Приказчик атлас развернул. На лице угодливость изобразил. Сапожки господской дочери подал. Та сразу кинулась примерять их. Сдавил сапожок ногу до боли. Слуги едва стащили. А тут солнечный луч портрет осветил. И вместо себя дочь заводчика ведьму увидела.

— Что такое! Ты что приволок?! — завопила красавица.

И бац, бац! Сапожками-то приказчика по лицу. А тому на портрете тоже отчетливо ведьма пригрезилась. Приказчика тут же сердечный приступ хватил.

Заводчик вовсе от страха побелел: скользнули шнурки со Степановых сапожков настоящими живыми медянками и запястья рук его дочери обвили.

С давних пор живет поверье на Урале. Если кого укусит медянка — лекаря не зови. Не избежать тут смерти. Медянки всегда с разбором кусают. Значит, злобная, ненавистническая душа у человека. А доброго да к людям отзывчивого не заденут.

Прямо в заводской пруд глядели окна избенки, где Макар проживал. Как конь в упряжке, мотался Макар на работе. Руду дробил. Рудничную тачку катал. Домну кормом обеспечивал. Десятники, хозяйские прихвостни, старались во всем ущемить мальчонку. За Макара-то заступиться некому. Родители далеко, наезжали редко. Их за провинность в Шемахинский завод хозяин отправил. А тут нечаянно-негаданно появилась в Кыштыме старушка. Сколько ни билось лихое время над ней, а не согнуло. Ходила прямо, как молодица, и глаза горели по-девичьи озорно, как два зеленых малахитовых камня.

Известно, пришлому человеку где-то жить надобно. Вот и показали ей люди на Макарову избенку. Один, дескать, мальчишка живет. Сходи, бабушка, поговори с парнишкой, жить и пустит.

А с Макаром об этом и говорить не надо. Невесело ему в пустых стенах. Человеческого голоса не слышит. Он и пустил к себе старушку. А соседи прозвали ее Макарьихой.

Вставала Макарьиха до света. Сама маленькая да тоненькая. Вроде бы и силы-то большой в ней нету, но работа кипела в руках. Как управится по хозяйству, целыми днями пропадала в лесу. То грибы да ягоды собирает, то травы целебные ищет. В дружбе жила Макарьиха и с лесными зверями. У зверей тоже беды да болезни случаются. Однажды самому серому волку помощь оказала. Из железного капкана лапу его вызволила.

Зимой из хмурого сосняка к Макаровой избенке много звериных следов тянулось. Никому из зверей Макарьиха в еде не отказывала. А чаще всего лось-трехлеток приходил. Его бабка с Макаром лосенком спасли. Из трясины Кошачьей елани в троицын день вытащили. Совсем уже неживой лосенок был. Бабка Макарьиха на теплой печи его отхаживала и молоком коровьим отпаивала. А, как встал лосенок на ноги да подрос, вновь заманила его тайга уральская. Но от завода далеко не уходил. Вечерами поднимался на Сугомакскую гору и на синь окошек глядел, где его выкормили да вырастили. На самом краю гранитной скалы стоял. Сильный да гордый. Мастеровые у домен о работе забывали. На шихтовом дворе толпились. На лося смотрели.

Только Прыщинского лесной великан из себя выводил. Охотничий азарт в приказчике зажигался. Откуда такого приказчика управляющий подцепил, одному богу известно. Слухи ходили, что проиграл кому-то в карты свое имение этот Прыщинский. Поэтому и над мастеровыми издевался по-волчьи. Сутками людей от домен не отпускал. Целую свиту соглядатаев завел, которые ему на работный люд доносили и нашептывали. Сам пальцем никого не ударит, а на заводской двор возами розги завозит.

С охотничьей страсти приказчика перемена на заводе и произошла. Вот как все это получилось.

Уманивало Прыщинского с ружьем на Сугомакскую гору бежать да того лося свалить. Он хотя и побаивался мастеровых, так как здорово им насолил, но на ружье надеялся.

Лето в тот год выдалось знойное да засушливое. Лесными пожарами богатое. Три дня лежал Прыщинский в засаде напротив камня, где лось любил стоять. А тот как будто чуял беду смертную. Только на четвертый день в предгрозовое затишье вырос он на гранитном сломе. Над шиханами черные тучи клубились. Молнии полыхали. Раскаты грома погасили грохот выстрела. Что дальше произошло, никто не видел. Прыщинского лесообъездчики у подножия Сугомакской горы нашли. Еле обогнали приказчика. Крепко поломан был лосем. Другому бы такая наука на пользу, а Прыщинскому наоборот.

