберешь, а покинуть производство нельзя — с работы выгонят и общагу потеряешь. Такова женская доля многих в горемычном Нечерноземье России. Стоит родиться и пойдут: ясли, садик — детский коллектив; начальная и средняя школа — юношеский коллектив; после обучения в коллективе ГПТУ — фабричный коллектив — сплошная жизненная коллективизация. Старость подойдет — пенсионный коллектив. И везде комнаты-общаги, поделенные ситцевыми перегородками. «Феня Богу душу отдала, счастливая, не болела, не мучилась, ее кондрашка сразу хватила» — говорят соседки, ожидая приезда людей из морга, которые ее похоронят за счет коллектива. Радуются — одна, что угол более светлый займет, другая — оставшимся скарбом поживится. Жизнь начинается с мата — тюремного, лагерного, — дома матери и ребенка, затем зоны, промзоны и кончается им же, матом зэков, опускающих жмурика в могилу. От мата до мата по дорогам коммунизма жизнь прошла никчемно: без мужа, без детей, без земли, в сплошном обслуживании отчужденных станков и поддержке различных гагановских и виноградовских починов. Душа не светлеет, не приближается к Храму, не возносится к Богу, а чернеет, черствеет. Предупреждаю заранее, увидев такую производственную старушку, будьте осторожны, не приглашайте ее ухаживать за детьми. Может всякое быть. Возьмет, например, — это распространено в районах Владимира, Шуи, Калуги, Орехово-Зуево — и ватку, смоченную спиртом, на темечко младенца положит. Чтобы лучше спал. Позже родители будут в недоумении: дитя недоразвитое и склонно к алкоголизму, любит допивать остатки пива, вина, водки. Осторожен будь с коллективом и продуктами его воспитания!

На воле большинство блатхат содержат бывшие зэчки. Блатхата — сборный пункт зэков, место распределения ворованного, отдыха, обсуждения «производственных» вопросов, поиск напарников для дела, нахождения новых адресов и стоящих «гусей». Блатхаты — мост уголовного мира к барахолкам, ямкам, скупщикам краденого, заказчикам — кого пришить, избавить от ненужного свидетеля, от мужа, от жены, от детей, припугнуть, организовать вымогательство. Хозяйка блатхаты имеет своего хахаля, поддерживает связи с ментами; она знает, что говорить и как себя вести в случае обыска, будучи свидетельницей. Все хозяйки имеют кликухи и часто блатхаты называются их именами, название блатхаты иногда переходит по наследству, там уже и не Дунька живет, а Валька, но все равно блатхата называется «Дунькин пуп». Расскажут вам непременно происхождение этого названия.

Была, говорят, тут рядом тайная тропа спиртоносов на гилюйские желтуги, где работало много пришлого люда, в том числе и китайцев. Отработав лет двадцать, они тайно возвращались домой. Открыто ходить было опасно, их убивали, называя этот промысел охотой на синюю птицу, потому что китайцы любят синий цвет, считая его небесным. Проходя мимо этого дома, заглядывали в него. Там жила Дунька с ухажером и спиртишко имела. Соскучившиеся по бабе мужики, будь то русские или китайцы, после стопки разведенного спирта приставали к Дуньке. «Дунька, отдайся, озолочу». «Хорошо, отдамся, косоглазенький, но с одним условием, ежели мой пупочек золотым песочком присыпешь». А в пупочек целая кружка золотого песка входила. За большой срок намытая в бесконечной шурфовке, оттаивании грунта в вечной мерзлоте.

Отвлекись, читатель, от текста и представь ситуацию не фантастическую, а действительную: миллионы женщин не имели нормальной половой жизни. Их никто никогда не голубил, даже писаных красавиц, никогда им не дарили цветов, не писали любовных писем, за ними не ухаживали, им не пели серенады. Они жили вне жизни — в системе социалистического производства, там создавая «семейные отношения» с деталями, гайками и болтами, тайно влюбляясь в передовиков и стахановцев.

