Королева плакала все чаще. 20 февраля 1790 года после продолжительной болезни скончался ее любимый брат Иосиф. Преемником его стал Леопольд II; в последний раз Мария Антуанетта виделась с ним, когда ей было десять лет; они никогда не переписывались. «Если покойный император принимал дела сестры близко к сердцу по причине своего особого к ней отношения, то для нового монарха причин таковых очевидно не будет. Он едва знаком с королевой, и они никогда не питали особой симпатии друг к другу. Сии соображения прискорбны как для общего дела, так и для меня лично; они лишь добавляют отвращения, кое внушает пребывание в стране, ставшей театром ужасов», — писал Кауницу после смерти императора Мерси. Однако новый император сразу прислал сестре письмо, в котором заверял ее в своей искренней дружбе и симпатии. «Хотя я уверен, что утрата невосполнима… прошу вас, удостойте меня такой же дружбой и доверием, испытайте меня. <…> Располагайте мною… позвольте писать вам часто и без лишних формальностей; надеюсь, вы будете поступать так же», — написал Леопольд сестре 27 февраля. Ответ Марии Антуанетты датирован 1 мая того же года: «…Действительно, смерть императора для меня двойная утрата, ибо в его лице я потеряла и брата, и друга, но ваши заверения в дружбе явились для меня большим утешением. Поверьте, дорогой брат, мы всегда будем их достойны; я говорю мы, потому что не разделяю себя и короля. <…> Не стану говорить о нашем сегодняшнем положении, оно слишком мучительно и должно удручать любого государя, а тем более такого доброго родственника, как вы. Только время и терпение смогут успокоить умы; это война мнений, и она не окончена». Почему королева так медлила с ответом? Только ли потому, что ждала «специального курьера из Вены», или все еще пребывала в оцепенении, охватившем ее после страшных октябрьских дней? «Королева, несмотря на все удары рока, прекрасна и величественна, подобно розе, на которую веют холодные ветры, но которая сохраняет цвет и красоту свою», — писал Карамзин.
Но розе, чтобы защитить себя, нужны шипы. Когда вечером 13 апреля на террасе Тюильри раздались выстрелы и обеспокоенный король поспешил к королеве, он нашел ее в комнате сына. «Я была на своем посту», — ответила она, указав на мальчика. Постепенно оцепенение отпустило королеву, и она начала действовать, иначе говоря, вмешиваться в политику — с единственной целью: защитить себя и семью. Говорят, замкнутое существование в Тюильри и любовь к детям настолько сблизили ее с Людовиком, что у них установилось полное взаимопонимание, и она готовилась действовать за них обоих.
Одним из первых шагов королевы стало ее согласие на тайные переговоры с Мирабо, авторитетным оратором и политиком, умело маскировавшим свои монархические взгляды. Имея массу долгов, он жаждал денег, а обладая острым умом и непомерным честолюбием, хотел получить пост министра. Он сделал ставку на Месье, стремившегося выловить в мутных водах интриг должность генерального наместника, а потом, может, и корону. Но комбинация провалилась, Прованс ловко выкрутился из запутанного дела Фавра, и Мирабо снова стал искать пути к королю, а точнее к королеве. Посредником он наметил графа Мерси, встречу с которым организовал граф де Ламарк. Во время встречи Мирабо, признавая опасность сложившегося положения, стал убеждать посла, что единственный выход — увезти короля из Парижа, но не из Франции, и попросил повлиять на королеву, ибо, насколько ему известно, королева готова встретиться с кем угодно, только не с ним. «…Ужас, который внушает мне его аморальность, вместе с причинами личного характера, а также стремлением проявлять осмотрительность, все вместе является основанием, чтобы не видеть его. <…> Но если принять такого человека все же будет необходимо, я сумею пожертвовать личными антипатиями», — писала Мария Антуанетта секретному агенту барону Флахландеру. Под личной причиной королева имела в виду опасения, что Мирабо явился одним из инициаторов дней 5 и 6 октября. (При личной встрече Мирабо удалось оправдаться перед королевой.) Но так как больше никто из влиятельных членов Собрания услуг своих не предлагал, королеве пришлось согласиться встретиться с «неприятным человеком». Первая встреча состоялась в покоях мадам Тибо, первой камеристки королевы. Людовик согласился оплатить долги известного депутата, обладавшего весом и влиянием в Собрании и готового использовать эти богатства для восстановления королевской власти. С подачи Мирабо Собрание делегировало королю право войны и мира, иначе говоря, право объявлять войну.
