— Разрешите доложить: первая и вторая роты прорвались, товарищ гвардии подполковник. Вражеская пехота отступила на всем моем участке.

— Я видел, — сказал Василенко и, помолчав, признал с неохотой: — Начало положили хорошее. Приступаем к расширению прорыва. Обеспечьте прикрытие.

Симонов не успел ответить комдиву, как донесся гул танков. Машины показались из-за обгорелой сопки, а со стороны противника с шелестом пролетели снаряды, сметая воцарившуюся над передним краем тишину. Танки шли, ныряя с бугров в низины, словно плывя в высокой траве, поднимая серыми тучами пыль и пепел.

Сразу же за первой группой появилась вторая, затем третья. Симонов легко выскочил из окопа.

— Наша очередь, — сказал он и выстрелил из ракетницы.

Когда десант был посажен на танки и машины двинулись вперед. Мельников пережил минуты необычного возбуждения. Ему все казалось, что танки слишком громко грохочут, а движутся медленно. Бьющий в лицо свежий ветер постепенно успокаивал лейтенанта. Но больше всего успокаивал его невозмутимый вид командира батальона.

Устроившись за башней, Симонов сидел, хмуря брови. Казалось, он не слышал зудящего на фланге стрекота вражеских пулеметов. Еще вдали от сопок, там, где ему было указано занять оборону, Симонов увидел, как поднялась резервная пехота противника и покатилась наискось по ребристому склону, точно погнало ветром сухую полынь-траву. На ее пути то и дело поднимались дымные столбы разрывов. По всей степи виднелись зеленоватые холмики, — это были трупы вражеских солдат.

А мощное нутро танка рычало и грохотало. Слева, из травы, звонкой пулеметной струей ударило в броню, затем хлестнуло чуть выше. Сидящий рядом с комбатом боец схватился за плечо, но не вскрикнул. Он будто стыдился своего ранения. «Кажется, время», — подумал Симонов. Он дважды выстрелил из ракетницы. Люди зашевелились. Бег танков стал замедляться. Прыгая с танка, Симонов неловко плюхнулся на землю. Поднявшись, он увидел Сережу Новикова. Низкорослый и кряжистый политрук словно спрашивал глазами: «Ну, что? Скоро, товарищ майор?». Симонов оглянулся вокруг, пригладил растрепанные волосы, сказал отрывисто:

— Взвод Пантелеева, на правый фланг!

Его отяжелевшее, неподвижное лицо сразу ожило, в маленьких глазах вспыхнули суровые огоньки.

— Второй взвод очищает слева холм! — гремел уже его голос.

Но вот Симонов увидел, как в роте на какое-то мгновение перемешались люди отдельных взводов. Он сжал кулаки и протяжно крикнул:

— Ро-отный! — затем, словно не касаясь носками сапог желтой травы, легко, чуть подавшись грудью вперед, двинулся навстречу Петелину.

— Каша получается! — сквозь стиснутые зубы прохрипел он старшему лейтенанту. — Что это у тебя за порядок, люди…

Он уже готов был обрушить весь свой гнев на Петелина, но, взглянув через его плечо, увидел, как деловито справляются взводные с мгновенным замешательством, и, смягчая тон, сказал:

— Выполняйте задачу, Метелев!

Впереди третьей роты взорвалась граната, вторая, и затем сразу несколько. Было невозможно разобрать, чьи это. Потом поплыло протяжное: «А-о-о-о-р-ра!». Рота покатилась по склону. Симонов бежал между первым и вторым взводами.

— Ар-р-а-а!

— Ложат! — взволнованно произнес Симонов. — Ложат врага! Терпение наше иссякло!

В эти минуты хотелось ему вскинуть кверху свои тяжелые руки и закричать на всю степь так, чтоб до Терека было слышно: «Сыночки, вперед, соколики!». Но комбат знал, что уже наступило время окапываться. Все же он медленно подал сигнал. И было неловко перед самим собой, что ему лично не удалось увидеть живых эсэсовцев.

А наши танки, круто свернувшие к железной дороге, сливаясь цветом брони с горелым полем, скрылись в степной дали. Симонов остановился, подозвал Мельникова:

— Как думает старший адъютант, стоил ли нам дальше продолжать преследование?