Вот картинка, списанная с натуры: провожают человека на пенсию, говорят речи, благодарят, а в углу рыдает пожилая дама, льются неутешно слезы. Кто она? — спрашиваем у юбиляра. — Катя, она уже тридцать лет работает на тех же заводах, где и я — в Свердловске, Нижнем Тагиле, Муроме, Владимире. Она живет по общежитиям. — Какой вы жестокий человек, у вас же пятнадцать лет назад умерла жена. Почему вы на ней не женились? — Ей я как муж не нужен, а нужен как миф — так она себе внушила, так и живет без меня со мной. Мне ее очень жалко, я ухожу на пенсию. Как ей меня не видеть? Как ей без меня жить?..

Раскрою вам тайный секрет советско-сталинского режима, подтвержденный многочисленными исследованиями женского труда на предприятиях Советского Союза. Самую высокую производительность и эффективность труда дают вдовы, те, у которых погибли или умерли мужья, те, у которых мужья сидят в тюрьмах и вдовы социальные, те, кто из-за сложившихся условий не в состоянии были реализовать себя как жены. Они своих нереализованных мужей, детей отдали на заклание социалистическому производству, которое невозможно без принудительного, рабского труда, будь он женским, детским, зэковским.

Зэки на станции Просвет в Курганской области работают на оборудовании Шадринского автоагрегатного завода тридцатых годов выпуска (на станках стоят инвентаризационные номера ШААЗа имени Сталина), зэчки в девятой зоне Новосибирска шьют фуфайки на швейных машинках фирмы Зингер начала нашего века. Как-то я спросил Дмитрия Георгиевича Большакова, друга Алексея Косыгина (вместе учились в Текстильной академии) и Леонида Ильича (вместе воевали) — бывшего директора Ташкентского меланжевого и Барнаульского камвольно-бумажного комбинатов, заместителя председателя Совета Министров Киргизской ССР и зампреда Владимирского совнархоза, многолетнего депутата Верховного Совета СССР, постоянного осведомителя КГБ: «Скажите, вам не жалко так эксплуатировать женщин, загонять в трехсменку, заставлять спать на трехэтажных койках в общагах и платить им меньше, чем зэкам? Они все же женщины». Он ответил: «Зря расчувствовался, они все почти воровки. У меня в Ташкенте умудрялись по 20 метров натурального парашютного шелка в половые органы загонять. Жалеть их не надо, а погонять стоит». Результат виден — верховные чучеки так загоняли «прекрасный пол», что он превратился в зэковский.

История греха и покаяния купца Второва, рассказанная старожилом села Тамарей в 1957 году.

Из одного илимского села прибыл в Иркутск юноша Второв, где по знакомству смог устроиться извозчиком. Возил грузы по сибирским трактам — Московскому, Качугскому, Кругобайкальскому. Был немногословен, исполнителен, сдержан в поступках и не предавался порокам. В Иркутске в те дни проводила время веселая жена одного ленского золотопромышленника. Предприниматель постоянно был в тайге, а его молодая супруга тешила себя балами и гуляниями. Однажды ей представился молодой человек с личным посланием от супруга. Муж просил взять в Русско-Азиатском банке крупную сумму денег и передать вручителю. Подделкой здесь не пахло: и почерк сходился, и бумага, и форма просьбы, и тайные, только им двоим известные знаки. Необычным было то, что прежде за деньгами приезжали родственники. Жена подумала и решила поехать самолично к мужу с деньгами в сопровождении молодого человека. Ехать надо было до Качуга, а там спуститься сплавом Леной до Киренска, а затем Витимом добраться до приисков мужа. Она попросила найти ей хорошего надежного кучера до Качуга. Ей порекомендовали Второва. В назначенный сентябрьский день утром подкатила пролетка, в нее положили сундук, подушки, спальные вещи, теплую одежду, дорожную провизию. Дама без умолку всю дорогу болтала с молодым человеком, который ей все более и более нравился и располагал к себе.