Лё-ля.

Дебольский вдруг с надсадным предчувствием недоброго вспомнил Ольгу Георгиевну Зарайскую.

5

— А ты чего какой тихий? — спросила Наташка, привычно расставив на столе тарелки, и потянулась к высокому шкафу. — Что на работе нового? — Воровски глянула в коридор, скрипнула дверцей и достала с верхней полки — той, которую не мог видеть Славка, — на две трети съеденную, завернутую в мятую скрученную обертку, плитку шоколада. Соблазняя бесовскими калориями, блеснула фольга.

У Славки была аллергия: ничего серьезного — обычная крапивница. Но Наташка придавала этому факту важность эпических масштабов и наложила на себя добровольную епитимью, ибо мать должна страдать наравне со своим ребенком.

Причем самому Славке отсутствие в жизни шоколада ничуть не мешало, он вообще предпочитал хороший кусок мяса. Дебольский этим даже гордился, так казалось мужественнее: настоящий мужик растет. Отец, не признаваясь себе, комплексовал из-за мальчишкиных очков, и Славкин героизм служил некоторой компенсацией.

У Наташки чисто по-женски не хватало силы воли. И она, как кодированный алкоголик, прятала заначки.

— Все как обычно, — сухо растянул Дебольский. Мысли его витали где-то далеко, он машинально перелистывал ленту обновлений в телефоне и не мог сосредоточиться ни на чем определенном.

— Что, совсем ничего интересного? — Наташка с преступным наслаждением прелюбодейки откусила от плитки: она была из тех загадочных людей, которые почему-то не ломали, а именно надкусывали шоколад. Принялась катать его и плавить на языке, отчего на щеках втянулись ямочки. — У вас там все чокнутые, — хмыкнула она. — А нас Владимировна сегодня весь день заставляла пересматривать старые дела, чтобы…

Дебольский листал ленту в телефоне.

Листал и не слушал.

Почему-то в отделе считалось чуть ли не моветоном не подписаться на страницу шефской жены. И это при том, что сам Сигизмундыч жестоко глумился над конторскими девочками: «айфоны носят только идиоты», «делать селфи может только конченый кретин», «выкладывать в сети фотографии — просирать свои мозги». А жена его занималась фотоэкскурсиями.

По сути таскала людей по каким-то чертовым закоулкам, снимая на фоне заборов. Но, надо признать, снимала она красиво. А может, просто фильтры умело накладывала.

Эффектная была баба. Не во вкусе Дебольского: черные брови и сиренево-белые волосы, — но эффектная.

— Слава! Иди есть! — крикнула Наташка, пряча свою преступную шоколадку.

И Дебольский вдруг поймал себя на том, что листает уже машинально, не думая о том, что говорит жена, не вникая в то, что смотрит: добрался уже до прошлой недели и даже не заметил. Он раздосадовано выключил телефон и бросил его на стол.

— Пойду посмотрю что-нибудь, — поднялся он, не доев. Наташка кивнула, хотела что-то добавить, но в кухню вошел, приволакивая слишком длинные для его ног домашние штаны, Славка, и она отвлеклась.

Вечер прошел скучно, совсем как обычно. Дебольский долго лежал перед телевизором, машинально прыгая и прыгая по каналам. Обычно Наташку это раздражало: она требовала оставить что-то одно, даже если это спорт или «автоплюс». Лишь бы не действовала на нервы бесконечная смена картинок и звуковых рядов. Но сегодня она была занята: доделывала какие-то сводные отчеты, уткнувшись в свой ноутбук, и потому не возражала.

Только после одиннадцати жена с удовлетворением потянулась, хлопнула крышкой, и мерцание экрана сменилось шумом вентилятора.

— Включи что-нибудь, — попросила Наташка, забираясь в кровать со своей — левой — стороны.

Дебольский послушно щелкнул кнопкой — попал на какой-то тысячу раз виденный фильм и оставил. По молчаливому уговору сделали вид, что собираются смотреть, хотя оба знали, что скоро уснут. А потом где-то среди ночи Наташка в полудреме нащупает брошенный и забытый в кладках одеяла пульт и выключит экран.

