— Государь на одном из собраний вспомнил о вас. Я слышал об этом от друзей, бывших там.

— Такие слухи доходили и до нас… Государь не отказывает в доверии своим верным рабам, — сказал Маджд-ад-дин и тотчас же начал расспрашивать гостя о его делах. Купец ни словом не обмолвился о своих огромных караванах, которые вереницей тянулись от Индии до Китая, о блестящем положении своих дел и ожидаемых прибылях; он преувеличивал убытки и говорил только о неудачах.

Маджд-ад-дин знаком подозвал Бустан и приказал подать угощение, но гость решительно отказался.

— Мы только что были на пиру, — сказал он, иг-рая драгоценными перстнями, украшавшими его паль-цы. — Мы пришли к вам разрешить один вопрос. Не знаем, как вы на это посмотрите.

— Мы искренне намерены верно служить нашим друзьям, — сказал Маджд-ад-дин, складывая руки на груди.

Абу-з-зия наморщил узкий лоб. Прищурив по привычке один глаз, он пристально посмотрел на свечу. Потом наклонился к Маджд-ад-дину.

— Велика ли нужда казны в серебре и золоте? Маджд-ад-дин усмехнулся.

— Казну государя можно уподобить реке. Но есть и различие. Если вода прибывает, река выходит из берегов. А казна никогда не может насытиться драгоценностями.

— Очень верная мысль, — сказал Абу-з-зия. — В особенности у такого владыки, как государь ислама, — по щедрости своей он подобен Хатаму Тайскому: казна его никогда не будет достаточно полной. Благословенная природа нашего государя, кажется, склонна к пышности. Каждый день он, подобно Джемшиду,[46] устраивает пиршества и угощения, которые бессилен описать язык. Я, ничтожный, имею намерение потрудиться для пользы казны.

— Каким образом? — заинтересовался Маджд-ад-дин.

— Вашему достоинству ясно, что деньги приходят в казну от народа по капле. Ваш покорный слуга намерен всыпать их туда мешками, а потом понемногу собрать с народа.

— Понял, понял, — нетерпеливо сказал Мадж-ад дин. — Налоги, имеющие поступить от народа через соответствующих должностных лиц, на определенных условиях передаются государством вам на откуп. Вы это имеете в виду?

— Да, — ответил Абу-з-зия. — Если вы окажете мне в этом деле содействие, оно разрешится скорее. Можно также действовать через царевича Кичика-мирзу. Вы сами знаете, как лучше это устроить.

Маджд-ад-дин слегка наклонился и, полузакрыв глаза, размышлял. Он знал, как полезно поддерживать связи с торговыми людьми, и был убежден, что ему удастся устроить это дело. Однако он медлил с ответом, делая вид, что разрешает трудный вопрос.

— Вы, разумеется, не пойдете к государю с пустыми руками, — настойчиво продолжал Абу-з-зия. — Я приготовил большие подарки. Вам я тоже рад послужить.

Маджд-ад-дин и тут невыдал своих мыслей. Он заговорил о том, что государь или кто-нибудь из везиров могут, пожалуй, не согласиться.

— В этих делах у меня нет никакого опыта, — сказал Абу-з-зия.

— Поэтому пока будет достаточно одной гератской области. Я знаю, в нынешние времена государю нужно много денег.

— Хорошо, все затруднения я беру на себя, — сказал, лукаво улыбаясь, Маджд-ад-дин. — Но я тоже хочу участвовать в этом добром деле. Пусть и мне достанется маленькая доля.

Совершенно не ожидавший такого предложения Абу-з-зия почесал узкий морщинистый лоб и сказал с деланным смехом:

— Ваше счастье — в должности везира, там, в высоком диване. К чему вам утруждать себя такими делами?

— А что? Разве мало среди везиров и беков людей, занимающихся торговыми делами?

— Хорошо, мы согласны и на это условие, — вынужден был ответить Абу-з-зия.

Маджд-ад-дин обещал, что постарается устроить дело на самых выгодных условиях. Он объяснил, что при этом будет упоминаться только имя Абу-з-зия, а сам Маджд-ад-дин должен остаться в тени.

Абу-з-зия вынул из-за пазухи тяжелый шелковый мешочек и, развязав его, со звоном поставил перед Маджд-ад-дином. Глаза везира засияли от радости.

