"Товарищ генерал, - вновь выступил младший политрук Павлов, - кому сдать комсомольские билеты товарищей, не вернувшихся из разведок?" В руке у него была пачка комсомольских книжек.
...Сергей Алексеевич прервал свой рассказ, потому что наступил момент, когда он должен был вспомнить самое главное: должен был вспомнить, как его глаза встретились с Витькиными, и он понял, что тот сейчас предложит себя, и торопливо отвернулся. Но какая-то непонятная сила вновь столкнула их взоры, и все окружающие тоже это заметили и замерли.
Коля посмотрел на старика: ждал.
- Я не пустил этого Павлова в разведку, - сказал Сергей Алексеевич. Тогда многие жертвовали собой ради других, но это было бессмысленно. Надо было придумать что-то простое и полезное для нас. И тогда я отпустил Витьку...
- Извините за беспокойство... Не желаете воспользоваться моими услугами?
Около них стоял местный фотограф: в руке у него был фотоаппарат старой конструкции на треножнике.
- Я вижу, у вас нет своего аппарата, - сказал фотограф, явно не рассчитывая на их согласие.
Но его слова произвели на Сергея Алексеевича неожиданное действие. Он согласился на предложение, и даже с охотой, потому что Витька тогда тоже фотографировался. Пусть, пусть все снова повторится.
- Пожалуй, - сказал Сергей Алексеевич. - Мальчика.
- Сейчас. Хорошо, - обрадовался фотограф. - В лучшем виде. - И он начал развинчивать треножник. - Фирма хоть и старая, но опытная. - Фотограф старался все делать быстро, но он уже не молодой, и ему это плохо удавалось.
- Нет, не здесь, - Сергей Алексеевич подошел к фотографу и тронул его за плечо. - На камне.
- О! - сказал фотограф. - Вы знаете толк в натуре.
Фотограф шел впереди них, сильно припадая на одну ногу. Когда он опередил их на достаточно большое расстояние, Коля, метнув на Сергея Алексеевича осторожный взгляд, спросил:
- А что было дальше?
- Я спросил его: "Тебе не страшно, сынок?" - "А кого мне бояться? Фашистов? - сказал Витька. - Надо будет, я дурачком прикинусь. Местный, мол. Ищу корову".
Он оборвал рассказ, не досказав самого страшного. Этого уже нельзя просто рассказать, сложив обыкновенные слова в обыкновенные предложения. И Коля молчал. "Все понял", - с благодарностью подумал Сергей Алексеевич.
...А сам он в это время провожал Витьку. Они шли мимо красноармейцев. Мимо тяжело раненных, мимо женщин с детьми. Над их головами пролетели немецкие самолеты, но никто не поднял головы к небу.
Витька на ходу снял ремень с пистолетом, гимнастерку, пилотку и все отдал ему.
"Если из деревни нельзя будет выйти, не выходи, - сказал он. - Мы будем тебя ждать".
Витька улыбнулся, чтобы ободрить, и ушел.
Он сделал еще несколько шагов следом за ним, посмотрел в спину сыну, в худенькие плечики, в тоненький стволик шеи.
Коля убежал вперед, к фотографу, который уже примостил аппарат около камня, и теперь они оба поджидали Сергея Алексеевича.
- Садись на камень верхом, - сказал Сергей Алексеевич.
- Будешь кавалеристом, - рассмеялся фотограф. - Впрочем, сейчас кавалерия уже не в почете. - И повернул голову к старику: - А?
- А вы давно здесь работаете? - спросил вдруг Сергей Алексеевич.
- Тридцать лет, - ответил фотограф. - За исключением этой проклятой войны.
- Тридцать? - переспросил Сергей Алексеевич и подумал, что, может быть, этот человек снимал когда-то и Витьку.
Коля тем временем влез на камень и уселся между двух его выбоин.
- Внимание! - крикнул фотограф Коле. - Смотри сюда... Сейчас вылетит птичка.
- Она в клетке, - пошутил Коля. Это он сделал для старика.
- Ого! - сказал фотограф Сергею Алексеевичу. - Ваш мальчик не лишен юмора. - Припал к аппарату: - Готово! - Сложил аппарат и стал выписывать квитанцию. - Скажи-ка твой адрес...
- Садовая, пятнадцать, Костылев Коля.
- Все удовольствие пятьдесят копеек. Тридцать за фотографию и двадцать за доставку.
Сергей Алексеевич достал деньги и протянул фотографу.
