Когда Навои приложил печать к указу, вздох облегчения пронесся по залу. Новый эмир приложил печать в таком месте, что никто не мог поставить свою печать ниже.

Поэт Атаулла и знаменитый ученый Бурхан-ад-дин прочитали тарихи,[67] написанные ими по случаю этого важного события. Затем несколько поэтов взволнованно продекламировали касыды, посвященные Навои. В этот славный день друзья, близкие, представители простого народа один за другим приходили поздравить поэта. Приняв участие в большом радостном пире, собравшиеся разошлись.

После пятничной молитвы в медресе Гаухар-Шад-бегим царило полнейшее безмолвие. Большинство обитателей медресе вышло в город — погулять или навестить друзей. Султанмурад сидел один в своей комнате. Теперь он встречался со знаменитыми хорасанскими учеными, принимал участие в научных диспутах. Его способности и широкие познания в разных областях науки день ото дня приносили ему все большую известность. Он часто виделся с Навои. Хотя многие молодые «искатели науки» обращались к молодому ученому с просьбой давать им уроки, Султанмурад еще не начинал читать лекций в медресе. Юноше очень хотелось получить должность мударриса, но в Герате было так много ученых, которые открыто враждовали между собой из-за права занять эту должность, что Султанмураду нелегко было осуществить свое желание. У него не хватало смелости состязаться со славными старцами, большей частью его учителями, преподававшими по тридцать, по сорок лет. Навои, который покровительствовал всем бедным гератским студентам, оказывал Султанмураду особое внимание и помощь, так что молодой ученый был совершенно избавлен от нужды. В безмолвном медресе, в своей маленькой комнате, юноша жестоко страдал. Он видел Дильдор всего один раз, вечером, несколько мгновений, но любовь к молодой пленнице, словно жестокий недуг, пылала в его сердце, усиливаясь с каждым днем. Султанмурад знал, что эта девушка для него недосягаема, но сердце его не слушало доводов разума. Чтобы забыться, он целыми сутками читал книги в своей худжре. Но, проглотив десятки томов, он снова отдавался бесконечным мучительным думам о своей любви.

И сейчас он тоже обратился к книгам, пытаясь отвлечься от грустных мыслей. Начав с легких, веселых газелей, Султанмурад перешел к самым сложным, головоломным сочинениям, но через минуту бросил их и, схватив перо и бумагу, принялся писать письмо Дильдор.

Печальные излияния покрывали один лист за другим. Любовное послание к простой деревенской девушке он украшал десятками прекраснейших стихов всевозможных поэтов, глубокомысленными рубаи, посвященными любви и страсти. От этих излияний стало легче на душе. Юноша перечитал письмо. Из глаз его накапали горячие слезы. Что пользы писать? Эти слова; никогда не дойдут до нее. Тиран сорвал эту розу, поэтом он бросит ее в объятия какому-нибудь придворному льстецу или грубому нукеру.

Юноша положил на полку листки бумаги и в изнеможении бросился на постель.

В комнату, весело напевая, вошел Зейн-ад-дин. Он был навеселе.

— Привет вам, почтеннейший ученый.

— Входи, о цветок моего сердца! — с облегчением воскликнул Султанмурад.

Зейн-ад-дин внимательно посмотрел на своего друга и присел возле него на постели. Он уже с неделю проводил время в обществе поэтов, каллиграфов и других выдающихся хорасанцев; сейчас он мимоходом заглянул в медресе, чтобы проведать друзей.

Зейн-ад-дин редко посещал теперь лекции: он стремился усовершенствоваться в каллиграфии и усиленно занимался музыкой.

Но если в Герате было много ценителей красивого почерка, то и хороших писцов там насчитывалось не мало. Этому резвому, как плясун, и легкому, как птица, юноше было крайне трудно заработать что-либо перепиской и создать себе репутацию среди профессиональных писцов, умевших красиво, без единой ошибки переписать в один день целый диван. Зейн-ад-дин иногда переписывал стихи известных поэтов, иногда снимал копии с различных сборников по заказу книгопродавцев.

— Ты болен? — с беспокойством спросил Зейн-ад-дин.

— Нет, только одинок, — с принужденной улыбкой ответил Султанмурад.

— Друг мой, — сочувственно сказал Зейн-ад-дин, — в твоем сердце поселилась печаль. Я давно это заметил, но не решался спрашивать. Сегодня внутренний огонь пылает у тебя на лице. Таиться бесполезно.

Султанмурад прикрыл глаза и тихонько вздохнул.

Зейн-ад-дин, взывая к его дружеским чувствам, требовал откровенности. Наконец Султанмурад, приподнявшись, достал с полки только что написанное письмо и подал его товарищу.

