Карен Оберн покачала головой:

— Это было до того, как я здесь появилась. Вы можете спросить у Фила. Фила Квинлана. Они с Айвсом были дружками, когда начинали. Потом разошлись, я думаю, из-за женщины. Возможно, из-за убитой репортерши, о которой я говорила. Фил не любит о ней вспоминать. А из моего опыта следует, что мужчины не любят рассказывать о своих прошлых серьезных увлечениях.

Ньюмен хотел сказать ей, что он лучше представляет себе ее опыт, чем она предполагает. Вместо этого он попятился к холлу — из многих мест ему приходилось удаляться таким образом.

— Ну, пока. Удачной поездки в, мм-м, Новый Орлеан.

Она кивнула:

— Если выясню что-то интересное, то позвоню.

— Пожалуйста. В самом деле?

— Обязательно.

— Спасибо.

— Без проблем.

— До свидания.

— Пока.

— Пока.

— Пока.

— Начинаю с первого воспоминания — огромная черная собака лижет мне лицо. Мне исполнилось три года, я играла на лужайке летнего дома родителей в Саутгемптоне. Место это расположено в конце дороги под названием Вянданк — местные говорят Вянданс. Она названа так в честь вождя индейцев Монтаук. Скорее всего, собака была соседская, потому что мои родители держали кошек — трех абиссинок — и шотландского пони.

Дом выстроил отец моей матери, Джордж Клиффорд. Он изобрел держатель сверла в буре, не сам бур, а просто зажим, который по сей день незаменим в нефтеразработках. Он смог уйти на покой очень молодым человеком, чтобы в полной мере предаться истинной страсти — крокету. В тридцатых годах он был чемпионом страны.

Моя бабушка, Пруденс Сил Клиффорд, умерла, когда маме исполнилось двенадцать лет, а ее брату Арчеру — десять. От туберкулеза. Детей воспитала нянечка. Дедушка Джордж умер за год до моего рождения. Он оставил дом маме, а другой дом в штате Мэн — дяде Арчеру. Арчер был бродягой в душе, прототип битников, и не захотел иметь больше, чем можно унести на себе. Продал дом в Мэне и отправился в Европу, чтобы поступить в Королевские военно-воздушные силы. Погиб на войне. Самолет, на котором он был штурманом, не вернулся с задания, разбился где-то в Болгарии.

— Какой-то штурман, — недоумевающе и задумчиво повторила Кейт Нейсмит.

— Но все было еще до начала, мистер Айвс.

— Это добавляет колорита. Многие описания перескакивают от колыбели сразу к успехам в колледже.

Кейт перемотала пленку назад, потом включила магнитофон снова, вслушиваясь в голос Чарльза Айвса.

— Это добавляет колорита. Многие описания перескакивают от колыбели сразу к успехам в колледже.

— Привет, Чарльз, — сказала Кейт, — мистер Айвс.

— Какое это ощущение — быть очень богатым?

— Ну, Чарльз. Как грубо.

— Это честный вопрос. Я имела привилегии — совершенно неоспоримый факт. Однако папа родился в бедности и никогда об этом не забывал. Он имел дело с бедными людьми каждый день. Работал врачом, вы меня понимаете. Когда папа просил у дедушки Джорджа маминой руки, дедушка поинтересовался, какая, по его мнению, болезнь больше всего угрожает миру. Папа всегда рассказывал, что следующий вопрос, наверное, был бы таким: «Хорошо, если ты считаешь себя дельным врачом, как утверждает моя дочь, почему ты не найдешь от болезни лекарство? Ежели мужчину может победить простой микроб, то как ты можешь предполагать, что я сам подсажу тебя на лестницу, по которой ты вознамерился подняться до положения моего зятя?»

Папа ответил: «Несправедливость».

— Браво, — воскликнула Кейт.

— Дедушке нечего было возразить. Оставалось только благословить брак.

Кейт снова остановила запись, выключила магнитофон и усилитель, закрыла глаза и тяжело вздохнула. Затем открыла глаза, встала из плетеного кресла-качалки, прошла в кухню, выглянула в окно. Снег, словно кисейные полотнища, обвивался вокруг фонарей на Парковой и Ньюарке. Парочка яппи,[4] прикрывшись атташе-кейсами, как щитами, пробивалась сквозь порывистый ветер в направлении общежития на Уиллоу.