4 июня королевская семья в сопровождении отрядов национальных гвардейцев и швейцарцев отбыла в Сен-Клу. «Думаю, нам позволят воспользоваться хорошей погодой и отправиться во дворец Сен-Клу, находящийся совсем рядом с Парижем. Для нашего здоровья совершенно необходимо подышать чистым свежим воздухом, но мы будем часто возвращаться сюда. Надо завоевывать доверие этого несчастного народа: его все время стараются настроить против нас! Только великое терпение и чистота наших помыслов могут вновь привлечь его к нам», — писала Мария Антуанетта накануне отъезда Леопольду II. В этот же день она написала сестре Марии Кристине: «…все мои желания и все мои действия направлены только на то, чтобы король был счастлив, за него я готова отдать всю мою кровь. А если говорить искренне, то и за всеобщее счастье; ибо я желаю только одного: восстановить порядок и спокойствие в этой несчастной стране и приготовить моему несчастному ребенку более счастливую участь, нежели наша; ибо мы видели слишком много ужасов и слишком много крови, чтобы чувствовать себя по-настоящему счастливыми». В Сен-Клу, несмотря на непременные караулы (сторожевой пост выставили даже перед спальней королевы), семья чувствовала себя значительно лучше. Все, особенно дети, много гуляли, король, сопровождаемый только адъютантом Лафайета, ездил на охоту, королева отправлялась в парк с одной служанкой, за которой на большом расстоянии следовал караульный. Раз в две недели королевская чета возвращалась в Тю-ильри, проводила там ночь, а наутро вновь отправлялась в Сен-Клу. В столице говорили, что теперь никто не посмеет утверждать, будто парижане держат короля в плену.
Когда королевская семья перебралась в Сен-Клу, Мирабо разработал вполне реальный план бегства. Семья, которую охраняли далеко не так бдительно, как в Париже, собиралась в лесу, в четырех лье от дворца, где их ждала вместительная берлина; нескольких караульных, сопровождавших королевских особ, предполагалось либо уговорить бежать вместе, либо обезвредить с помощью верных слуг и швейцарцев. У себя в спальне король оставлял письмо Национальному собранию, в котором объяснял причины своего отъезда (предполагалось, что король с семьей укроется в Нормандии). Так как хватиться короля должны были не ранее девяти часов, когда королевская семья обычно возвращалась с прогулки, потом час или более везти письмо в Париж, в Собрание, там разыскивать председателя и депутатов… Словом, беглецы получали шанс отъехать так далеко, чтобы более не опасаться погони. Король уедет в Руан, откуда с помощью верных ему депутатов начнет переговоры с Собранием и вернет себе власть. Королева план одобрила, и однажды, когда к девяти вечера во дворец никто из королевской семьи не вернулся, Кампан, посвященная в план побега, вздохнула с облегчением. Но, увы, вскоре раздался стук колес… Потом мадам Кампан спросила у ее величества, почему они решили остаться, и та ответила, что король посчитал необходимым сначала вывезти из Франции своих теток.
В Сен-Клу король регулярно получал отчеты от Мирабо. Вдохновленный оплатой долгов и обещанием миллиона в будущем, тот, оставаясь революционным рупором Собрания, втайне изо всех сил старался примирить монархию и революцию. К несчастью, портфель министра король предложить ему не мог: Учредительное собрание запретило своим членам занимать министерские посты. По этой или иной причине, но Мирабо все больше внимания проявлял не к королю, а к королеве. В одной из его записок содержались такие слова: «Королю не на кого положиться, кроме как на жену. Она будет в безопасности, только если королевская власть будет восстановлена. Мне хочется верить, что ей не нужна жизнь без короны; но я совершенно уверен в том, что, не сохранив короны, она не сохранит жизнь». Королева также не обходила его вниманием: «Господин граф, переговоры с М*** продолжаются, и, если он искренен, у меня есть все основания быть им довольной. Но в том ужасном положении, в котором мы находимся, он полагает, что нам надо атаковать тем же оружием, которое используют против нас, а именно деньгами, кои надобно употребить с толком и в нужное время; но где их найти? Надо бы, чтобы король тайно сделал заем у моего брата, в Испании, Неаполе или на Сардинии, два или три миллиона, списав их на прошлый цивильный лист. <…> Надобно избежать главной опасности — чтобы ни один француз, а главное, ни один министр не узнал об этом. Ибо они все, даже те, кто не уличен в неверности, ищут своей выгоды.