— Давай без сарказма! — фыркнула бабка. — Ты живешь сегодняшним днем и не знаешь, что будет дальше. А вдруг все изменится? Ты видела знак твоего нового избранника?

— Нет, — пожала плечами я. — Наверное, его нет. Кстати, почему?

— Потому что, не всем он дан. Люди без знака могут свободно менять партнеров. — Пояснила Яга.

— Даже не знаю кому из нас лучше: тем, кто привязан навеки к одному человеку, или тем, кто свободен в своем выборе? — вздохнула я. — Но зато у него есть белая лента! И с моей струной она связалась.

— Ленты — это привязанности. — Буркнула она. — Знаешь, что скажу тебе? Не твой он. Вот ты сейчас привяжешь его, хоть и сама не свободна и что будет? Твоя судьба давно привязана к тому, кого забыть хочешь! — стращала старая экстрасенша.

Я слушала ее, но не сводила глаз с кружки.

— Он сам выбрал меня, принял такой, какая есть — со всей болью, со всеми ранами. А второму нет до меня дела!

— А то, что ты ведьма, этот знает? — заинтересовалась Яга.

— Нет. Я не скажу ему. Не хочу, чтобы лет через десять, когда у нас будут дети, семья, и что-то вдруг не заладится, он обвинил меня в колдовстве, что приворожила.

— Семья, говоришь? — задумчиво протянула баба Яга, села и несколько минут молчала, потом подтолкнула кружку ко мне ближе. — Но ответственность ты берешь на себя!

Я выпила ее зелье, и… уснула.

— Ну, детка, как себя чувствуешь?

Первое, что я увидела, раскрыв глаза — сморщенное лицо Яги.

— Нормально, — пожала плечами я, не заметив никаких изменений. Вроде бы все было на месте: ноги, руки, нос. Хотя…

Я оглянулась.

Чего-то не хватало. Пустота ныла где-то внутри, выла волком и вообще вела себя безобразно. Казалось, что милая старушка и ее рогатый друг что-то мне ампутировали, пока я валялась в отключке. Не сердце ли, изъяли?

— Выбор сделан, милая! Давай иди! — помогла мне встать и направила к выходу Яга.

— Ты если что, заходи! — прокричал в след черт.

Я вышла во двор, оглянулась на Ягу, впервые заметив на ее лице материнскую жалость по нерадивому дитяте, сломавшему себе ногу из-за собственной глупости.

— Все будет хорошо! — постаралась ее заверить я.

— Конечно, — улыбнулась старуха и проводила меня взглядом до самых ворот.

Я прикрыла за собой железные скрипучие двери и направилась к остановке. Пронизывающий шальной ветер подгонял меня в спину, и мне отчего-то казалось, что он проник в меня. Странное это ощущение — словно ты воздушный шар. Красивый снаружи, яркий, но пустой внутри.

Смотрела себе под ноги, думала, и не могла никак вспомнить, зачем приходила к Яге. Просто чаю попить? Или по серьезному делу? Чем больше я думала, тем сильнее мигрень вгрызалась в виски.

На улице валил снег. Большие пушистые хлопья сыпались с темного неба. Я выставляла язык, чтобы поймать ледяные звездочки и проглотить их. Митька носился рядом, и в точности копировал действия своей чокнутой тетки. Вовка смеялся над нами. Он подхватил меня на руки, закружил… потом уронил в сугроб и вывалял. Митька радовался, и сверху присыпал снегом. Друзья сначала стояли в сторонке и какое-то время наблюдали. А потом решили оказать посильную помощь в создании из скромной ведьмы снежной бабы.

В кафе мы вошли четырьмя белыми комами и одним маленьким сугробиком. Отрусились как собаки, забрызгав мокрыми каплями посетителей. Не обращая внимания на злобные восклицания, уселись за дальним столиком.

— Я закажу тебе горячий шоколад! — сказал Вова перед тем, как поцеловать меня и отправиться за напитком.

Римма странно на меня посмотрела, словно я таракан, принявший вызывающе легкомысленную позу на ее бутерброде. Сама с себя посмеялась, вообразив таки насекомым.

— Ты же не любишь шоколад ни в каком виде, — нахмурился Саня, помогая жене сесть в плетеное кресло.

— Да? Наверное, забыла. — Пожала плечами я, не понимая, почему его так смущают мои привычки.