Домой пришел охотник, домой пришел из леса. Пришел домой и брокер. Из конторы на Уолл-стрит.

Кейт поставила чайник на плиту, вынула кассету из магнитофона на холодильнике, посмотрела, что там. Дон Хэнли, «Создай Прекрасного Зверя». Ага, она довольно давно слушала оптимистичных «Летних мальчиков». Отложив Хэнли в сторону, поставила Принса и перемотала наугад, примерно до начала «Пурпурного дождя», для разнообразия включила негромко и медленно закружилась с собственной тенью.

Чайник засвистел, когда затихла мелодия. Кейт сняла крышку с заварника и немного подержала его вверх дном над паром, так научил Чарльз. Кстати, он сделал бы ей замечание, что она дала воде закипеть. Кипящая вода «шокирует» чаинки, уверял он. Или что-то подобное. Она выключила газ, засыпала листовой «Серый Граф», залила кипятком, попросив при этом прощения, закрыла чайник крышкой. Потом немного поболтала, налила в керамическую кружку сквозь бамбуковое ситечко, вернулась в комнату, включила усилитель и магнитофон, запустила пленку и стала слушать дальше:

— Папа говорил правду, когда назвал несправедливость, он женился на маме не из-за денег, хотя понимал, что деньги, несомненно, облегчат ему жизнь и достижение цели. Он утверждал, что люди должны получать равное медицинское обслуживание при одинаковых болезнях. Он перевел практику на Парк-авеню, поскольку адрес имел яркую ассоциацию с «Ленокс-Хилл Хоспитал», с одной стороны, а с другой — у Парк-авеню есть иная часть — трущобы. Всю жизнь, каждый рабочий день, папа ходил на вызовы в Гарлем…

В Саутгемптоне папа страдал. Ненавидел претенциозность. Не сказать, чтобы не любил дом и океан. Он был искусен в управлении маленьким парусником, иногда его называют «Фин», а особенно любил кататься на буерах зимой по льду залива Медокс, у Водяной Мельницы. У меня до сих пор остался там маленький домик, я сохранила его в память об отце в неприкосновенности.

Только хотелось бы почаще там бывать. Один раз, в семьдесят втором году, я провела там весну и лето. Один из самых приятных моментов в жизни… Семьдесят второй год, о Господи. Так давно.

В дверь постучали, и в первый момент Кейт подумала, что это к ней. Потом она сообразила, что у нее не такая квартира. Входная дверь располагается на уровне улицы, а сама квартира — на втором этаже. Надо подниматься по узкой лестнице, иногда Тим возникает в гостиной, а она и не слышала, как он открывал дверь. То же самое часто случается и с ним, но Кейт считает, что Тим — жертва рок-н-ролла, глух на одно ухо, ему приходилось играть слишком громко, довольно часто и очень продолжительное время — десять лет. И она не воспринимает всерьез эти случаи, потому что ее появление не пугает Тима до смерти, как ее пугает его появление. Особенно в последнее время. Особенно сейчас.

Стук в дверь, как, наконец, дошло до Кейт, был записан на пленке, и за ним послышался мужской голос, кто-то извинялся за очередное вторжение, мол, дело в том-то и в том-то. Кейт так и не поняла, в чем все-таки дело. Потом Мак-Алистер извинилась за перебой и предлагала вместе пообедать, «если вы свободны».

— Да, действительно. Да. Конечно. Было бы очень славно.

— О, Чарльз, — сказала Кейт, — мог бы ты хоть раз отказаться?

— Пять тридцать не очень рано?

— Пять тридцать — отлично.

— Пять тридцать — отлично, — передразнила Кейт и устыдилась. Над мертвыми не шутят.

— Если бы мы могли задержаться, только на минутку, вы бы ответили еще на один мой вопрос?

— О?

Зазвонил телефон. У Кейт. Она остановила пленку и позволила аппарату звонить. Пусть себе трезвонит и трезвонит. На двадцать втором звонке не выдержала, сняла трубку и рявкнула:

— Оставь меня в покое, сукин сын!

На том конце провода он или она дали отбой.