— Эти птицы уносят в полете мое сердце…

В это время кто-то из присутствующих громким голосом прочитал строку о голубях из «Беседы птиц» Ферид-ад-дина Аттара. Строка очень понравилась Хусейну Байкаре. Покачивая головой, он несколько раз повторил слова.

Крылатые плясуны спустились с небесной сцены и стали возвращаться в свое жилье. Государь, потирая затекшую шею, удалился. Слуги доложили, что приготовления к пиру закончены.

Пирушка, как всегда, происходила в самом большем здании Баг-и-Загана. В центре, на груде шитых золотом подушек, восседал, поджав ноги, Хусейн Байкара. Подле него полукругом сидели красивые юноши, одинаково одетые и почти одного возраста. Они пребывали во дворце для придания большей пышности собраниям государя.

Справа и слева от Хусейна Байкары расположились вельможи, связанные родством с царствующим домом, и несколько неудачливых, царевичей, нашедших приют в чертогах султана. Беки, высшие чиновники, прочие гости и собутыльники занимали места, соответствовавшие их положению. Среди присутствующих было много ученых, поэтов, знаменитых гератских музыкантов и певцов. Все они часто бывали на подобных приемах и превосходно знали их распорядок.

Начавшись, как всегда, чинно и торжественно, собрание понемногу оживлялось. Хусейн Байкара предложил вниманию присутствующих свою новую газель. Ходжа Абдулла Мерварид, важный чиновник, который прекрасно декламировал стихи и тонко в них разбирался, прочитал ее. Поклонники и тюркской, и персидской поэзии возвели это стихотворение — газель на тюркском языке — в разряд высоких художественных произведений. Даже люди, мало понимавшие в поэзии, начали повторять отдельные строки и обсуждать их. Хусейн Байкара попросил поэтов изучить газель и написать на нее ответ. Затем стали рассказывать веселые анекдоты. Собравшиеся неумолчно хохотали. Особенно отличался знаменитый сатирик и остряк Абд-аль-Васи. Его слова и жесты смешили всех до упаду. После Абд-аль-Васи не осмелился выступить ни один затейник.

Стольники, бегая на цыпочках, ловко разостлали скатерти. Подали жареных гусей, баранину, манты[64] и другие кушанья. Яства сменялись одно другим. Личный стольник Хусейна Байкары подносил ему кушанья на особом блюде. Кравчие, расставив на серебряных подносах золотые кубки, с поклоном предлагали гостям вино. Хусейн Байкара первый взял в руки золотой кубок и подал знак собравшимся. Все опорожнили свои чаши в честь государя.

Хотя Хусейн Байкара в государственных делах редко вспоминал «установления» Тимура, в подобных собраниях он оставался верен традициям своего великого предка. Однако как ни старался султан Хусейн следовать Тимуру, время и среда внесли большие перемены. На пирах хромого завоевателя простота кочевника соединялась с необыкновенной пышностью. В те времена повара на огромных блюдах приносили зажаренные целиком жирные конские туши и громоздили их посреди комнаты, словно горы. Затем стольники руками, до самых локтей затянутыми в кожу, тут же на глазах присутствующих отрывали куски и раздавали гостям. Каждый должен был унести часть своей доли домой; считалось принятым растаскивать кости с блюда и грызть их. Но вино было не всегда; попойки устраивались не часто. Зато если принимались пить, то пили без меры, как пьют кумыс на летовках. Огромные, грубые, неуклюжие, простодушные богатыри, большей частью в монгольских одеждах, требовали на пиру друг от друга бесстрашия, выносливости и благородства. У кого оставалась в чаше хоть капля вина, тот должен был выпить одну за другой девять чаш не перевода духа. Если же из последней чаши можно было выцедить хоть одну каплю, — пей еще девять чаш.

У Хусейна Байкары тоже считалось, непреложным правилом пить, не оставляя ни капли, но правило это зачастую не соблюдалось. Наказанию подвергали только изредка, ради увеселения присутствующих.