— Вот бледное отражение моих бесконечных страданий, — сказал он потупившись.

Зейн-ад-дин внимательно прочитал все восемь страниц. Руки его слегка дрожали, по лицу разлилась печаль. Кончив читать, он сочувственно взглянул на товарища.

— Отчего ты тогда же мне не открылся? — укоризненно произнес Зейн-ад-дин.

— Мог ли ты отвести от меня железную руку судьбы? — ответил Султанмурад после недолгого молчания.

— Да, мог! — решительно сказал Зейн-ад-дин. — Я был в состоянии вырвать степную красавицу из сетей насилия. — Туганбек в те времена выполнил бы любую мою просьбу. Я крутил этим дураком, как хотел.

— Увы! — печально воскликнул Султанмурад. — Роза моей любви вспоена и взлелеяна печалью. Этой чаши страдания мне хватит на всю жизнь.

— Это письмо станет священной книгой влюбленных, — сказал Зейн-ад-дин, глядя на листки, бумаги. — Ты намерен его послать?

— Это невозможно да и бесполезно, — ответил Султанмурад.

Зейн-ад-дин кивнул головой. Наступило тяжелое молчание. Потом Султанмурад спросил, что делается в Герате. Всякое новое событие, происшедшее среди простого ли народа или аристократии, сейчас же становилось известно Зейн-ад-дину. Зейн-ад-дин знал, что Султанмурада больше всего интересуют события из жизни ученых и поэтов, но на этот раз он решил рассказывать разные мелкие забавные случаи, чтобы развеселить товарища.

— Недаром говорят, что нет во всей обитаемой части земли другого такого города, как Герат, — сказал Зейн-ад-дин, пытаясь, принять обычный шутливый.

Ведь целой жизни не хватит, чтобы рассказать о самых выдающихся событиях за неделю. Недавно Бади-аз-Заман-мирза устроил в своем дворце великолепное собрание. Выдающиеся люди говорят, что ни один царевич, ни на Востоке ни на Западе, с тех пор как создан мир, не устраивал такого приема. Из музыкантов присутствовали Устад Кулмухаммед Уди и Шейх-наи. Шейх сыграл на нае прекрасную мелодию. Устад Кулмухаммед попытался сыграть ту же мелодию на гиджаке, но получилось не гладко. Кулмухаммед сказал, что гиджак не в порядке. Шейх-наи тотчас взял гиджак из рук Устада и исполнил эту мелодию с таким искусством, что присутствующие громкими возгласами выразили свое удовольствие.

— От игры Шейха не то что люди — звезды тают и падают с неба, — сказал, слегка оживляясь, Султанмурад. — Однако Устад Кулмухаммед тоже весьма искусный мастер. В музыке он — творец. Кто, как не он, пристроил к гиджаку третью струну? Покровительство господина Навои, его вкус и знания в музыке помогают Кулмухаммеду создавать великое множество удивительных вещей.

— Об этом нечего и говорить, — согласился Зейн-ад-дин.

— Рассказывай еще. Твои рассказы, словно теплый ветер, заставляют распускаться бутоны моего сердца.

— Знаешь ли ты мирзу Пирима? — спросил Зейн-ад-дин.

— Говорят, он бесподобен, но я его не видал, — ответил Султанмурад.

— Кроме красоты, у него еще много других достоинств. Ни один музыкант не может сравниться с ним в игре на кануне.[68] Мирза Пирим такой приятный собеседник, что кто хоть раз поговорит с ним, не захочет разговаривать ни с кем другим. Видишь ли, одна из жен покойного государя Абу-Саида-мирзы, Рукейя-бегим, взяла его к себе на службу. У Рукейи-бегим не осталось во рту ни одного зуба, а на голове ни одного черного волоса… Удивительная старуха. Она устраивает веселые пиры и живет в мире вина и музыки. Она декламирует стихи без покрывала. Говорят, что даже мужчины, и те смущаются и уходят с ее собраний. Рукейя-бегим влюбилась в Мирзу и потеряла покой. Надевает на себя всякие украшения и пытается высечь огонь изо льда. Мирза Пирим, который выше всего ставит юношескую красоту и душевную гордость, отклонил все заигрывания этой уродины. Чтобы не попасть в лапы коварной старухи, он бежал из Герата. Скрываясь, жил в Балхе, в Астрабаде, в Нишапуре. Разъяренная Рукейя-бегим послала за ним людей, и на днях несчастного юношу привезли в Герат. Она говорит, что Мирза Пирим растратил триста тысяч ее денег. Теперь он в очень трудном положении. Чем кончится это — неизвестно.