Маджд-ад-дин многозначительно взглянул на Тукли-Мергена и сказал, нарочно употребляя простонародные выражения:

— Ты и вправду поверил моим вчерашним словам, Мерген! Знаешь ли ты этого молодца, как пятно на лбу своей лошади? Похоже, он дельный парень. Придется взять его. — Тукли-Мерген начал расхваливать Туганбека, но тот, нахмурившись, оборвал его. Обращение Маджд-ад-дина сильно его задело.

Маджд-ад-дин, видимо, понял это и изменил обхождение.

— Поступай к нам на службу, брат, — сказал он просто, — от нас никогда не увидишь плохого.

— А что за служба? — пробурчал Туганбек.

— Ха-ха-ха! — засмеялся Маджд-ад-дин, поглаживая густую черную бороду. — Будь спокоен, брат, служба будет подходящая. Если ты пришел в добрый час, то степень твоя возвысится.

— Под тобой будет конь, как ветер, — вмешался Тукли-Мерген, — будешь одет-обут. Угощение всегда готово… Я знаю… Ведь так, господин?

Маджд-ад-дин, улыбаясь, кивнул в знак согласия Туганбек с облегчением выпрямился и, попросив разрешения явиться на следующее утро, вышел вместе со своим другом.

Султанмурад, войдя в комнату мударриса Фасых-ад-дина, остановился в удивлении. Учитель в новехоньком шелковом халате тщательно навертывал чалму на новую тюбетейку. Его неизменно кроткое, открытое лицо с благообразной бородой и вся его величавая фигура выдавали радостное волнение. Султанмурад решил, что почтенный Фасых-ад-дин направляется в какой-нибудь знатный дом.

Мударрис, намотав чалму, расправил обеими руками складки халата и с улыбкой сказал Султанмураду:

— Сегодня вы свободны. Преславный Алишер Навои назначен хранителем печати его величества султана. В дни молодости господин Алишер учился некоторое время у меня. Наша обязанность поздравить его с высоким назначением.

Хотя Султанмурад слышал, что Алишер связан с государем старинной дружбой, он не предполагал, что поэт столь скоро получит такую высокую должность. Поэтическое дарование Навои было известно юноше: он читал его произведения, которые ходили по рукам; об Алишере как человеке и ученом он слышал много интересного и удивительного ото всех, особенно в последнее время. Весть о том, что подобный человек возведен на высокую ступень при дворе, искренне обрадовала Султанмурада.

— Вас, учитель, тоже, значит, можно поздравить, раз господин Алишер некогда пользовался светом ваших знаний, — почтительно сказал Султанмурад.

Глаза Фасых-ад-дина засветились радостью.

— Ваш недостойный ученик, — продолжал Султанмурад, — хотел бы высказать одно свое сердечное желание.

— Какое желание? — взглянул на него Фасых-ад-дин.

— Мое желание, — ответил Султанмурад, — последовать за вами, как тень, в покои великого поэта.

Почтенный Фасых-ад-дин помолчал, устремив глаза в землю. Он любил своего одаренного ученика, хвалил его за знания и прилежание. Но этот юноша всегда причинял ему много забот. Чтобы дать Султанмураду двухчасовой урок, ему иногда приходилось по неделям читать дома книги. Подняв глаза, он с улыбкой посмотрел на Султанмурада. 

— Пришло время вам встретиться со всеми великими особами Хорасана. Хорошо, сопутствуйте мне.

Учитель и ученик вышли из медресе.

В доме, где жил Алишер, царило торжественное настроение. Слуги пригласили уважаемого мударриса и никому неведомого ученика в большую комнату в передней части дома. В комнате, устланной ярко-красными коврами, с расписным потолком, стенами и полками, украшенными цветами из ганча, уже собрались гости. Мударриса Фасых-ад-дина усадили на почетное место. Султанмурад присел у дверей. С большинством гостей Султанмурад был знаком; здесь собрались известные представители всех отраслей науки и выдающиеся гератские поэты; среди них гордо восседали несколько высших должностных лиц, разодетых в расшитые золотом халаты.

