— О! — воскликнула она, не выпуская из крючковатых пальцев худеньких мальчишеских плеч в нелепых школьных пиджаках: — А вот папа идет. Давай у него спросим, что он скажет? — и острый взгляд впился в красное Славкино лицо — мальчик испуганно глянул на отца и тут же снова вперился в пол.

Дебольский нехотя натянул на лицо озабоченное выражение и в тщательно скрываемом раздражении пошел навстречу.

Вот и стоило отдавать пацана в такую безбожно дорогую школу, если тот не умеет себя вести. И теперь Дебольского будут отчитывать как мальчишку, за его же деньги. Мысль эта была досадна и неприятна.

Впрочем, через полчаса Дебольский вышел из школы в приподнятом настроении.

Все оказалось не так плохо, как можно было ожидать. И, отослав мальчишек собирать сумки, престарелая классная из сухой мегеры вдруг превратилась в какую-то даже застенчиво-суетливую, милейшую старушку.

Она посмеялась, взмахнула сухонькой ладошкой с густой вязью синеватых вен и, коротко глянув на класс, попросила отца посодействовать в воспитательном процессе и сделать строгое лицо.

Ничего такого уж из ряда вон мальчишки и не сделали. Немножко набедокурили. Но ее после сорока лет в школе уже ничем не удивишь. И дисциплину она, без сомнения, привьет первоклашкам железную. А вообще, Слава у них мальчик послушный, неглупый, разве что немного неусидчивый.

И пожилая учительница, не глядя в журнал, перечислила все Славкины оценки за последние две недели. Которые тут же смешались и затерялись в закромах памяти Дебольского.

В общем, заботливому папе совершенно не о чем было беспокоиться: под ее неусыпным контролем Славочка, без сомнения, очень скоро забудет все свои детские проказы и станет образцовым учеником: и умным, и послушным — два в одном.

Только напоследок старая учительница, деликатно хихикнув, спросила, не заберет ли Дебольский кота домой, потому что у нее уже есть трое своих.

На что он ответил категорическим отказом, на ходу сочинив про аллергию жены. И с некоторой поспешностью забрав сына, покинул учебное заведение.

Славка семенил рядом красный и пристыженный. Он поминутно поправлял то лямки тяжелого ранца, для чего ему приходилось пружиня подпрыгивать на ходу, то дужку сползающих очков. На отца глядеть он поначалу побаивался и только оказавшись на парковке, неуверенно подал голос:

— А чего это за мной мама не приехала? В понедельник всегда мама забирает. У тебя же тренинги, — ввернул он умное, заученное с младенчества слово, — а я всем ребятам говорю, что у меня папа…

— Ты лучше мне скажи, — Дебольский щелкнул сигнализацией, отпирая машину, — зачем вы кота в школу притащили? И где вы его взяли вообще?

— Ты понимаешь, папа, — вкрадчиво начал он — Славка вообще был мальчик основательный. Под очень толстыми стеклами очков блеснули внимательные и, главное, честные глаза. — Мы совсем не собирались приносить в школу кота, просто…

Дебольский открыл заднюю дверцу, и мальчик охотно влез в машину. Отец только полгода как убрал детское кресло, Славке отчаянно нравилось сидеть на обычном сиденье, как взрослый, и он теперь даже в магазин за продуктами ездил с восторгом.

Мужчина запихнул внутрь громоздкий школьный рюкзак, и Славка снова по привычке поправил очки.

Наташка все мечтала сделать Славке операцию. А сам Дебольский никак не мог решиться. При мысли о том, что придется класть маленького мальчика под скальпель — да еще резать глаза, — ему становилось не по себе. Терзали страхи: а вдруг зрение только ухудшится? А вдруг тот вовсе останется слепой?

К тому же он органически не выносил Славкиных слез: как-то внутри все сжималось. А потому все тянул. И обещал, что когда-нибудь потом… когда подрастет.

А впрочем, время летело быстро. Ему все казалось, что только вчера он забирал Наташку из роддома, а Славке вот уже семь лет. И так же — не успеют глазом моргнуть — он станет взрослым парнем, а там девочки, тусовки. Ну куда с такими очками?

Но пока об этом думать не хотелось. Славка почему-то всегда представлялся только таким: маленьким и наивным.