Поблагодарив богача, он тотчас же сунул мешочек под подушку.

По уходе гостя Маджд-ад-дин высыпал монеты. С удовольствием пересчитав блестевшие на свету золотые, от которых рябило в глазах, он сложил их в сундук. Мечтая, как он поднесет государю подарки этого богача от своего имени и легко исполнит задуманное через своего покровителя Кичика-мирзу, Маджд-ад-дин долго не мог заснуть.

Туганбек каждый день садился на одного из породистых коней своего хозяина и разъезжал по городу. На плечах у него был новый широкий чекмень, на голове — новая шапка, кошелек теперь не бывал пустым. Уже на следующее утро после поступления на службу к Маджд-ад-дину он выкупил свой драгоценный кинжал — подарок отца. Плотно поев, Туганбек направился в питейный дом. Он успел уже подружиться с видавшими виды молодцами, известными в городе пьяницами, борцами, наездниками, стрелками из лука. В первые дни Туганбек редко виделся со своим хозяином, но, познакомившись поближе со своим джигитом, Маджд-ад-дин стал чаще требовать его к себе и подолгу с ним беседовал. Туганбек не был перегружен, делами: за два-три месяца он всего несколько раз съездил в поле проверить, как идут сельские работы в больших поместьях, доставшихся Маджд-ад-дину от отца.

Однажды утром, после завтрака, Туганбек, собираясь выезжать, чистил темно-гнедого быстрого коня… Подошел седобородый раб Нурбобо и сказал, что его зовет хозяин. Туганбек, словно, не слыша, некоторое время ходил вокруг коня, тщательно наводя на него блеск, потом вробурчал: — Не бросай дела посредине, старый шантан! Возьми метлу, подмети как следует!

Выйдя из конюшни и отряхнув одежду, Туганбек вошел в комнату, опустился на колени и устремил на хозяина маленькие лукавые глаза.

— Есть дело, джигит, — весело сказал Маджд-ад-дин.

— Приказывайте!

Маджд-ад-дин рассказал, что сбор налогов в Гератской области поручен Абу-з-зия, что он сам участвует в этом деле. В последнее время он порядком потратился и нуждается в деньгах. Нужно с сегодняшнего дня приступить к взысканию некоторых налогов.

— Прекрасная работа, — сказал Туганбек, наклоняя к хозяину свое грузное тело. — Собирать налоги — не плохое занятие, но объясните мне, как это делается.

Маджд-ад-дин долго и подробно говорил с Туганбеком о различных формах землевладения в Хорасане, о налоговом обложении земель, о том, как и когда собираются те или иные налоги. Теперь пришло время собирать «пахотные» деньги, и Маджд-ад-дин особо остановился на этом налоге. Затем он подсчитал, сколько туманов приходится на его долю и, вынув из тетради лежавшей на полке, лист бумаги с печатью, сказал:

— Вот вам бумага, берегите ее.

Туганбек, не читая, сложил бумагу и сунул в кошель.

— Пожелайте мне счастливого пути, — сказал он и, попрощавшись, вышел во двор.

Сев на коня, которого оседлал Нурбобо, Туганбек отправился в путь. В кишлак он приехал в самую жаркую пору дня. Нахлестывая коня и озираясь по сторож нам, Туганбек остановился перед чьим-то садом. Накоротко привязав к дереву запыленного, покрытого грязной пеной коня, он вошел в прохладную рощицу Под развесистым деревом на берегу журчащего арыка пряла старуха. Туганбек крикнул:

— Здорово, мать!

Старуха из-за жужжания прялки и плеска воды но расслышала его голоса. Туганбек ручкой плетки ткнул ее в костлявое плечо. Женщина вздрогнула и повернула к нему морщинистое худое лицо с глубоко ввалившимися глазами.

— Что тебе нужно, сынок? — спросила она.

— Встань! Принеси айрану,[47] — сурово приказал Туганбек.

Старуха кивнула седой головой, повязанной тряпкой.

— Хорошо, сынок.

Не двигаясь с места, она крикнула: — Дильдор! Эй, Дильдор!

Из-за низкой, полуразвалившейся стены выбежала девушка. При виде Туганбека она вспыхнула, замедлила шаги и остановилась поодаль. Это была девушка шестнадцати-семнадцати лет, высокого роста, с изящной стройной фигурой, чистым, белым лицом, тонкими бровями.