Соглядатай приказчиков Блиненыш нашептал ему: дескать, во всем бабка Макарьиха виновата, колдунья старая. Из за ее наговора приказчикова красота потеряна. Прыщинский сна лишился. Черная дума его сердце одолела. Решил он Макарьиху со света сжить. Для этого Блиненыша подговорил. Денег не пожалел. А тот дождался безлунных ночей. Подпер двери избенки кольями. Под окна соломы подложил и в самую полночь поджег.

Макар тогда на заводе был. Ночную плавку к выпуску готовил. В высокого парня к тому времени выметался. Усы и бородка на белой коже лица затемнели. Плечи в стороны раздвинулись, простора требуя. В огневом ремесле кумекать научился. Парня сильного да рослого старшим мастеровым к домне поставили.

Когда пожар случился, Макар с работы прилетел. Крыша у избенки уже рухнула. Тушить нечего было. Угли золой, как серым покрывалом, затягивало. У парня горе великое. Макар бабку за родную мать почитал за ее доброту да заботу. А Прыщинский с кривой рожей на мастерового набросился:

— Кто она тебе? Мать родная? На заводе плавка горит. Марш на работу! А то, что избенки не стало, еще лучше. С домной в обнимку ночевать будешь.

Блиненыш тут же вертится. В ухмылке зубы скалит.

Смекнул Макар, чьих рук это дело. Но смолчал.

На рассветной зорьке на месте пепелища лось стоял и копытами землю бил. Макар к утру плавку тоже по-своему выдал. «Посадил в домну козла». Крепкого, жилистого да живучего. Так, что всю печь разламывать пришлось. Страшное наказание грозило парню. Макара уже стражники веревками связывали. Тут закачалась заводская стена, на мелкие камешки рассыпалась и рухнула. Рядом с Макаром лось вымахнул. Стражников, как ветром, выдуло. Могучими рогами разорвал веревки. Вскочил Макар лосю на спину. Только его и видели…

Блиненыш же на полученные от приказчика деньги дом для себя надумал строить. На фундаменте крепком, каменном. Мастеровые для фундамента камень начали ломать близ Сугомак-озера. Блиненыш самочинно работой руководил и радовался. Кладка фундамента к концу двигалась. Для одной стороны только каменных плит не хватило. Блиненыш на коня — и к тому карьеру, где камень ломали… Там его мертвым и нашли. Рядом лосиные рога положены. Дескать, вот чем примочен и паршивой жизни лишен.

Фундамент тот как памятка черному делу долго стоял. Уже в наше время, когда большой дом ставили, его бульдозером с землей сровняли, А карьер, где Блиненышу камень ломали, вода залила. Кыштымцы прозвали тот карьер Иудиной ямой. В нее часто домашняя скотина попадала. Захочет корова из той ямы воды испить, подойдет поближе, а глинистые берега и поползут вместе с коровой в воду. И что еще странно было. Осока да камыш любую мало-мальскую болотину заселяют, а берега этой ямы не жаловали.

Прыщинский тоже долго на заводе не удержался. Виденья страшные его замучили. Захочет на мастерового крикнуть или злобу на ком сорвать — замелькают перед ним лосиные рога. От страха Прыщинский вскорости и языка лишился. А безъязыкий приказчик кому нужен? Турнули его из Кыштыма.

Макара людям больше видеть не приходилось. Хотя он и недалеко от завода жил, на берегу Иртяш-озера обосновался. Иртяшское плесо и теперь Макаровым называется.

А в народе поверье пошло, что там, где лось копытом наступит, целебная трава вырастает. Да еще стали с тех пор работные люди над кроватью лосиные рога вешать, якобы охраняют они дом от бед и разных напастей. И на лосей кыштымские мастеровые охотиться перестали. За грех считают. Сейчас и вовсе лоси под охрану взяты.

Наши кыштымские да каслинские места редкостные. От других наособицу. Камнем подбиты. Облаками прикрыты. Людьми потревожены да озерами огорожены. А из всей озерной изгороди наших мест иртяшское прясло самое длинное. Возле Каслей вскипают иртяшские волны и бегут до травакульских берегов.