Вино развязало языки и оживило пирующих. Время от времени поэты вставали с мест и, торжественно подняв чаши, декламировали стихи, сочиненные тут же или приготовленные заранее специально для данного случая. Оркестры, состоявшие из гиджака, тамбура, ная, лютни, бубна и других инструментов, исполняли арабские, персидские, турецкие, тюркские мелодии. Певцы пели песни, плясуны в праздничных одеждах летали среди широкого круга зрителей.

С наступлением сумерек зажгли свечи в золотых подсвечниках. Ковры, кубки, рубиновое вино, росписи на стенах — все засверкало. Собрание оживилось еще больше. Любители выпить наполняли чаши, не давая виночерпиям передохнуть. Хусейн Байкара выпил очень много, но был совершенно трезв. Чтобы поднять настроение, он то и дело предлагал гостям пить, но при этом украдкой следил за поведением каждого. Следуя своему обычаю, он поднялся с места и вышел через заднюю дверь, чтобы немного подышать чистым воздухом; он исчез так внезапно, что многие сначала даже и не заметили его отсутствия.

Маджд-ад-дин как будто только и ждал этой минуты; проскользнув через другой выход, он быстро юркнул наружу. Среди деревьев при бледном свете луны Маджд-ад-дин увидел Хусейна Байкару; он смиренно приблизился к султану и почтительно попросил уделить ему минуту внимания.

— Пойдем, послушаем вашу просьбу, — равнодушно ответил Хусейн Байкара и направился к маленькому домику;.

В это время позади султана, шагах в десяти от него, возникли две огромные тени: Маджд-ад-дин вздрогнул и запнулся, не зная, идти ли ему дальше или остановиться. Это были два страшных телохранителя государя Дулана и Будана. Где бы ни находился султан Хусейн, они всегда, особенно по ночам, следовали за ним, ловко прячась от людских, глаз. Про Будану и Дулану с полным правом можно было сказать: «Семь дедов — палачи, семь бабок — ведьмы». Оба были живым воплощением грубой силы; при одном звуке их имен людей бросало в дрожь. Руками этих рабов государь вершил свои темные кровавые дела.

Хусейн Байкара насмешливо посмотрел на Маджд-ад-дина. Будана и Дулана мгновенно скрылись, словно тени!

Государь вошел в маленький, богато украшенный домик. У Маджд-ад-дина еще тряслись ноги; не спросив даже разрешения, он присел против государя на корточки.

Теперь Хусейн Байкара уже очень захмелел. Прищурив пьяные глаза, он начал бестолково болтать, перескакивая от государственных дел к своим личным, намекал на свое недовольство некоторыми из приближенных и без основания хвалил других.

Пьяная откровенность государя ободрила Маджд-ад-дина. Следуя пословице «Куй железо, пока горячо», он начал всячески восхвалять султана и несколько раз повторил, сложив руки на груди:

— Я — самый верный пес у высокого вашего порога.

— Верные люди всегда увидят от меня благо, но горе неблагодарным! — отвечал Хусейн Байкара.

Грудь Маджд-ад-дина, казалось, не вмещала его преданности, верности и любви.?  Он поднялся на ноги и почтительно произнес:

— Великий хакан! У вашего презренного раба есть для вас подарок. Уповаю, что вы его примете, чем вознесете до небес сердце вашего слуги…

— Предлагать подарки и принимать их — превосходное дело, — с улыбкой сказал Хусейн Байкара.

— Дуновение судьбы принесло к нам свежую розу из сада красоты — таинственно заговорил Маджд-ад-дин. — Описать ее выше сил вашего раба. Как только мой глаз упал на эту пери, я понял, что она достойна хакана.

Глаза Хусейна Байкары засветились вожделением.

— Такой дар приятнее целого царства.

— Это, только маленький подарок вашего, раба, —  скромно поклонился Маджд-ад-дин.

— Я нисколько не преувеличиваю. Вы помните знаменитую газель Хафиза Ширази?

— Нет, не помню, повелитель мира..

Хусейн Байкара, покачивая в такт головой, прочитал:

Маджд-ад-дин спросил, каким способом доставить его подарок в царский гарем. Хусейн Байкара помолчал, затеи вдруг поднялся и направился к выходу. Остановившись на минуту в дверях, он сказал: