Когда луна показалась снова, индеец Джо стоял над двумя распростертыми телами, созерцая их. Доктор пробормотал что-то невнятное, вздохнул раза два и затих. Метис проворчал:

— С этим счеты покончены, черт бы его взял.

И он обобрал убитого. Потом вложил предательский нож в раскрытую правую ладонь Поттера и сел на взломанный гроб. Прошло три, четыре, пять минут, Поттер зашевелился и начал стонать. Его рука крепко стиснула нож; он поднес его к глазам, оглядел и, вздрогнув, уронил снова. Он сел, оттолкнул от себя труп, взглянул на него, потом осмотрелся по сторонам, еще ничего не понимая, и встретился взглядом с Джо.

— Господи, как это случилось? — спросил он.

— Нехорошо вышло, — сказал Джо, не двигаясь с места. — Для чего ты это сделал?

— Я? Нет, это не я!

— Ну, знаешь ли! Эти разговоры тебе уже не помогут.

Поттер задрожал и весь побелел.

— Я думал, что успею протрезвиться. И для чего только я пил сегодня! И сейчас в голове неладно — хуже, чем когда мы сюда пошли. Скажи мне, Джо, — только по чистой совести, старик, — неужели это я сделал? Я как в тумане; ничего не помню. Джо, я не хотел, — честное слово, не хотел, Джо. Скажи мне, как это вышло, Джо? Ох, какая беда — такой молодой, способный человек.

— Вы с ним подрались, он хватил тебя доской, ты растянулся на земле, потом вскочил, а сам шатаешься, едва на ногах держишься, выхватил нож и всадил в него в ту самую минуту, как он ударил тебя во второй раз, — и тут вы оба повалились и все это время лежали, как мертвые.

— Ох, я сам не знал, что делаю. Лучше мне не жить, если так. Все это водка наделала, ну и нервы тоже, я думаю. Я и в руки-то не знаю, как нож взять, не приходилось никогда. Дрался, правда, только не ножом. Это и все тебе скажут. Джо, не говори никому! Обещай, что не скажешь, — ты ведь хороший малый, Джо. Я тебя всегда любил и заступался за тебя, помнишь? Неужели не помнишь? Ты ведь не скажешь, правда, не скажешь, Джо? — И несчастный, умоляюще сжав руки, упал на колени перед равнодушным убийцей.

— Да, ты всегда поступал со мной по совести, Мэф Поттер, и я отплачу тебе тем же. Это я могу обещать, чего же больше.

— Джо, ты ангел. Сколько б я ни прожил, всю жизнь буду за тебя молиться. — И Поттер заплакал.

— Ну, ладно, будет уж. Хныкать теперь не время. Ты ступай в эту сторону, а я пойду в другую. Ну, шевелись же, да не оставляй после себя улик.

Поттер сначала пошел быстрым шагом, а потом припустился бежать. Метис долго стоял и глядел ему вслед. Потом пробормотал:

— Если его так оглушило ударом, да если еще он так пьян, как кажется, то он и не вспомнит про нож, а и вспомнит, так побоится прийти за ним один на кладбище — сердце у него куриное.

Двумя или тремя минутами позже одна только луна смотрела на убитого доктора, на труп в одеяле, на гроб без крышки и на разрытую могилу. И снова наступила мертвая тишина.

Оба мальчика со всех ног бежали к городку, задыхаясь от страха. Время от времени они боязливо оглядывались через плечо, точно опасаясь погони. Каждый пень, выраставший перед ними из мрака, они принимали за человека, за врага и цепенели от ужаса; а когда они пробегали мимо уединенно стоявших домиков, уже совсем близко от городка, то от лая проснувшихся сторожевых собак у них на ногах словно выросли крылья.

— Только бы добежать до старого кожевенного завода! — прошептал Том, прерывисто дыша после каждого слова. — Я больше не могу!

Вместо ответа Гекльберри только громко пыхтел, и оба мальчика, собравшись с последними силами, пустились бежать к желанной цели, не сводя с нее глаз. Эта цель становилась все ближе и ближе, и, наконец, они влетели в отворенную дверь плечо к плечу и упали на землю в спасительной тени, радостные и запыхавшиеся. Мало-помалу они отдышались, сердце стало биться ровней, и Том прошептал:

— Гекльберри, как, по-твоему, чем это кончится?

— Если доктор Робинсон умрет, то кончится виселицей.

— Ты так думаешь?

— И думать тут нечего, знаю.

Том промолчал, потом опять спросил:

— А кто же донесет? Мы с тобой?

— Что ты мелешь? Мало ли что может случиться. А вдруг индейца Джо не повесят? Он же нас убьет, не теперь, так после, это как пить дать.

— Я и сам так думал, Гек.

— Если доносить, пускай уж лучше Мэф Поттер доносит, раз он такой дурак, да еще и пьяница; а пьяному море по колено.

Том ничего не ответил — он думал, потом прошептал:

— Гек, Мэф Поттер не знает ничего. Как же он может донести?

— Почему же это он ничего не знает?

— Потому что он свалился замертво, как раз когда индеец Джо замахнулся ножом. И ты думаешь, он что-нибудь видел? Ты думаешь, что он что-нибудь знает?

— А ведь, ей-богу, это верно, Том!

— А еще знаешь что? Может, от удара доской он тоже ноги протянет.

— Нет, это вряд ли, Том. Он же был выпивши, сразу видно, да он и никогда трезвый не бывает. Взять хоть моего отца: когда налижется, лупи ты его хоть колокольней, ничего ему не сделается. Он и сам так говорит. То же самое и Мэф Поттер, ясное дело. Вот если б он был трезвый, тогда, пожалуй, мог бы окочуриться от такой затрещины, да и то еще неизвестно.

После нового раздумья Том сказал:

— Гек, а ты не проговоришься?

— Том, проговариваться нам никак нельзя. Сам знаешь: если этого индейского дьявола не повесят, он не задумается нас утопить, как котят. Попробуй только, проговорись! Вот что, Том, дадим друг другу клятву, что будем молчать, — без этого нельзя.

— Что ж, я согласен. Это лучше всего. Просто давай возьмемся за руки и поклянемся, что…

— Нет, так не годится. Это хорошо для каких-нибудь пустяков, особенно с девчонками: они вечно ябедничают и непременно все выболтают, если попадутся. А тут дело важное, значит, надо писать. И обязательно кровью.

Том от всей души приветствовал эту мысль. Выходило таинственно, непонятно и страшно: ночная пора, этот случай, окружающая обстановка — все одно к одному. Он подобрал сосновую щепку, белевшую в лунном свете, достал из кармана кусок сурика, сел так, чтобы свет падал на его работу, и с трудом нацарапал следующие строчки, прикусывая язык, когда выводил толстые штрихи, и высовывая его, когда выводил тонкие:

Гекльберри искренне восхищался легкостью, с какой Том все это написал, и его красноречием. Он немедленно вытащил булавку из отворота и собирался уже колоть себе палец, но Том сказал:

— Постой, не надо. Булавка-то медная. Может, на ней ярь-медянка.

— Какая такая ярь-медянка?

— Ядовитая, вот какая. Проглоти попробуй хоть капельку, тогда узнаешь.

Том размотал нитку с одной из своих иголок, и каждый из мальчиков, уколов большой палец, выжал по капле крови. После долгих стараний, усиленно выжимая кровь из пальца, Том ухитрился подписать первые буквы своего имени, действуя кончиком мизинца, как пером. Потом он показал Гекльберри, как пишут Г и Ф, и дело было кончено. Они зарыли сосновую щепку под самой стеной со всякими таинственными церемониями и заклинаниями, после чего можно было считать, что их языки скованы, оковы заперты на замок и ключ от него далеко заброшен.

В эту минуту какая-то фигура проскользнула в пролом с другого конца разрушенного здания, но мальчики этого не заметили.

— Том, — прошептал Гекльберри, — а это нам поможет держать язык за зубами?

— Само собой, поможет. Все равно, что бы ни случилось, надо молчать. А иначе тут же и помрем — не понимаешь, что ли?

— Да я тоже так думаю.

Том довольно долго шептал ему что-то. И вдруг протяжно и зловеще завыла собака — совсем рядом, шагах в десяти от них. Мальчики в страхе прижались друг к другу.

— На кого это она воет? — едва дыша, прошептал Гек.

— Не знаю, погляди в щелку. Скорей!