Алишера в зале не было, поэт еще не вернулся из дворца. Султанмурад сидел молча, прислушиваясь к негромким разговорам, и из уважения к собравшимся не вмешивался в беседу. Через некоторое время кто-то сообщил, что поэт прибыл; Султанмурад тотчас же направился на террасу. Гости, в том числе и Фасых-ад-дин, тоже вышли. Среди надменных царедворцев, одетых в шитые золотом халаты, Султанмурад сразу узнал поэта, словно уже видел его раньше. На голове Алишера возвышалась чалма, тщательно, со вкусом намотанная на остроконечную синюю тюбетейку. На плечи был накинут неяркий шелковый халат, а поверх него — чекмень[30] из простого темно-серого сукна.

Навои было не больше тридцати лет. Он был выше среднего роста, тонкий, но крепкий; черная короткая борода и усы были тщательно подстрижены. На широком лице с несколько выдающимися скулами лежал благородный отпечаток большой духовной силы. В раскосых глазах под припухшими веками светилась глубокая мысль, мечтательность и сила волн.

Навои, с улыбкой в глазах и в уголках губ, по очереди здоровался с присутствующими. Фасых-ад-дин, поздоровавшись с поэтом и принеся ему искренние поздравления, взволнованно указал на Султанмурад. Султанмурад, побледнев от смущения, приблизился к Алишеру. Сложив руки на груди, он отвесил низкий поклон и тотчас же сделал шаг назад.

— Ученик вашего покорного слуги, — с гордость сказал Фасых-ад-дин. — Редкие способности. Я нисколько не сомневаюсь, что он — будущий Абу-Али-Ибн-Сина.[31]

— Мой уважаемый наставник чрезмерно превозносит своего недостойного ученика, — проговорил Султанмурад, снова почтительно складывая на груди руки.

Навои с дружеской улыбкой обратился к студенту, расспрашивая, откуда он родом и какие проходил науки. Султанмурад скромно, но с достоинством перечислил науки, которыми основательно овладел. Собравшиеся вокруг мударрисы, знавшие Султанмурада, считали своим долгом сказать о нем что-либо похвальное.

— Будьте всегда старательны и прилежны, — удовлетворенно проговорил Навои. — Страна нуждается в таких людях, как вы. Терпеливо выращивая древо науки, мы должны укреплять его корни в родной земле собирать с него обильные плоды. Надеюсь, вы часто будете нас навещать.

— От всего сердца благодарю вас за внимание, — произнес Султанмурад дрожащим голосом. 

— Черпать из моря вашего знания — такое великое счастье, что большего представить себе нельзя!

Навои повел Султанмурада в комнату, Он указал юноше почетное место, но Султанмурад, извинившись, сел пониже.

Он ясно читал в глазах присутствующих недоуменный вопрос: «Зачем оказывать такое внимание этому бедному молодому студенту в грубом халате?»

Поэт, хранитель печати, потому ли, что он был хозяином дома, или из скромности, сел ниже всех. Он завел речь о положении гератских медресе, о жизни студентов и преподавателей, о вакфах, внимательно слушая, что говорят другие. Потом Навои принялся подробно расспрашивать о научных произведениях и поэтических диванах, написанных в Хорасане за последние годы. Даже если речь шла о рубаи, стихе или шараде какого-нибудь безыменного поэта, Навои внимательно осведомлялся об этом. У всех присутствующих просветлели лица. Беседа оживилась.

Султанмурад не отводил взгляда от Навои, словно боясь, что ему больше не выпадет счастья увидеть этого замечательного человека. Облик Навои, наряду со скромностью, являл подлинно величавую гордость, свободную от высокомерия и самомнения; движения рук были исполнены изящества, улыбка и голос поэта чаровали своей мягкостью.

Слуги разостлали дастархан. Гостям были предложены в величайшем изобилии всякие сласти, фисташки, миндаль, сушеные фрукты. Затем принесли суп в красивых фарфоровых чашках, мясо на блюдах и мягкие лепешки.

После угощения старейший из присутствующих прочитал молитву фатиху,[32] пожелал счастья поэту, и собравшиеся простились с хозяином дома.