Придворные, недолюбливавшие королеву, безоговорочно стали на сторону кардинала. Рогана поддержала даже Роза Бертен, быстренько введя в моду соломенные шляпки с красно-желтыми воланами и бантами, получившие название «кардинал на соломе». Оскорбленная в лице кардинала Церковь осыпала упреками короля, позволившего судить Рогана светским судом, а папа Пий VI прислал гневное письмо. Сторонники кардинала во всеуслышание заявляли, что Роган является жертвой гонений королевы и Бретейля, и шептали, будто интригу придумала сама королева. Стыдясь признаться, что его провели, Роган уверял, что Мария Антуанетта приблизила к себе Ла Мотт, а та устроила ему свидание с королевой в роще Венеры. Сама Ла Мотт поначалу отрицала все, вплоть до знакомства с королевой, опровергая, таким образом, слова кардинала.

Процесс по делу об ожерелье тянулся девять месяцев: допросы, очные ставки, поиски свидетелей, выяснение личности иностранца, именуемого графом Калиостро… Понимая, что клан Роганов, состоявший в родстве с наиболее родовитой знатью Франции, не отдаст кардинала на растерзание, и опасаясь затрагивать королеву, Ла Мотт стала обвинять во всем Калиостро, громоздя одну ложь на другую. Адвокат Ла Мотт, подогревая интерес к процессу, опубликовал «Мемуар» своей подзащитной, в котором та с присущей ей фантазией рассказывала, как чародей вручил кардиналу большую шкатулку с бриллиантами. В ответ Калиостро, точнее его защитник, выпустил «Опровержение», в котором выставлял себя благородным знатоком сокровенных тайн Востока, не нуждавшимся в чужих бриллиантах. «Какое вам дело, откуда я беру деньги? Это мои средства, и мне известно, откуда я их беру», — отвечал он завистникам, утверждавшим, что 100 тысяч в год, которые по приблизительным подсчетам он проживал, не могут иметь законного происхождения. Участие Калиостро придавало процессу дополнительный интерес; отпечатанные в типографии речи защитников и обвиняемых шли нарасхват и рассылались по всей Европе. Екатерина II писала Циммерману: «Читала мемуар Калиостро, что вы мне послали, и если бы не была убеждена, что это честный шарлатан, то мемуар его меня бы в этом убедил. <…> Другой мемуар доказывает мне, что его преосвященство тоже наглый жулик, который проводит свою жизнь в обществе мошенников».

Первым свидетелем, указавшим на главную роль Ла Мотт, стал отец Лот, состоявший при ней исповедником. Он рассказал, как Жанна придумала и осуществила «план обольщения» кардинала, убедив его, что является близкой подругой королевы. Она же устроила ему «свидание с королевой», а потом осуществила «дьявольскую затею» с ожерельем. Монах сказал, что Николя Ла Мотт отбыл в Лондон с выломанными из ожерелья бриллиантами, а супруга его, оставшись в Париже, бросилась покупать дорогие вещи и обставлять свой дом в Бар-сюр-Об. Показания отца Лота подтвердили и Рето, подделывавший почерк королевы, и Николь Леге, чей адвокат исхитрился представить свою подзащитную жертвой коварной Ла Мотт. Тогда изобретательная графиня попыталась внушить судьям, что раз подпись королевы заведомо неправильная, значит, никто не пытался ее подделать; это была шутка, а если кардинал ее не понял, она здесь ни при чем. Она даже представить себе не могла, что Роган и придворные ювелиры не знают, как расписывается королева.

Не ожидавшая, что дело затянется, королева пребывала как на иголках. Казна была пуста, но друзей своих она по-прежнему осыпала щедротами: супруг любимой подруги герцог де Полиньяк получил дополнительное содержание в 50 тысяч ливров. На фоне разбирательства дела о мошенничестве этот поступок расценили как вызов общественности: на королеву посыпались обвинения в мотовстве. Припомнили и барку стоимостью в 60 тысяч ливров, специально построенную, чтобы добираться до Фонтенбло по воде, и прославившиеся на всю Европу пышные дорогостоящие балы. Ставшее достоянием гласности «свидание в роще Венеры» породило череду непристойных пасквилей о любви кардинала и Марии Антуанетты. Уязвленная до глубины души королева едва не плакала от унижения: ведь ее имя связывали с ненавистным ей человеком. «Когда не хватает фантазии придумать себе занятие, злосчастная потребность развлекаться и убивать время делает ее рабыней своей фаворитки и так называемого общества», — сокрушался Иосиф в письме Мерси. Соглашаясь с императором, Мерси списывал лихорадочное состояние королевы на тяжелую беременность. Тем не менее он признавал, что «вокруг процесса над кардиналом Роганом плетется множество интриг с целью спасти кардинала. Верженн и хранитель печатей, похоже, действуют в пользу кардинала».

