Пожав Наилю руку, я повернулся и, не оглядываясь, пошёл к выходу из гаража.

Направился я сразу в своё общежитие. Там, глянув на опустевшую без Нины комнату, ощутил чёрную беспробудную тоску. Жизнь казалась бессмысленной, а все мои потуги никому не нужными. Дико захотелось на всё плюнуть и сделать так, как буквально час назад я не советовал Шерхану. Поехать в общежитие к Нине, взять её и уехать куда-нибудь подальше — в Сибирь. Затеряться там, в глухой тайге, чтобы никто не нашёл, и — пошли все куда подальше. Жизнь она одна, и какого чёрта я должен ею жертвовать ради каких-то незнакомых личностей, зачастую злобных, завистливых, подлых людишек. Пусть они сами разбираются с нависшей над ними ордой. А нам с Ниной я всегда добуду пропитание, а с моими- то руками мы будем жить в тепле и достатке.

Скинув шинель, я, не разуваясь, подошёл к шкафу и достал из его глубины бутылку водки. Это была ещё трофейная, пролежавшая целый год финская водка. Скинув прямо на пол, лежащие на столе бумажки и книги, я утвердил в центре столешницы бутылку, а рядом поставил гранёный стакан. Арена для принятия окончательного решения была оборудована. Плюхнувшись на табуретку, наполовину наполнил стакан. Когда моя рука уже потянулась к нему, перед глазами возник образ моей бабули. Потом он сменился безжизненным, с пустыми окровавленными глазницами, силуэтом моего лучшего друга Пашки, который тут же заслонила лоснящаяся физиономия немецкого хозяина — герра Крюгера. Я, схватив стакан, с силой запулил им в стену, следом отправилась и бутылка. После этого встал, переоделся в домашнюю одежду, потом аккуратно собрал все, сброшенные на пол бумаги и книги, включил настольную лампу и, как много раз до этого, силой заставил себя конспектировать толстенный том какого-то немецкого теоретика. Я даже не потрудился прочитать название, и кто автор этого фолианта. Смысл того, что конспектировал, был тоже мне неведом.

Следующая неделя прошла в тревожном ожидании. Со стороны никаких изменений в моём поведении не было. Как обычно, посещал занятия, вечерами, как уж повелось в последнее время, исчезал из общежития, правда ненадолго, и приходил назад в гордом одиночестве, без жены. Но никого это не удивляло, я очень технично, через других, распространил слух, что Нина уехала в гости к родственникам в Ростов. На самом деле, я все эти три дня сам ходил в гости к Нине в её общежитие. Когда я неожиданно предложил ей перебраться обратно к себе, она очень обиделась. Несколько виноватым тоном я попытался объясниться:

— Нинуль, у нас ожидается большая комиссия и будут проверять паспорта. А нам пока светиться нельзя, сразу вычислят, что ты не моя жена. У меня из-за этого может сорваться одна авантюра, связанная с нами. Ты просто обалдеешь, если она получится. Чтобы не сглазить, я тебе про это пока ничего не скажу.

По её лицу я понял, обида осталась, а может быть даже и усилилась. Пришлось импровизировать дальше. Понизив голос, я прошептал:

— Понимаешь, тут завязана и моя служба. Поэтому, появляться у академии и искать меня тоже ни в коем случае нельзя. Если вдруг пропаду на время, то это значит, что я выполняю спецзадание, очень секретное и опасное. Меня могут даже искать органы НКВД. Вот и думай, нужно тебе связываться с ними, или нет. На всякий случай, запомни — меня ты знаешь шапочно. Познакомились в госпитале, ну и закрутили любовь.

Неожиданно Нина зарыдала. Пришлось поцелуями и ласками как то её успокаивать. При этом я продолжал негромко шептать:

— Не плачь, родная. Я, по любому, навеки твой и никуда не сбегу. Если исчезну, то у тебя появится Шерхан и всё расскажет, а, может быть, даже привезёт ко мне. Ты его знаешь по госпиталю. Помнишь? Такой рыжий бугай. Волосы у него ещё растут клоками, а нос слегка скошен и приплюснут. Да не беспокойся ты так, может быть, и не нужно будет никуда исчезать. Максимум, недели через две я выполню задание, всё успокоится, и заживём мы как прежде.