Он раскрыл планшетку, доставая карту, а Мельников, глядя на него, думал: «Вот всегда так: задает вопрос, а сам уже принял решение. И чем больше стараешься узнать, что он думает, тем это труднее. Никому не дает проникнуть в свои мысли». В данный момент Мельников считал, что было бы преступлением выпускать врага из рук.

— Я думаю, — ответил он, — следует уничтожить разрозненные группы противника.

— Великое искушение! — вздохнул Симонов. — Однако, товарищ лейтенант, азарт не всегда нужен.

Он неторопливо развернул карту и стал отыскивать отметки, сделанные командиром полка.

— Тьфу ты! Все затерлось. Но вот дорога, — он показал рукой вдаль: — Видишь, впереди жиденькой лентой протянулся молодой ольшаник?

— Да, товарищ майор.

— За этим ольшаником должна пролегать дорога от полотна до оросительного канала «Неволька». Параллельно дороге от «Невольки» тянется глубокий безводный канал. Там наш рубеж, Мельников. На сегодня, конечно.

Передайте приказ: дорогу не пересекать. Канал временно использовать для обороны. Повторяю, временно.

Мельников отдал роте распоряжение через связных и снова склонился над картой. Симонов, водя по карте обкуренным ногтем, продолжал:

— Все наши танки, прорвавшиеся в тыл с правого фланга, сейчас действуют на главном направлении. По-видимому, там наши встретили мощное противодействие противника. Пока в направлении станции Терек они будут буравить толщу немецкой обороны, вся наша дивизия войдет в прорыв.

— А мы?

Спрятав карту в планшет, Симонов тряхнул головой; его взгляд упал на могильный курган.

— Пройдем, Мельников. Нужно наблюдательный пункт облюбовать. Наша задача: преградить дорогу резервам противника. Мы должны обеспечить свободное продвижение своей дивизии, обеспечить прикрытие.

На слизанной ветрами верхушке кургана скорбно шуршали высохшие и оголенные стебли полыни. У его подножья к земле поник потоптанный ковыль и буроватые космы татарника. Все кругом казалось Симонову безрадостно-тусклым. Впереди, правее кургана, зеленели сады опытного участка. Курган возвышался над окрестностью, как караульный.

— Надо закапываться поглубже, — сказал он адъютанту. — Удобный курганчик, но слишком заметен противнику. Налаживайте телефонную связь с ротами и полком. Правее должны подойти первая и вторая роты с капитаном Рождественским. Свяжитесь с ним, Мельников.

— Товарищ майор, — заметил Мельников, — смотрите! Совсем еще свежий.

С распластанными руками, животом кверху под откосом лежал труп немецкого солдата.

— Отвоевался, — с невольной усмешкой проговорил Симонов. — Не успел проделать «дранх нах остен». А ногами лежит на запад. Видимо, улепетывал, да не вышло. Покурим, Мельников, за упокой этого бедолаги.

Затем, пока Мельников деловито и озабоченно организовывал КП, налаживая связь с ротами, Симонов сидел на камне, дымя цигаркой. Он немного ссутулился, почерневшее лицо его словно окаменело, сузившиеся, сосредоточенно-задумчивые глаза не отрывались от желтеющего лица убитого. За спиной комбата связисты поспешно рыли окоп, но Симонов не замечал их, не слышал напряженной работы. Казалось, не мог он отвести взора от убитого немца. Немного удивленный, Мельников тихо спросил:

— Разрешите, я прикажу саперам оттащить подальше этого… почившего завоевателя?

А Симонову послышалось, будто Мельников спрашивал: «И что он вам дался, какой-то паршивец»?

— Отволоките, — проговорил он, поднимаясь. — Мне он больше не нужен.

— Не нужен? — изумился Мельников. — А разве он был «нужен»?

Симонов усмехнулся:

— На войне нельзя пренебрегать мелочами. Изучать приходится и запах гари, и… даже труп солдата противной стороны, — он вытер затылок. Склонил голову на левое плечо, глядя снизу вверх, продолжал: — Кропотливое занятие подсчитывать мелочи. А мне это прежде помогало, когда я работал строителем. И теперь поучительно сравнить, как, например, умирает наш советский солдат и как гитлеровский. Нет у нашего воина на лице такого животного страха, как вот у этого отслужившего. Наш человек за собой оставляет незримую, но крылатую славу. А что осталось за этим гитлеровцем? Позор!