– Я представляла себе поэта высшим существом, неспособным опуститься до вульгарных занятий.

– Иными словами – избранным, обладающим большей чувствительностью, нежели простой смертный, и способным передать свои ощущения в произведении искусства. Если обычный человек говорит «Мне невыносимо скучно», поэт восклицает «Мою душу терзает печаль».

О constellations, vous voyez que je souffre,

Flambeaux de l’éther ayez pitié de moi! [17]

He думайте, тем не менее, что поэт обладает поэтической душой. Таковою обладал лишь Ламартин. Ступни тех, кто сегодня играет на лире, вылеплены из твердой глины. Среди трех сотен сочинителей, убежденных в своих талантах и известных на весь Париж, не найдется ни единой поэтической души! Ни одно время не знало так много картин и речей и так мало настоящих художников и истинного красноречия. Чаяния эпохи обернулись против нее самой: на Капитолийский холм поднялся каждый желающий. На следующий день, заполнившись целой толпой, Капитолийский холм, превратился в публичное место. Теперешние стихи грубо сколочены, арабески и арии – лишены содержания.

– Поэт представляется мне серафимом в двадцать лет и патриархом в шестьдесят.

– С серафимами я вас познакомлю. Патриархом же был Гюго – апостол простолюдинов, Беранже79 и кондитеров.

Фиакр выехал на бульвар.

– В «Трактир бродяг»! – сказал Небо́ кучеру.

Вскоре Поль заметила жестяную вывеску в форме виселицы.

– Наконец, жестокий Вергилий, наше путешествие становится интересным. По дороге, в окнах таверн, я заметила умные лица и отдала бы год своей жизни, чтобы попасть внутрь и услышать, о чем они говорят.

– Отдав год, чтобы подслушать разговор двух мужчин, еще один – чтобы побывать в кабаре, вы отдадите два, чтобы бежать без оглядки. Поставив жизнь против шагреневой кожи, вы рискуете умереть юной.

Густые клубы дыма, плотно окутывавшие газовые горелки, покачнулись от потока воздуха, устремившегося в открытую дверь: они напоминали туманы над Роной. Вначале Поль увидела лишь фигуры с нечеткими контурами – запотевшие стекла зеркал ничего не отражали. Приглушенный гул был непонятен и непривычен ее слуху – куплеты песен, выкрики имен, колебания напевов, подхваченный органными аккордами смех, громкий хохот посреди глухого рокота полутонов.

Она шла между рядами столиков вслед за Небо́, касаясь спин и колен едва ощутимыми движениями, судорогой отдававшимися в ее теле. Почувствовав головокружение и дурноту, она без сил опустилась на ступеньку стремянки, подставленной Небо́. Терпкий воздух и приторный запах крепких напитков затуманивали ее рассудок.

– Я бы отдала все, что угодно, за веер, – вздохнула она.

– Этот аксессуар не дозволяется в путешествиях.

– Две кружки вина, мсье, не так ли? – громко выкрикнул хозяина трактира. Это был художник, однажды испугавшийся нищеты и теперь подсчитывающий, под видом радушного хозяина, сколько раз ему еще придется величать «Его Высочеством» художника-любителя с Монмартра прежде, чем отправиться в деревню ухаживать за садом.

Разговоры становились все тише, идо Поль донесся насмешливый отрывистый голос, допевавший песню:

… J\'ai trouvé votre père

Couche avec une autre mere.

Y fait bien – dirent les enfants

De coucher avec la femme qu’il aime.

Et quand nous serons grands

Nous ferons tous de même. [18]

Придя в себя и немного привыкнув к обстановке, Поль осмотрелась. Стены украшали фрески, прославлявшие изуверства средневековья. На них были изображены схоласт, сжигающий статую Аристотеля; колдунья, перерезающая веревки повешенных; обитательницы замков в длинных конусовидных головных уборах, аплодирующие участникам немыслимых турниров; пиршества на манер полотен Хальса80; Рабле, возникающий из «божественной бутылки»; покровитель бродяг Вийон в сопровождении кортежа оружейниц и колбасниц. На потолке – коллекция набитых соломой чучел сов и котов; в самом центре, на месте люстры – голова крокодила. По одну сторону стойки расположился ящик с мумией, по другую – гроб из сосновых досок. Ножи чередовались с сухими ветками и курительными трубками.