Всхлипы стихли, а белокурая головка моей девочки уютно устроилась у меня на груди. Чтобы закрепить успех и окончательно успокоить Нину, я уже обычным голосом закончил свою импровизацию:

— Ладно, так уж и быть, раскрою тебе свою авантюру. Вполне вероятно, после выполнения этого спецзадания нам дадут жилплощадь. Представляешь, у нас будет свой дом. И ты там будешь полноправной хозяйкой. Пропишешься, и тебе уже не надо будет жить в своём убогом общежитии-клоповнике.

Немедленно после этих слов раздался восторженный всхлип, и я ощутил на себе приятную тяжесть её любимого тела. Нина, обхватив руками мою шею, повисла на ней, по-детски болтая при этом своими ножками. Счастливо повизгивая, она минут пять расцеловывала мою расплывшуюся в довольной улыбке физиономию. Мир был восстановлен. Когда все бурные проявления чувств стихли, мы смогли спокойно обговорить все дальнейшие действия Нины. После этого она собралась и, уже успокоенная и умиротворённая, накинув дамскую сумочку на плечо, направилась в своё общежитие. Я, естественно, её сопровождал, неся большой чемодан в левой руке. Правая была свободна, чтобы отдавать честь встречающимся военным.

Когда я пришёл обратно к себе в общежитие, у меня и произошёл душевный слом, который я собирался лечить водкой. Но чувство долга перед памятью близких мне людей и ненависть к захватчикам победило этот, недостойный мужчины порыв. Только слабые топят все проблемы и страх перед будущем в алкоголе. Правда, этот срыв не прошёл для меня бесследно — после той бессонной ночи я стал как натянутая струна. Малейшее подозрение, или неестественное поведение людей могло ввести меня в боевой транс. Превратить в машину для убийства. Чтобы не дать себе сорваться, мне и нужны были те короткие, ежедневные посещения общежития Нины. Даже минутное общение с ней и редкие поцелуи возвращали меня в мирное русло. Себе я внушал:

— Чёрт возьми, Черкасов, ты же не на войне, и вокруг не враги, а мирные твои сограждане! Успокойся и прижми свои дебильные инстинкты загнанного зверя. Никто тебя не будет немедленно арестовывать и безнадёжно вырывать из строя общей борьбы с фашистской нечистью. Лучше направь все силы на изучение истории войн и выработанных на их основе основных стратегических идей. Немцы педанты и будут следовать выбранной тактики, даже если ситуация не будет соответствовать их намёткам.

Вот в таком состоянии я и провёл эти шесть дней. На седьмой, 21 апреля 1941 года, прямо с занятий меня вызвали к заместителю начальника Академии. Опять в тот же самый кабинет, который я посетил перед совещанием в Генштабе. Ещё под взглядами сокурсников, выходя из аудитории, я перешёл в полную готовность к немедленным активным действиям. Снял "вальтер" с предохранителя и незаметно вытащил финку из чехла. В голове возник чёткий порядок действий, если перед дверями аудитории находится НКВДшный наряд.

Но у дверей меня никто не ожидал. Пропустив вперёд вызвавшего меня дежурного, я в окно оглядел прилегающую территорию. Пресловутого "чёрного воронка" нигде не было видно. Но это меня ничуть не расхолодило. Весь путь до второго этажа, где находился кабинет, я внимательно осматривал все коридоры и закутки. Редкий случай — везде было пусто, даже в курилке на втором этаже не было ни одного слушателя. Туда я зашёл глянуть в окно на территорию с другой стороны здания, чтобы убедится, что и там не стоит посторонний автомобиль. Даже это не заставило меня расслабиться. Зайдя в приёмную, я, не обращая внимания на адъютанта, подошёл к дверям кабинета генерал-майора и чуть-чуть её приоткрыл. Молниеносно впитав обстановку в кабинете и увидев что-то неторопливо пишущего генерала, я сразу успокоился. Прикрыл дверь и повернулся к адъютанту. Старший лейтенант от моей наглости сидел, буквально открыв рот, и только хлопал выпученными глазами. Как будто опомнившись, я виноватым тоном пробормотал:

— Извини, старлей, совсем заучился! Тут дежурный прибежал, весь взъерошенный и кричит, понимаешь, — майор Черкасов, срочно к генералу. Ну, я и рванул сюда. Хорошо хоть вовремя вспомнил о том, что нужно, чтобы ты доложил о моём прибытии. Давай, старлей, действуй! И ещё раз извини за мою бесцеремонность.