- Так вы говорите, что еще до войны здесь работали? - спросил Сергей Алексеевич.
Коля, услыхав вопрос, тихо сполз с камня, подошел и теперь ждал, что ответит фотограф. Ему все время хотелось чуда, чуда! Чтобы сын старика вдруг оказался жив и хотя бы оказалось, что этот хромой, смешной фотограф помнил и знал Витьку.
- Молодой был, глупый, - ответил фотограф. - Не хотел учиться.
Сергей Алексеевич не перебивал фотографа, хотя нетерпеливо поджидал, когда же тот закончит, чтобы задать следующий вопрос. А потом сдержанно спросил:
- А у вас не сохранилось случайно довоенных фотографий?.. Невостребованных.
- Что вы, боже мой, - сказал фотограф. - В войну не такие ценности пропадали.
Коля видел, как опечалился Сергей Алексеевич, но, все еще надеясь на что-то, спросил:
- А вы когда-нибудь фотографировали на этом камне мальчика?.. Давно-давно, еще до войны.
- Я? - Фотограф улыбнулся. - Тысячу мальчиков в разных возрастах. Заметил, что его ответ не понравился им, и добавил: - Впрочем, фотография тоже историческая ценность. Можно сказать, реликвия. Память о прошедшем. Нет, кажется, он им не угодил, не догадался, чего они от него хотят. Простите, - и захромал своей дорогой.
ЖИВАЯ ДУША
Сергей Алексеевич сидел на скамейке у моря, слушал его однообразный шорох, а сам ловил чутким, привычным ухом то, что делалось позади него. Он сегодня уезжал и ждал Колю, который обещал проводить его к автобусу.
Ему нравилось ждать Колю и сидеть прислушиваясь, и вообще хорошо, что можно ждать Витькиного двойника.
Это была его последняя радость.
У него тренированное ухо, всю жизнь ему приходилось прислушиваться, и он легко вылавливал голос Коли из общей разноголосицы, когда тот издали окликал его.
В сорок первом, летом, когда они уходили из Прибалтики, он нарвался в лесу на немецкого солдата. И он, и солдат бросились в разные стороны и замерли. Он лежал не шевелясь. Знал самое главное - не шелохнуться и ловить малейший шорох врага. Кто первый шелохнется, тот и погиб. Война - тоже охота, это он усвоил отлично. И торопиться не надо. Муравей пополз у него по лицу, но он только оттопырил нижнюю губу и дунул. Через полчаса в кустах напротив зашелестело - немец устал лежать неподвижно. А он в этот момент подобрался поближе к врагу, стараясь зайти с тыла. Немец снова заворочался, и тогда он неслышным движением опустил руку, и пистолет, который он все эти дни носил в рукаве кителя, скользнул в ладонь.
Еще не было случая, чтобы он промахнулся. Он уже готов был выстрелить, он уже приговорил этого невидимого врага к смерти, приподнял руку с пистолетом, нащупывая глазом место, где притаился немец, когда тот приподнялся над кустом. Теперь он видел его спину и железную каску на тоненькой шее и на секунду задержал выстрел. Ему показалось странной и противоестественной такая по-ребячьи тоненькая шея под такой тяжелой каской.
Немец оглянулся и замер в ужасе. Даже не пытался шарахнуть в него очередью из автомата... Мальчишка лет девятнадцати, худой, в веснушках, в каске, съехавшей на глаза.
Это была охота старого волка на зайчонка. Он не стал стрелять, а неожиданно быстро бросился вперед и сбил немца с ног...
Недавно этот немец прислал ему письмо. Неприятно, ведь немец остался в памяти вместе с тем страшным днем. А теперь немец жил где-то в Дюссельдорфе в собственном доме. У него два взрослых сына и дочь. В конверте, кроме письма, лежала еще семейная фотография.
Сергей Алексеевич тут же разорвал и выбросил фотографию, но она упрямо не исчезала из его памяти: немец, с дочерью на руках, стоял рядом с женой. Впереди - его сыновья, аккуратные, зализанные, в рубашках, расшитых кружевами и украшенных галстуками-бабочками.
Нет, он не испытывал к нему злости, злость и ненависть, созревшая в нем в войну, ушла из него. Он любил чужую радость, это было достойное качество, и он гордился им. Сострадание, желание помочь другим в беде - это естественно. А вот любить чужую радость пока дано не всякому. А тут, прочтя письмо, он не почувствовал радости, а только удивился бестактности немца, которому жизнь подарила такое благополучие.