— Велите кучеру ехать как можно скорее, — сказала она ему, когда он стал затворять Дверцы и карета быстро покатилась по мостовой. Господин, сидевший на козлах, был маркиз Рокслейдаль. Другой, стоявший на тротуаре, был Руперт Гудвин.

— Теперь, Клара Вестфорд, я отомщен, — пробормотал он, когда карета скрылась из вида. — И ты хотела бороться со мною? Видишь ли, какое ты беззащитное создание?

После сцены, случившейся у окон северного флигеля Вильмингдонгалля, странная борьба происходила в груди Лионеля. В одну минуту он думал только о Юлии, о ее красоте, о ее благородном характере, одним словом, о всех хороших ее качествах, которые так очаровали его; а в следующую минуту он вспоминал таинственные слова садовника и таким образом не мог провести спокойного часа в этом доме, над которым, казалось, тяготело преступление. Смысл ужасных слов садовника мало-помалу становился ему яснее, они объясняли ему историю страшного убийства, совершенного в северном флигеле дома.

Но кто был убийца? Лионель страшился промолвить имя человека, которого он подозревал. Что ему было делать? Оставаться более в этом доме, не открывая тайны, не было возможности. Воздух в нем душил его, каждую минуту ему казалось, что он слышит крик умирающего человека. «Нет», говорил себе молодой человек, «красота Юлии не должна препятствовать мне исполнить мою обязанность и открыть эту тайну; я должен узнать, есть ли правда в словах садовника. Дай Бог, чтоб то был только бред безумного старца!». Приняв, наконец, твердое решение, он немного успокоился. Весь день работал он не выходя из комнаты; он решился избегать влияния, которое имело на него общество Юлии. В этот день он увидел ее идущею по площадке к лавровой аллее, где так часто встречал ее и проводил с нею по несколько счастливых часов. Сильно билось его сердце, когда он следил глазами за высокой и стройной фигурой молодой девушки. Лионель не был самолюбивым фатом, но в последние недели пробудились в нем сладкие надежды. Он часто был в обществе Юлии и по звуку ее голоса, почему-то неизъяснимому в ее поведении с ним, заключил, что любовь его не безнадежна. Но он должен был отказаться от этой упоительной надежды и употребить всю душевную силу, чтобы узнать тайну, открытие которой, может быть, выставляло отца любимой им девушки ужасным преступником. «И если я должен пожертвовать своим счастьем и спокойствием Юлии, то все-таки узнаю истину. В тот же вечер он начал это дело. В семь часов он обыкновенно обедал один в своей комнате, в то же время, когда и Юлия обедала одна, так как мистер Гудвин уже несколько времени не приезжал на дачу. Ровно в семь часов и сегодня принесли ему обед. Хотя Лионель не имел обыкновения разговаривать с услуживающим ему лакеем, но находя необходимым собрать сведения у прислуги, он в этот вечер решился заговорить с ним.

— Старик, которого я так часто встречаю в садах, внушает мне большое участие, — сказал Лионель. — Кажется, имя его Калеб Вильдред? Несчастный, должно быть, помешан? Давно он находится в таком состоянии?

— О! — возразил лакей, обрадовавшись случаю заговорить, — старый Калеб уже шесть лет слаб был памятью, но в прошлом году он был опасно болен и с тех пор совершенно помешался.

— Какого же рода была его болезнь?

— То было воспаление мозга. Никто не думал, что он выздоровеет, но наша ключница, его родственница, усердно ухаживала за ним, не говоря ничего мистеру Гудвину. Но страшные вещи говорил бедный старик в бреду.

— А именно?

— Убийство, измена, щель в ставнях и Бог знает какие вещи. Слушая его, голова кружилась. Он был болен в продолжение двух месяцев и с тех пор стал таким, каким вы его теперь видели. Но он знает, что он помешан, что редко встретите у сумасшедших. Когда он перестает бредить об убийстве, обмане и разных тому подобных вещах, на него находит светлая минута и тогда он объявляет, что все, что он говорил, ничего не значит и что не должно обращать внимания на его слова.

— Слышал ли когда-либо мистер Гудвин эти бредни?

— Никогда, насколько мне известно. Старый Калеб со времени своей болезни как будто боится нашего господина. Он никогда не подходит к нему, всем телом трясется, когда услышит его голос и побледнеет как мертвец, когда при нем произнесут его имя.

