Боже мой правый, как сердцу мила
та, что со мною, как воздух, была!
Белые груди прохладнее роз,
радостна радуга легких волос,
рот ее полуоткрытый так свеж —
рот ее семь опалили надежд!
О, как была она сердцу мила —
та, что со мною, как воздух, была!
Чувства ее — как стихов сотворенье,
грусть ее — доброй печали томленье,
волосы нежною вьются травой
над горделивой ее головой.
Дикие руки — как шеи лебяжьи,
нет ни белее, ни гибче, ни глаже.
Боже мой правый, как сердцу мила
та, что со мною, как воздух, была!
Как я люблю ее! Что же проходит
мимо меня и с ума меня сводит?
Мимо проходит с усмешкой у рта,
в полночь и в полдень — моя маета!
Бросила — разве тебе я не пара?
Сердишься — разве не лютая кара,
облик твой милый в разлуке тая,
видеть при встрече, что ты не моя!
Что ж стороною проходишь ты? Что ж
солнцем над сердцем моим не взойдешь?
Вечно я вижу тебя, как в тумане.
Разве мое не правдиво желанье?
Что же ты сердцем моим погнушалась?
Что же не сменишь жестокость на жалость!
Боже мой правый, как сердцу мила
та, что со мною, как воздух, была!
Боже, верни мне любою ценой
женщину ту, что рассталась со мной!
Ради твоих неизбывных мучений,
боже мой правый, услышь мои пени,
пусть, как великое чудо господне,
женщина в дом мой вернется сегодня!
Пусть успокоит, вернувшись обратно,
та, что была и чиста, и развратна, —
женщина, легче коры на волне,
корнем вошедшая в сердце ко мне.
Когда б мы по телефону
ни говорили, казалось,
твой голос ко мне доносился
из светом залитого зала.
А там, за дюжиной окон,
мог различить я вскоре
утро, и больше чем утро,
поскольку оно — морское.
Северной нашей Атлантики
утро, еще у подножья
каменного полудня,
где берег на камня тоже.
Утро из Пернамбуко
с такой чистотой во взгляде,
какая — только в Ресифе,
в Олинде или Пьедаде,
где разбивается солнце
о паруса на осколки
и о плоты, что белы
от многолетней просолки;
плоты — как павшие стены,
но облаченьем света
не солнце их осияло,
не в солнце они одеты:
оно лишь сняло покровы
из сумрака и тумана,
чтоб обнажилось вольно
то, что под ними дремало.
Твой, голос по телефону
таким мне казался, будто
облачена была ты
в это прозрачное утро;
так чист был и свеж он, словно
звонила ты мне нагая
иль только в том, что скинешь,
в ванну ногой ступая;
одежды такая малость
была на тебе, что ею
не затмевался твой свет,
когда ты звонила, вернее,
казалось мне, что лишь ванна
была твое одеянье,
и не воды отраженьем
было твое сиянье, —
вода выпускала только
твой собственный свет на волю,
как шестью строфами выше,
солнце, касаясь соли.
Один петух не может выткать утро,
и он о помощи собратьев просит.
И вот какой-нибудь петух поймает
крик, долетевший до него, и бросит
другому петуху, а тот поймает —
и третьему. И между петухами
начнут сплетаться солнечные нити
их ранних криков, и тогда над нами
тончайшей тканью возникает утро,
сработанное всеми петухами.
Вот купол уплотняющейся ткани
натягивается над всеми нами.
Мы входим под него, и он свободно
над головами реет, бескаркасный.
Ткань утра столь легка, что ввысь уходит
сама собою: шар светообразный.