— Слишком о многом ты забываешь! — пробурчал он, и судя по морщине на переносице, углубился в подсчет всех моих проколов. Ну, подумаешь, кое-что из головы вылетело: к примеру, полгода, а то и больше — так в них же наверняка, ничего хорошего не было! Чем меньше на этом зацикливаюсь, тем счастливее становлюсь. Ведь кто прошлое помянет, тому глаз вон, зуб под выбивание и ухо под выкрутку! Короче, разве меня такую корявую после этого Вова полюбит?

Я оглянулась на своего парня. Он любезничал с девушкой-продавщицей. Подмигнул мне — я улыбнулась… Но вертихвостка все равно не ушла от наказания — я силой мысли разбила стакан, и ей пришлось отвлечься от охмурения моего возлюбленного. Как же все-таки хорошо быть ведьмой!..

— Фух! — шумно выдохнула подруга, которая в последнее время очень напоминала мне Винни-Пуха — ела много и пыхтела, охала, при каждом движении. — Я рада, что ты снова улыбаешься!

— А зачем грустить? Все ведь хорошо.

Митька абсолютно со мной был солидарен и, собрав бровки в кучку, закивал, с видом профессора, хорошо разбирающегося в том, что есть хорошо, а что — плохо.

— Да, — вроде бы согласился друг, но сощуренные внимательные глазенки убеждали меня в том, что он сомневается. — Дин, скажи, у тебя приступы головной боли до сих пор проявляются?

Я задумалась. Вроде бывают. Чаще всего они случались по утрам и во время разговоров с Риммой, или когда Митька чего-то хотел, хватал за руку и передавал мне свои мысли о событиях, которых я не помню.

— Это не связано с Ку… — заговорила подруга, и в ушах раздался дикий звон, перекрывающий ее слова. Стаканы со стола поднялись в воздух, грюкнулись обратно через секунду. Санька испуганно озирался по сторонам в поисках непрошеных зрителей, а я не могла прийти в себя, сгибаясь пополам.

— Тихо, тихо! — приговаривал друг, поглаживая мою руку, сжимающую подлокотник кресла. Всмотрелся в мое лицо, когда я выровнялась, и испугался чего-то, а потом протянул платок. — Вытрись!

Я не сразу сообразила, что у меня из носа кровь хлынула. Посмотрела на багровые отпечатки на полотне и ужаснулась.

— Вове ни слова! Он волноваться будет и завтра же меня в больницу потащит! — взмолилась я, поймав еще более шокированный взгляд племянника. Он потянулся, чтобы залечить мои внутренние раны, но ничего не изменилось. Кровь все еще лилась из носа, и я испачкала весь платок, вытираясь.

— Больше не будем, — пообещал Сашка, одарив жену сердитым взглядом. Она приуныла.

— Чего такие лица кислые? — вмешался в нашу тьму мой свет солнца, выставляя с подноса заказ. Я быстро утерла остатки крови, и спрятала доказательства своей прогрессирующей болезни.

— У Саши трагедия! — пнула друга по стулу я и, тот, выпучив глаза, на ходу придумывал правдоподобное несчастье. Но кроме:

— Хомячок сдох! — ничего путного не смог нафантазировать. — Оплакиваем!

— Ужас! — сопереживал Вова. Однако когда, мы не выдержав паузы, расхохотались, понял, что над ним просто поиздевались. Что я могу сказать? Такой он у меня доверчивый — мой славный дон Кихот.

Он спасал меня, ведь когда его не было рядом, я просто сходила с ума от тоски. Грустила, и ничто меня не радовало. Закрадывалось в душу неприятное ощущение дисбаланса, словно я стою на тонком проводке, как эквилибрист и не могу удержать равновесие. Единственное место, где мне было немного легче сносить разлуку — работа. Ведь музыку я любила так же, как Вову. В мою смену в студии всегда играли громкие заводные песни. Я подпевала. Чем жутко раздражала окружающих. Мне дважды грозились подлить в чай что-нибудь не хорошее, чтобы я смогла демонстрировать свои вокальные данные в комнате с латинской буквой W на двери!

— Завидуйте! Завидуйте! — приговаривала я, и еще громче затягивала свою обожаемую: "Всем надо, а я не дам!".

Как-то ближе к обеду, произошло одно событие, очень меня поразившее. В аппаратную вошла Жанна — гроза и бич нашей радиоволны. То есть начальница. Но не это ввергло меня в шок, а другое.