Эта эклектика вызвала у принцессы улыбку.

– Не снимайте шляпы, – сказал ей Небо́. – Ваш парик в беспорядке, а здесь есть глаза художников.

– Прошу тишины, господа! Смена декораций! – объявил хозяин трактира. – «Трактир бродяг» превратится в Сикстинскую капеллу, и зазвучит «Магнификат» Палестрины81.

Зазвучал священный гимн, наполняя душный трактир великолепием литургии и напоминая о величии веры в рациональный век.

Чистый и сильный голос певца, обладателя высшей награды в Риме, вызывал в памяти протяжные псалмы и величественные грегорианские песнопения. При первых аккордах Поль закрыла глаза и, несмотря на продолжавшие вокруг разговоры, на мгновение словно перенеслась в храм во время молебна. Но выкрик трактирщика «Четыре кружки вина, господа?» вернул ее к действительности, внезапно явив всю гнусность окружавших ее людей. Разумеется, она немало читала и слышала о безумцах, называющих себя врагами божьими, и о том, что самые бесчестные из них не признают Создателя. Атеизм представлялся ей поэтическим гневом Манфреда82 и богохульством мильтоновского Сатаны83; она не удивилась бы, хотя и испытала бы отвращение, услышав брань Ришпена84, коварные речи Ренана или несерьезность Вольтера. Но безразличие образованных людей перед мелодичным звучанием молитвы, ноты которой лились подобно четкам, рассыпающимся в ладонях верующей, поразило ее. «Что же может значить любовь к женщине для мужчин, не слышащих Господа?», – подумала она.

Небо́ курил, догадываясь о чувствах Поль, но не произносил ни слова. Изучая окружавшие ее лица, принцесса с удивлением отмечала в глазах мужчин ум, не сочетавшийся с их непристойными позами. Безошибочно отражая характер, их поведение указывало на отсутствие воли и принципов – сплав, уничтожавший аристократизм и лишавший будущего целую эпоху.

Неискушенный человек, будь то дикарь или варвар, краснокожий или гунн, поступками не опровергает своих чувств: гармония рассудка и действий стремится в нем к совершенству. Декадент же, напротив, восприимчив ко всяким изломам – его разум зыбок, как и его жизнь.

Даже полное преступных рук и повинных голов общество остается жизнеспособным. Но когда среди нравов появляется скептицизм, начинается эпоха вымирания и торжества евнухов.

Поль не задумывалась о причинах вульгарного поведения этой своеобразной элиты – она не знала, что оскопленный не имеет почвы под ногами и что представшие ее взору скептики были либо беспомощны и нездоровы, как говорили в Голубой гостиной, либо неполноценны от рождения, либо осознанно искоренили в себе стремление к идеалу.

Кабаре – идеальное место для простодушных голландцев, чванливых солдат и головорезов. Талейран выглядел бы здесь нелепо. Несмотря на пристойный вид и безупречно повязанные галстуки молодых мужчин, некое очарование, приписываемое им воображением Поль, таяло с каждой минутой. Доносившиеся до нее обрывки их речей лишь добавляли к складывавшемуся впечатлению – эти люди были поверхностны. Она слышала грубые шутки и солдатские непристойности, лишенные как остроумия, так красноречия. Они говорили о ближайших выставках, ценах, тиражах, перестановках в редакциях, рекламных трюках, давали друг другу дельные советы рисовальщиков и копировальщиков. Но более всего поражали неприкрытая ложь, вопиющая клевета, безудержное злословие, болезненное хвастовство.

Чуть более пристальное внимание к этому отвратительному зрелищу превращало его в глупое ребячество; оскорбления заходили так далеко, что никто не верил тому, что слышал. Каждый знал: завистник не станет утруждать себя подлостью, хвалящегося же без умолка гордеца не следует принимать всерьез. Разговоры на подобных сборищах являют собой неряшливо выполненную копию официальных речей на лекции Агессо85 – здесь никому нет дела до истины среди скверных слов и низких поступков. Политики – болтуны вроде Анри Мопрена, и самозванцы, подобные Тартюфу. Писатели же беспринципны, как Лусто.