Он по хозяйски притянул жену к себе и, навалившись плечом, заставил повернуться на бок. Где-то глубоко, в самом потаенном уголке подсознания, ему нравилось это ощущение власти, даже и наигранное. И Наташке тоже: она послушно легла так, как привычно и удобно. Дебольский уткнулся носом в сладко пахнущий затылок — губы и подбородок защекотали пушистые женины волосы. И почувствовал, что сегодня в общем не прочь.

Раньше, стоило об этом подумать, — все вставало на раз-два. Сейчас ему самому требовалась некоторая прелюдия. Выражавшаяся по большей части в том, что он несколько минут, забыв об экране телевизора, притирался к жене сзади, ожидая, когда кровь прильет куда нужно, и член упрется в ложбинку между ее ягодицами.

Тогда Наташка начинала играть свою роль: подавалась вперед, и дыхание ее становилось тяжелым и неровным. Плечи жены содрогались, и Дебольский хорошо ощущал это пальцами. Особенно когда начинал стягивать с нее нелепую, на его взгляд, и совершенно неудобную на вид пижаму на бретельках.

Потом он немного — совсем немного — ее целовал, пару минут вылизывал соски. И вставлял.

По телу Дебольского прошла дрожь удовольствия, и он почувствовал к Наташке резкий прилив любви и желания. Не то чтобы она была уже совсем готова, но так ему, пожалуй, даже больше нравилось: не слишком скользко. Дебольский принялся мерно и глубоко двигаться, ему становилось хорошо, на спине выступили капельки пота. Все же нависание на вытянутых руках слишком долгое время требовало определенных усилий. Но и они Дебольскому нравились. Кровь побежала по телу, над губой выступила испарина, он тяжело, истомленно задышал.

Большая Наташкина грудь белела в свете экрана телевизора, на ней отражались цветные блики. Руки жены неловко скользили по его поясу и ногам, но Дебольскому это не мешало. Ему было хорошо. И все лучше и лучше.

В какой-то момент он почувствовал резкое желание поменять позу — выскользнул с громким влажным звуком и нетерпеливо заставил жену перевернуться и встать в коленно-локтевую. Она не очень это любила, зато Дебольский, особенно в последние годы, самое большое удовольствие получал именно так. Наташка уткнулась головой в подушку, он уперся ногами в пол, задвигавшись быстрее и энергичнее. Раздвигая и раздвигая ей ноги так, как только было возможно, будто собирался разорвать пополам.

И занимался этим довольно долго, пока не понял, что Наташка уже устала. Пришлось ускориться. С поспешной вороватостью — как она с шоколадом — вызвал в памяти картинку случайно подвернувшегося порно. Еще пара толчков — и струя выстрелила куда надо.

Впрочем, туда как раз было не надо.

— У тебя какой день? — задыхаясь, торопливо спросил Дебольский. От смешанного запаха разгоряченных тел и усиленного потом сладкого аромата крема жены накатила мягкая усыпляющая расслабленность.

— Третий после, — устало пробормотала Наташка.

А Дебольский с последним утомленным выдохом опустился на кровать, прижавшись к спине, подминая тело жены под себя. Привычным движением обнял ее и уткнулся лицом в пушистые волосы. Вялый член неловко выскользнул наружу, хотя Дебольский предпочел бы еще подержать его внутри: ему так было приятней. А вот Наташке — он это знал — нравилось само ощущение мягкого, едва ощутимого скольжения, и она чуть шевельнулась, потянувшись вослед, хотя под весом его тела почти не могла двигаться.

— Тебе тяжело? — спросил Дебольский. Так, как делал это уже десяток лет.

— Нет, — как обычно ответила жена, — хорошо.

И оба на какое-то время замерли, усталые и разморенные.

А потом Наташка принялась выворачиваться, чтобы поспешно — пока не видит Славка — замыться в ванной. А он сделал вид, что не желает ее отпускать. Хотя, по правде говоря, уже тоже хотел в душ и лечь нормально. Дебольский глянул на часы: шел первый час ночи. И понадеялся, что Славка уже спит и не прислушивается.

На самом деле Наташка уже не первый год потихоньку намекала, что не против завести второго — в последнее время эти разговоры стали чаще и навязчивее, — но Дебольский не горел особым желанием. Снова вся эта канитель с врачами, беременностью, беспокойствами и слезами. Потом роды и бесконечные кормления, ночные крики, прививки, анализы и ежедневный недосып. Что касается его — ему вполне хватило бы Славки.