— Товарищ майор, — не выдержал Мельников. — Явный успех! Автомашины сгорели, гитлеровцев к ногтю! А у нас никаких потерь! Петелин с Бугаевым отлично провели эту операцию.

Наклонив голову, Симонов уставился на лейтенанта.

— Командование не интересуется частным успехом, — резко сказал он. — Благодаря этому «успеху» они обнаружили наше прибытие. А корпус не успел занять выгодную оборону, как это положено. Выполняйте приказание, Мельников!

Рождественский предусмотрительно посоветовал:

— Давайте уж после поговорим с Петелиным, командир. А вы расскажите, Мельников, как это могло произойти?

Мельников стоял молча, опустив руки. После длительной паузы, глядя в упор на лейтенанта, Симонов спросил:

— Что же ты, Мельников, не слышишь?

С той минуты, как в отсутствии командира и комиссара Мельников сказал Петелину по телефону: «Действуйте сообразно обстановке!», он взял на себя всю полноту ответственности за их действия. Мог ли он предполагать, что эти действия не будут оправданы?

Чувствуя, как поднимается в нем озлобление на Петелина, лейтенант процедил сквозь зубы:

— Да, товарищ майор, я виноват. Петелин пристал, бормочет по телефону: «Матросы из окружения вышли, рассказывают, что немцы совсем близко и чувствуют себя здесь, как дома. В другой раз может не представиться такого случая!» Ну, я ответил: «Действуй…» Случай, действительно, был подходящий! Разгромлена автоколонна.

— Та-ак! — протянул Симонов. — Неважное у вас начало, Мельников. — И тяжело думая о чем-то, майор отошел в сторону. Когда к нему подошел комиссар, Симонов сказал негромко:

— Неизбежна, комиссар, бо-ольшая нам с тобой неприятность.

Магура не в первый раз ожидала начала боя, — это было очень часто и под Москвой, и под Тулой, и в других местах, — но никогда еще ее не охватывало такое нетерпение, никогда она не была в таком возбуждении, как в это тревожное утро. Там, в районе Тулы, сильнее чувствовалась близость тыла, прибывали свежие воинские части, больных и раненых в госпитали отправляли по железной дороге. Здесь же, как ей казалось, был близок конец советской земли. И она испытывала такое чувство, словно теперь наступил тот великий час, когда непременно должен решиться вопрос: победа или поражение!

Готовясь к приему раненых, Тамара Сергеевна внимательнее, чем обычно, приглядывалась к своим санитарам, — не проявляют ли они страха, неуверенности. Сама проверяла содержимое санитарных сумок, приказывала переложить все так, чтобы при перевязке быстро и без суеты находить нужные средства первой помощи. Затем она решила идти на КП батальона, чтобы лично уведомить по телефону каждую роту о расположении батальонного медсанпункта.

— А уж лучше бы я пошел, — предложил военфельдшер Вася Шапкин, — вам лучше бы здесь… Я же мужчина!

— Мужчина! — насмешливо повторила Тамара Сергеевна, и Шапкин понял, что в его словах ей послышалось что-то обидное. — Ведь вы, мужчина, выстрела еще не слышали! Впрочем, сказать откровенно, я второй год уже служу и почти все время на фронте, но такой же чудачкой осталась, будто впервые это мне: не могу спокойно ожидать начала… — Взглянув в подслеповатые, постоянно смеющиеся глаза Шапкина, она приказала: — Проверьте носилки. Если найдутся ненадежные, свяжите ремнями.

И она пошла золотисто-буроватой степью, утопая в стелющейся траве. В глубоком небе ветром выметало последние обрывки сероватых туч. Уже сейчас чувствовалось наступление дневной жары.

На КП она застала Симонова у телефона. Не ее просьбу о разрешении позвонить в роты он только кивнул на связиста, продолжая разговор с Рождественским.

— У наших накопилась потребность действовать, — сказал он, — а противник воздух обнюхивает.

— Долго принюхиваться они не будут, Андрей Иванович, — откликнулся Рождественский. Он энергично писал в блокноте. — Свою технику да пехоту приволокли они сюда не для того, чтобы повернуть обратно!

Разговаривая по телефону, Магура заметила, что Симонов строже обычного поглядывает на нее из-под насупленных бровей. «У него сегодня недобрый взгляд», — подумалось ей.