— А он сидит, мяучит, — продолжал мальчик с заднего сиденья, пока отец заводил машину, — и тогда Лешка кота в куртку сунул, а я в столовку побежал, чтобы… — увлеченно разглагольствовал он, уже осознав, что никакого особенно наказания за кота не последует.

Так и рассказывал всю дорогу до дома: с большой отдачей, в лицах. Перейдя с кота на учительницу, с учительницы на приятеля-Лешку, а потом еще бог знает на что.

Дебольский слушал музыку и наслаждался приятным вечером, и даже машина — черт бы ее побрал — вела себя паинькой.

А дома, как оказалось, уже вернулась с работы Наташка — снимала куртку в коридоре:

— Привет, Изнуренков[1], — бросила она смеясь, — ты чего грустный какой?

— Я не грустный. — Дебольский впихнул вперед себя сына и сам зашел в квартиру. Со значением подняв палец: — Я изнуренный.

Эта пикировка вошла в традицию в какие-то совершенно незапамятные времена. Когда Наташка два месяца лежала дома с воспалением легких и, не зная чем себя занять, перебирала пыльные книжные тома, которые до того год не вынимали из коробок. А вечером цитировала уставшему и засыпающему на ходу Дебольскому. В те времена они еще жили на съемной квартире, он работал по двенадцать часов в сутки. И смешная фамилия «Изнуренков» шла ему как нельзя больше.

Впрочем, в особо хорошем настроении Александр симметрично называл жену не Наташей, а Варварой[2]. При небольшом своем росте и миниатюрной фигурке Наташка обладала фантастическим шестым размером груди. Что вызывало слюноотделение практически у всех окружающих мужиков и скрытую гордость у Дебольского. Так и прилипло: Варвара — Изнуренков.

Вообще, за без малого тринадцать лет совместной жизни их окутала целая паутина мелочей и бытовых подробностей, личных, только им понятных шуток и ассоциаций, необъяснимых другим людям. И это, по мнению Дебольского, и было главным следствием их совместной жизни. Если не считать Славку.

— Мам, а мы сегодня… — как раз начал тот, видимо уверившись, что наказания удалось избежать, и даже уже забыв, что набедокурил.

Но очень поспешил.

— Ах да, — сделал вид, что только что вспомнил Дебольский, — ты представляешь, что они сегодня вытворили? — Искоса глянул на Славку, и тот принялся с трусливой поспешностью стягивать ботинки. Наташка, загодя сдвинув брови, вопросительно посмотрела на мужа. — Кота помоечного в класс притащили, прямо на урок, и в шкафу спрятали.

Славка задал стрекача.

— Здорово, — выдохнула Наташка, резко выпрямляясь, и лицо ее приняло озабоченно выражение, — ругались сильно?

Дебольский глянул на закрывшуюся дверь в комнату сына и после этого, махнув рукой, рассмеялся:

— Да нет, ерунда. Просили только сделать вид, что наказываем.

Наташка очень серьезно относилась к материнским обязанностям — на взгляд Дебольского, чересчур серьезно. Было в этом что-то неимоверно скучное — воспитывать Славку. По правде, Дебольский предпочитал такие вещи оставить жене: с него вполне хватало того, что он платил за эту чертову школу и возил сына в секции, между прочим, по четыре раза в неделю.

Наташка успокоилась и, балансируя на одной ноге, принялась расстегивать высокий ярко-фиолетовый замшевый сапог. Для модницы Наташки все эти тряпки, сочетания цветов, новые прически были немаловажной составляющей жизни, в свое время эта деталь служила не последней частью ее привлекательности для Дебольского. Впрочем, это только в начале, потом стало привычно.

Единственным недостатком, к которому можно было придраться, оставались несколько лишних килограммов. Набранных еще с рождением Славки, да так и не сброшенных. Сейчас, в неудобной позе, особенно очевидно выделилась складка на животе.

Удивительно, сам Дебольский никогда не любил полных женщин, но с формами жены смирился. В последние годы даже не замечал. Правда, иногда по привычке или из желания задеть слегка подкалывал. Наташка расстраивалась — заедала сладким — набирала полкило и расстраивалась еще сильнее. Но он это делал не всерьез. Жена была родной и привычной уже в совокупности, вместе со своей парой лишних.