Наконец в ночь на 30 мая обвиняемых перевезли в Консьержери. А 30 мая с пяти утра члены клана Роганов в траурных одеяниях стали выстраиваться на пути следования судей. Зная, что Рогана обвинили по трем пунктам — обман, мошенничество и оскорбление величеств, — они очень волновались, понимая, что третий пункт не надо даже доказывать: сама мысль о том, что королева втайне от короля может отправиться на ночное свидание, была оскорбительна для ее величества. Два дня судьи заслушивали обвиняемых и совещались, а вечером 31 мая 1786 года огласили приговор: 26 голосами против 22 кардинала и Калиостро признали невиновными и полностью оправдали; судебное преследование Николь Леге постановили прекратить; Рето де Виллета приговорили к изгнанию навечно из страны; Николя де Ла Мотта — к клеймению и пожизненной каторге (заочно), Жанну де Ла Мотт — к наказанию плетьми, клеймению (буква V— voleuse, «воровка», — на обоих плечах) и пожизненному заключению в тюрьме Сальпетриер.

Полное оправдание кардинала выставляло его дураком, попавшимся на удочку мошенников, и подразумевало осуждение королевы. Ибо раз кардинал невиновен, значит, он искренне верил во все, что ему говорили от имени королевы; а верил он потому, что от королевы, постоянно скрывающейся у себя в Трианоне, можно ждать всего. И публика аплодировала и кричала «Да здравствует кардинал!», выражая свою нелюбовь ко двору и королеве и признательность судьям, назвавшим третий пункт обвинения «заблуждением». Столь же восторженно встречали и оправданного Калиостро. Пытаясь хоть как-то спасти лицо, король лишил Рогана всех его должностей и привилегий и отправил в провинцию, в приход Шез-Дье, затерянный в горах Оверни, а Калиостро прислал приказ в 24 часа покинуть Париж, а через три недели и Францию. Впоследствии Роган письменно признал свой долг — 1 миллион 919 тысяч 892 ливра — Бемеру и Бассанжу и гарантировал его выплату доходами от одного из принадлежавших ему аббатств. Во время революции имущество духовенства конфисковали в пользу нации, долг остался невыплаченным, и ювелиры разорились. Расплатились потомки Роганов с потомками Бемера только к концу XIX столетия. Звезда Калиостро, получившего благодаря процессу поистине всемирную известность, стала клониться к закату; скончался маг в 1795 году в каземате крепости Сан-Лео, но молва о его чудесах живет и поныне.

Полной ясности в деле об ожерелье до сих пор нет и, наверное, уже никогда не будет — слишком многими противоречивыми слухами оно обросло. Почему кардиналу позволили сжечь бумаги? Куда делись письменные показания королевы и поддельное соглашение о покупке бриллиантов? Почему в письме Иосифу Мария Антуанетта отказалась сообщать подробности дела, в частности рассказывать о свидании в Версале, заявив, что барон де Бретейль все расскажет ему при личной встрече? Однако политическую роль процесс сыграл: авторитет монархии упал как никогда низко.

Когда Ла Мотт повели на эшафот, чтобы подвергнуть наказанию, она так кричала и вырывалась, что вместо плеча одно клеймо палач поставил ей на грудь. А потом в Сальпетриер к несчастной жертве королевского произвола, каковой после понесенного наказания предстала в глазах общества Ла Мотт, потянулся ручеек знатных дам с подношениями: посещение авантюристки вошло в моду. Теперь самозваная графиня утверждала, что все участники процесса лгали, выгораживая королеву. Говорят, интриганку посетила даже принцесса де Ламбаль (не по поручению ли Марии Антуанетты?). Бросая вызов Версалю, придворные дамы ездили в тюрьму к узнице, тем самым давая понять, что только недосягаемое положение избавило Марию Антуанетту от осуждения. Дыма без огня не бывает. Через год Жанна де Ла Мотт бежала — то ли соблазнила сторожа, то ли с помощью одной из знатных посетительниц. Одно время даже ходил слух, что побег устроила сама королева, ибо, являясь сообщницей Ла Мотт, хотела отблагодарить ее за то, что она не выдала ее на суде. Но если королева закрыла глаза на бегство авантюристки, то исключительно по доброте сердечной: она никогда и никому не мстила. «Я непременно восторжествую над своими обидчиками, утроив те добрые дела, что я всегда старалась творить. Им легче оскорбить меня, нежели заставить меня мстить им», — писала королева любимой подруге Полиньяк.