– Возможно. Должно быть, я пропустила его на экспозиции внизу.

– О, внизу его нет. Я проверил экспонат по номеру в каталоге. – Локти потянулся вперед и постучал пальцем по рисунку. – Он предоставлен для выставки в другом музее.

Я посмотрела на часы. Четыре минуты и двадцать с чем-то секунд.

– Где? Пожалуйста, только не говори, что в Австралии.

Аспирант смеялся дольше, чем моя фраза заслуживала, особенно учитывая, что отчаяние я не изображала.

– Нет, не так далеко. Всего-то в художественном музее Сент-Луиса.

Несмотря на тикавшие часы, я хотела выразить Локти свою благодарность.

– Спасибо тебе, – сказала, возвращая ему книгу. – Ты вышел за рамки служебного долга.

Он покраснел:

– Я архивист в весьма специфическом музее. Мне нечасто выпадает возможность проявить себя.

Когда он забирал у меня книгу, что-то выскользнуло из страниц. Мы оба наклонились, чтобы это подобрать и чуть не столкнулись головами. Аспирант смутился, а я подняла упавший на кафельный пол кусочек плотной бумаги. Сначала подумала, что это карточка из каталога, но, перевернув ее, увидела нарисованное чем-то вроде несмываемого маркера ухо. Анатомически не очень-то верное, но определенно узнаваемое.

– Странная закладка, – заметил Локти.

Да уж. Магии я не ощутила, но ведь ни черта в ней не смыслю. Однако от плохого предчувствия отделаться не могла. Если это какого-то рода заклинание, тогда что еще могло символизировать ухо, кроме как прослушку?

Столько всего надо обдумать, но у меня в голове продолжали тикать часы. Я разорвала карточку пополам, надеясь, что это разрушит заклятие, а затем повернулась обратно к собеседнику:

– Можешь посмотреть, кто последним брал книгу?

– Ну, книги из архива проверить нельзя, – ответил он, разрушая эту зацепку. Затем добавил: – Но, вероятно, можно узнать, кто последним выбирал ее в каталоге.

– Было бы просто здорово. – Возможно, я немного хватила через край, но моя благодарность была настоящей. Заклятие или нет, кто бы последним ни искал Оостерхауса и его шакала, он послужит лучшей путеводной ниточкой в поисках Алексис.

Я обрадовалась бы еще больше, смотайся аспирант по-быстрому это проверять, чтобы я могла спуститься вниз за оставшиеся две минуты и пятьдесят семь секунд. Когда тишина стала неловкой, я указала на лестницу:

– Я скоро вернусь. Мне просто нужно, э-э…

– Ой! – Он снова покраснел, и я была счастлива позволить ему прийти к любым выводам, удержавшим его от дальнейших расспросов. – Тогда я буду в…

Он бочком попятился в обратную сторону.

– Чудненько.

Как только Локти отвернулся, я поспешила вниз, сжимая в руке разорванную карточку. Добравшись до первого этажа, сунула обрывки в карман и, как будто только что не неслась сломя голову, спокойно вошла в галерею, посвященную Египту. У меня даже осталась одна свободная минутка…

…И никакого уединения. В галерее было полно народу. Не в том смысле, что ступить некуда, но многовато для нашей затеи. Вероятно, проходила какая-то экскурсия или учебное занятие, поскольку у саркофага о чем-то распинался доцент, и, по всей видимости, дальше никто двигаться не собирался.

Что бы там Карсон ни задумал, это должно было случиться в следующие двадцать секунд. И кроме как громко заорать «Пожар!», больше вариантов выпроводить группу я не видела. Мумия в саркофаге, может, и спит вечным сном, но вот у гида будет что сказать, и немало, если я перешагну через низко висящий бархатный шнур и положу ручонки на царя Тута.

Я все еще скрипела мозгами, когда внезапно потух свет, и галерея погрузилась в непроглядный «мать-моя-женщина-я-в-темноте-с-мумией» мрак.

– Никому не двигаться, – велел доцент. – Мы не хотим, чтобы в темноте вы что-нибудь снесли.

Ага, как же. Слабые фантомные следы на стоявших в ящиках экспонатах размечали для меня комнату, пока я бежала в другой ее конец к величественному часовому. Но я забыла об оцеплении высотой по щиколотку и, запнувшись, с жутким грохотом снесла медные столбики. Я завалилась лицом вниз и только по счастливой случайности не вписалась головой в базальтовый постамент.