— А вы, Тамара Сергеевна, не волнуетесь? — вдруг спросил он, и в его прищуренных глазах она заметила насмешливый огонек.

— Я думаю, что перед боем никто не остается равнодушным, — сказала она. — Если угодно, назовите это волнением.

— Правильный ответ, Тамара Сергеевна, — поддержал Рождественский, уважающий врача. Ему нравилось, как Магура отражала насмешки Симонова.

Магура часто встречалась с Симоновым, ей было приятно видеть его смуглое, всегда спокойное лицо. Он иногда подшучивал над ней, но относительно дружелюбно, с ним было хорошо и спокойно. Она скучала, когда по целым дням не видела комбата. Но почему ей было скучно без него, — об этом она себя не спрашивала.

Она окончила телефонные переговоры и стояла в окопе, одной рукой придерживая брезентовую сумку с красным крестом, а пальцами другой барабаня по пряжке широкого офицерского ремня. Магура была в новенькой гимнастерке цвета хаки и в такой же короткой юбке, серые бумажные чулки плотно обтягивали ее стройные ноги, обутые в хромовые сапоги с коротенькими голенищами. К ее загорелому продолговатому лицу с прямым носом очень подходил синий берет с маленькой пятиконечной звездой. Из-под берета на крепкие ее плечи тяжело обвисал туго стянутый узел темных волос.

— Возвращайтесь на санпункт, Тамара Сергеевна, — сказал майор, почему-то спеша припрятать ласковые нотки за торопливой усмешкой. — А то как бы вам тут на орехи не досталось.

— Это же от кого на орехи? — с деланным удивлением спросила Магура.

Заметив на себе пытливый взгляд ее глаз, комбат ощутил какую-то неловкость. Ее глаза приводили его в смущение всякий раз, когда Магура была обеспокоена чем-нибудь, — они тускнели вдруг, глядя почти холодно. Сейчас она стояла вполоборота с Симонову, лишь повернув в его сторону лицо с тонкими нежными чертами и с плотно сжатыми губами, тронутыми сверху золотистым мягким пушком. Симонов неожиданно отметил, что у нее между темными бровями, почти соприкасавшимися над ровным, правильным носом, залегли две морщинки.

— Немцы, быть может, начнут артподготовку, — ответил майор.

— Непременно начнут. На войне, Андрей Иванович, не бывает безопасного места…

— Разумеется… однако же место ваше не здесь. Идите на санпункт, — строго сказал Симонов и отвернулся, пряча неожиданную для него самого улыбку.

— Я вам мешать не стану, — негромко проговорила Тамара Сергеевна.

Она ушла, чувствуя на себе вопросительный взгляд Симонова. Она была уже не так молода и не могла обманывать себя, будто Рождественский не замечает странных отношений, установившихся между нею и комбатом.

Симонов же совсем не заметил ее смущения. Глядя ей вслед, он думал о том, что, кроме жены, умершей два года назад, никакая женщина не была для него такой привлекательной и чистой, как Тамара Сергеевна. И сейчас, перед боем, на него вдруг повеяло чем-то ласковым и добрым.

Телефонист протянул трубку:

— Товарищ гвардии майор, третья вызывает.

— Бьюсь об заклад: Метелев спросит — почему это немцы молчат? — положив цигарку на край окопа, проворчал Симонов. — Третья, слушаю! — И сейчас же прикрыл трубку ладонью. — Ну точно!.. Метелев, ваша задача крепче заколачивать в землю огневые ячейки, — сдержанно заговорил он. — Ясно для вас? Не ясно?.. — Симонов схватился за бок, как всегда делал в раздражении. — А вы пошлите парламентеров, спросите: «Почему вы вдруг приостановили наступление, господа?» Что?.. Не послушают? Какого же вы черта зарядили про одно и то же!..

Положив трубку, прикуривая, он сказал Рождественскому:

— Снова спрашивают: «когда же?..» Будто наше от нас уйдет…

Вставая, Рождественский заявил:

— Иду в роты, Андрей Иванович.

— В этом сейчас нет нужды, — возразил Симонов.

— Считаю полезным в такой момент обязательно побывать у людей. Буду нужен — позвоните.