— Но отчего заболел бедный старик? — по-видимому, равнодушно спросил Лионель, тогда как каждое слово слуги подтверждало его подозрение.

— Да, вот это страннее всего, — отвечал лакей. — Вам, должно быть, еще неизвестно, что говорят, будто бы нечисто в северном флигеле нашего дома, и женская прислуга приписывает его болезнь тому случаю, что он видел там привидение.

— Как так?

— А вот как было дело. В один июньский вечер, мы сидели за ужином. Ключница заметила отсутствие Калеба и послала за ним младшего садовника, который, проискав его несколько часов, наконец, нашел его около полуночи, без памяти, под одним из окон северного флигеля. И вот люди уверяют, что он, посмотрев в щель ставня, увидал привидение!

— Странно! — задумчиво сказал Лионель.

Он чрезвычайно медленно обедал, потому что рассказ слуги интересовал его, но более он не мог уже его расспрашивать, чтобы не возбудить в нем подозрения.

Карета, в которой ехала Виолетта, катилась очень быстро, но миновала сверх ее ожидания поворот на Ватерлоский мост. Виолетта сильно боялась, что кучер вследствие глупости или незнания повезет ее не надлежащею дорогой; она дернула за шнурок, но кучер не обратил на это внимания, карета быстро катилась вдоль по Флитстриту; молодая девушка отворила окно, но убедившись, что ее голос не действует на кучера, хотела было выпрыгнуть, но дверцы кареты были замкнуты, а кучер все шибче погонял лошадей. Миновав еще несколько улиц, дома стали редеть и мало-помалу глазам Виолетты открылась полевая бесконечная дорога, обсаженная деревьями с обеих сторон. Тогда только Виолетта поняла, что сделалась жертвой низкого обмана, но в действительности болезни своей матери она не сомневалась, ее волнение не давало ей возможности обсудить с надлежащей ясностью события этой ночи. Глаза ее смотрели с неподвижностью ужаса вдоль по дороге. После двухчасовой быстрой езды карета остановилась у подъезда гостиницы.

Несмотря на позднее время и на то, что в окнах не светилось огня, путешественников, по-видимому, ждали: ворота стояли настежь, и двор был освещен. Какой-то человек приблизился и выпряг усталых лошадей, а другой подвел на смену им других. Трудно изобразить состояние Виолетты. Она выглянула в окно и заметила невдалеке мужчину высокого роста.

— Кто бы вы ни были! — воскликнула она, — объявите мне, ради самого Бога, эту загадку: зачем меня привезли сюда? зачем меня отняли у моей умирающей матери?

Незнакомая личность приблизилась к карете. Плотно надвинутая шляпа и шарф, окутывавший подбородок и шею, скрывали от Виолетты его черты и благодаря темноте не дали ей узнать маркиза Рокслейдаля, которого вдобавок она видела только вскользь на этом вечере.

— Умоляю вас, — продолжала Виолетта, — если в вас не угасло чувство человеколюбия, отвезите меня в Лондон к моей матери.

— Успокойтесь, сударыня, — отвечал незнакомец, — мать ваша здорова.

— Благодарю, благодарю тебя, Боже! — воскликнула Виолетта, — но это письмо, это письмо от доктора.

— Это письмо в свою очередь вымысел, который вы простите, когда узнаете его причины.

Лошади между тем были запряжены, и Виолетта не успела сказать еще слова, как маркиз откланялся с почтительным видом и карета понеслась.

Хотя сердце Виолетты билось благодарным чувством к Творцу, ум ее домогался разъяснить эту тайну. Будь у нее, конечно, какой-нибудь обожатель, она отнесла бы свою загадочную поездку к похищению, но так как этого не было, то ей казалось странным, зачем ее увозят из ее скромной жизни с любимою матерью? Но все ее усилия не объяснили ей ее недоумения.

Около трех часов утра карета остановилась у железных ворот, над которыми красовался герб, окруженный натуральным плюшем, а пока Виолетта разглядывала эти ворота, звук колокольчика резко раздался в безмолвии ночи. Привратник явился со связкою ключей и карета въехала в пространную аллею, переехала мост через широкий ров, наполненный водою и остановилась у мрачного здания, напоминавшего феодальные замки. Маркиз Рокслейдаль приблизился к карете и высадил из нее Виолетту; она бы упала без этой поддержки: эта страшная ночь истощила ее физические и душевные силы.