… Лена Кудрявцева вытаскивала из-под обстрела безжизненное тело Звонарева. Усталость последних дней давала себя знать. Напрягая последние силы, обливаясь потом, Лена еле доползла до первого окопа, заглянула в него. Она была неприятно поражена. В окопе сидели знакомые ей по полустанку матросы. Девушка молча опустила Алешу им на руки. Бережно положив Звонарева на дно окопа, Вепрев склонился над его мертвенно-бледным лицом.

— Это последний, сестрица? — спросил он, притрагиваясь рукой к вздутой груди Алеши, обмотанной окровавленными бинтами… Лицо моряка болезненно искривилось.

— Нет, это предпоследний, — Лена вдруг почувствовала, как исчезает ее прежняя злость на матросов. — Помогите мне отнести Алешу. Его надо срочно эвакуировать. Отвоевался. Прошу вас… Только я перевяжу его наново.

В то время, когда Лена, при помощи Серова, перевязывала раненного, мрачный и подавленный Вепрев неожиданно стал что-то напевать.

Над окопом выли мины и гулко рвались вблизи.

Как только закончили перевязку, матросы, приподняв Алешу, не пригибаясь, понесли раненного в тыл. Идя впереди, Вепрев продолжал напевать грустный мотив.

Серов тихо шепнул Лене:

— Вы, сестрица, не обижайтесь на него, — кивком головы он указал на Вепрева. — Пришлось нам многих товарищей хоронить. Вепрев не плачет, а так вот, всегда поет. Это у него от боли на сердце. Он, как ребенок, в таких обстоятельствах. Сердце у него мягкое. И психованный он в некотором смысле.

Кудрявцева не ответила. Голос моряка заглушили взрывы мин. Она обрадовалась встрече с двумя батальонными санитарами, которым и вверила дальнейшую судьбу комсомольца Алеши Звонарева.

После неудачной первой танковой атаки противник предпринял вторую, бросив на этот участок фронта еще большее количество танков. Сухой треск снарядных разрывов повис над степью. Взрывов почти не было видно, но окрестность заполнилась дымом. Грохот гусениц выдавал направление, по которому устремились танки. Вепрев стоял в окопе, выпрямив спину, глубоко вдыхая воздух, насыщенный запахом пороха, глядел и слушал, отстукивая кулаком по насыпи.

— Вот это здорово, Сеня! — проговорил он с азартом. — Здорово!

— Что тут «здорового»? — возразил Серов. — Не очень это весело.

— Да ты только глянь, как наши комендоры долбят эту ораву! Разве это не весело?

Из дымной мглы неожиданно выкатился вражеский танк. Схватив гранату, Вепрев юркнул на дно окопа.

Раздался лязг гусениц. Над самым разрезом окопа танк круто развернулся. Серов очнулся быстрее, чем Вепрев. Мгновенным взмахом руки он швырнул гранату под гусеницу. Сотрясая песчаные стенки окопа, грянул взрыв, но танк проскочил вперед. Секунду спустя, вытирая с лица бескозыркой холодный пот, Вепрев проговорил полушепотом:

— Где он сейчас, этот пехотный комиссар? Расцеловал бы я его в самую маковку!

— Не углубили бы мы окоп, что было бы?

— Юшка осталась бы от двух черноморцев…

На командном пункте лейтенанта Петелина, прислонясь плечами к стене окопа, сидя с полузакрытыми глазами, Рождественский слушал доклад парторга Филимонова.

Парторг рассказывал о проведенных беседах с солдатами, — говорил он короткими фразами, по-волжски окая. Он ждал замечаний. Ему казалось, что комиссар слушает его рассеянно.

Но Рождественский ловил каждое слово парторга, подмечая даже интонации.

— Филимоныч, — неожиданно сказал он, — вы все повторяете: «Главная задача, главную задачу…» и молчите о второстепенных. А их очень много. Мы должны помнить, что они всегда будут или помогать решению главных задач, или станут тормозом на пути к нашей главной цели, — он оторвал плечи от стенки и всем телом подался к парторгу. — В глубоком тылу день и ночь работают советские люди, — плавят металл, куют, чтобы армию вдосталь снабдить оружием. А ведь это не так сразу делается. Да и кто там делает это оружие! Мы должны понимать все это, Филимоныч.