– Я сказал не двигаться! – выкрикнул доцент.

– Я в порядке! – заорала я в ответ, боясь, что кто-нибудь решит проверить мое самочувствие. Но порядком тут и не пахло. Мне нужно было добраться до статуи до того, как включат освещение.

Камень под моими руками оказался холодным, а высеченные иероглифы под пальцами – шероховатыми. Я воззвала к прошлому, не настолько далекому с его художниками и резцами, но лет на сотню назад. В экстрасенсорном эквиваленте – все равно что с крыши крикнуть.

«Айви Гуднайт, если от тебя хоть что-то здесь осталось, отзовись».

Тишина.

«Тетушка Айви, мне нужна твоя помощь!»

Ничего, кроме приближавшихся шагов и подпрыгивающих зайчиков света от фонариков.

Надежда рухнула под сокрушительным весом неудачи, я уронила голову и растеклась лужицей на полу. Что теперь? Единственное, что я умею, – разговаривать с мертвыми. Если это не сработало, то какой от меня прок Алексис?

Оставалась наводка, которую я отправила по е-мейлу Тейлору. Майкл Джонсон. И факт, что Алексис бывала с ним в музее. И подсказка в виде ушастой карточки. И статуя шакала в музее Сент-Луиса. И флешка, которую мы так и не разблокировали.

Все эти вещи ждали, когда я поднимусь с пола.

А еще – пара поношенных кожаных ботинок прямо перед моим носом. Запылившихся от песка ботинок, которые я прекрасно видела в непроглядном «что-ж-я-такое-вызвала» мраке.

– Вызывала? – спросила нависшая надо мной тень.

Проследив взглядом вверх по сапогам, бриджам для верховой езды, очень большой куртке и шарфу, я обнаружила, что призрак, иронично вскинув рыжую бровь, смотрит на меня в ответ.

Мда, не такой мне виделась встреча с кумиром. Я вскочила на ноги, но, так и не выпутавшись из шнура, только шума наделала.

– Не двигайся! – крикнул экскурсовод, и из темноты донесся еще чей-то голос:

– Мы сейчас. Оставайтесь на месте, пока не включится свет.

– Кто ты? – спросила тетя Айви.

Она выглядела совсем как на семейной фотографии: под тридцать, очень самоуверенная и даже близко не настолько удивленная, как следовало бы. Заметив мои рыжие волосы, тетя внесла поправку в свой вопрос:

– Или лучше спросить, какой сейчас год? И где мы?

Неудивительно, что пришлось приложить столько усилий, чтобы ее призвать. Должно быть, след почти исчез. Что вполне объяснимо: Гуднайт, если не захочет, не станет после смерти нигде слоняться.

– Меня зовут Дейзи. – Даже если бы рядом никого не было, я бы все равно разговаривала про себя, потому что это самый быстрый способ – буквально со скоростью мысли. – Я твоя пра-пра… В общем, не важно в каком поколении, потому что я в беде и мне нужно знать все, что ты можешь рассказать о шакале Оостерхауса.

– Понятия не имею, что это. – Я едва не выругалась, мысленно или вслух, но тут тетя Айви продолжила: – Знаю только профессора Оостерхауса. Он здесь преподает – преподавал. – Она потерла лоб, совсем как сделала бы при жизни. – Прости, но мое ощущение времени в полном беспорядке.

– Не беспокойся. Бывает. – Ну а как иначе, если твои прошлое, настоящее и будущее уже произошли?

Но тетя Айви все равно забеспокоилась, словно ощутив мое волнение. От прилагаемых усилий собрать воедино воспоминания ее фантом начал мерцать, однако стабилизировался, когда я еще больше влилась в нашу духовную связь.

– Что-то было с ним связано, и этот шакал в голове крутится… – сказала тень. – В начале тридцатых Оостерхаус покинул институт. Темная история.

То есть в тридцатых годах двадцатого века. Сопоставив хронологию с немецкой фамилией ученого, я высказала дикое предположение:

– Он был сторонником фашизма?

– Совсем нет, – ответила Айви, и по связи, казалось, проскочила искра. – Когда он ушел, я была в отъезде, но по возвращении услышала сумасшедшие россказни о том, что профессор якобы основал какой-то культ и клялся, будто нашел нечто, способное разгромить Третий Рейх.