Недоумевая, к чему комиссар клонит, Филимонов проговорил:

— Солдаты понимают…

— Еще бы не понимать, если оружие делают их матери, сестры, жены, отцы… И все же вы им скажите: солдат обязан беречь винтовку. Станковый или ручной пулемет, например, нуждается в особом уходе. Надо его прочистить, своевременно смазать, сменить нагревшуюся воду, чтобы не накалялся ствол. Вот об этом вы умолчали…

Говоря это, Рождественский как-то неуловимо менялся: сразу стал подтянутым и напряженно-сосредоточенным. Зеленоватая гимнастерка, туго перепоясанная ремнем, плотно облегала его широкие плечи. Повернувшись к Бугаеву, он сказал:

— И тебе, политрук, замечание: почему матросов не снабдил газетами?

— Я собеседовал с ними, а вот газетки… действительно… Надо доставить.

Петелин, молча оглядывавший расположение роты, вдруг проговорил с удивлением:

— Майор идет!

— Можно подумать, что вы испугались, — с усмешкой заметил Рождественский. Глаза его заблестели.

— Прокоптели вы здесь. Дыму, дыму-то сколько у вас! — Симонов сполз в окоп, присел. — Ну? — отдуваясь, кивнул он комиссару. — Побывал в третьей роте. Кто курит — прошу. Я по тебя, комиссар, хотел отслужить панихиду.

— Рановато еще, — так же шутливо возразил Рождественский.

— Четыре атаки отбили, не удивляюсь, — это дело случая.

— Пожалуй, Андрей Иванович, кто думает об этом, того подцепят скорей.

— Ну-ну, — с деланной строгостью проворчал Симонов. Он неторопливо насыпал в закрутку табак, закурил. — Впереди скопление вражеской пехоты, — доносит разведка. Ожидают, поди, нашей контратаки…

— Не знаю, чего они ждут… — ответил Рождественский. — А намерения нашего командования?

Тонкая шея Петелина вытянулась. Он повернулся к Симонову, насторожился. Но было достаточно беглого взгляда комбата, и Петелин потупился, отодвигаясь в угол.

— Принято решение, — спокойно сказал Симонов, затягиваясь табачным дымом. — Сегодня корпус переходит в наступление.

— Сегодня?! — почти выкрикнул Петелин.

— Выслушайте до конца, товарищ гвардии лейтенант, — заметил Симонов, доставая из планшетки карту. — Намечается главный удар на участке станции Терек. Но враг укрепился, одну из наших дивизий прижал к земле. А корпусное командование требует сегодня же взять эту станцию. Начало выполнения данной задачи поручено вашему батальону.

— Нашему? — с удивлением произнес Бугаев — Мы же в пяти-шести километрах правее железной дороги!

— Это начало мы пройдем первой и второй ротами, — продолжал Симонов. — Задача такова: выдернуть врага из окопов. Как думаете, лейтенант, сумеем немцев поднять?

— Сумеем, товарищ гвардии майор, — не задумываясь, ответил Петелин. — Я делаю вывод из своих наблюдений: оборона у них еще рыхлая.

— Я не рассчитываю, чтобы противник принял штыковой бой, но мы должны быть готовы и к этому, — заметил Рождественский. — А наше точное время, командир?

— Восемнадцать ноль-ноль. За полчаса легкая артподготовка. В прорыв пойдет первая группа наших танков.

— И танки?

— Да.

Рождественский приподнялся, выглядывая за насыпь. Вблизи черно зияла глубокая воронка. В задымленной земле торчал оперением кверху бомбовой стабилизатор. Вся степь, лежавшая перед затуманенным взором, была истерзана и размята гусеницами танков. «Где-то здесь, впереди, на хуторе, может быть, где-нибудь там, за солончаковыми сопками, жмутся в эти минуты друг к другу мои ребятишки, прячутся, ищут укрытия», — думал он, чувствуя, как больно сжимается сердце.

— Комиссар хотел спросить о чем-то? — негромко проговорил Симонов, пристраиваясь рядом.

— Да, хотел. Надо предвидеть возможную контратаку, — сказал Рождественский. — У нас идут две роты, и у них два командира. Нужно возглавить на обе роты одним человеком.

— Согласен. Но кем?

— Никто не знает лучше меня этих мест.