Пик этого невиданного противостояния наступил в 1717 году, когда царевич вместе с любовницей, крепостной своего воспитателя Никифора Вяземского Ефросиньей, страшась отцовского гнева, бежал за границу. Но властная рука отца и монарха настигла его и там. Угрозами и обманом царевича вынудили вернуться в Россию и тотчас же заточили в Петропавловскую крепость, где в 1718 году, после нечеловеческих пыток, в которых лично участвовал сам Петр I, он скончался. По городу распространилась молва, что царевича придушили подушкой по личному приказанию отца. Еще одну легенду о смерти царевича Алексея записывает в своем «Table talk» («Застольных беседах») А. С. Пушкин. «Царевича Алексея положено было отравить ядом. Денщик Петра I Ведель заказал оный аптекарю Беру. В назначенный день он прибежал за ним, но аптекарь, узнав, для чего требуется яд, разбил склянку об пол. Денщик взял на себя убиение царевича и вонзил ему тесак в сердце». Наконец, сохранилась легенда, что Петр принес своего старшего сына в жертву Петербургу. И будто бы, если верить еще одной страшной легенде, сам, лично, отрубил голову своему сыну.

По указанию Петра царевича Алексея торжественно похоронили в еще недостроенном Петропавловском соборе. А когда величественный и прекрасный собор освятили, в народе стали говорить, что его колокольня не что иное, как кол на могиле непокорного царевича, дабы крамола, исходящая из его праха, никогда не смогла бы распространиться по Руси.

Другая, не менее драматическая, история произошла через двести лет. Царевич Алексей Николаевич родился в 1904 году, прожил всего тринадцать лет и просто не успел занять достойное место в петербургском городском фольклоре, хотя всеведущая молва заговорила о нем чуть ли не с самого его рождения. Странная, редкая и непонятная простому обывателю болезнь — гемофилия, постигшая мальчика и поначалу тщательно скрываемая от окружающих, породила в столице самые невероятные слухи. Одни говорили, что ребенок родился умственно отсталым; другие утверждали, что он подвержен эпилептическим припадкам и поэтому родители якобы боятся показываться с ним на людях; третьи, ссылаясь на некие авторитетные источники, доверительно сообщали, что наследник престола — жертва анархистской бомбы.

Между тем, если не считать ужасной и непредсказуемой болезни, он был обыкновенным ребенком, ласковым и общительным, любимцем всей многочисленной семьи и дворцовой челяди. С ранних лет он старательно готовился к обязанностям государя. Отец настоятельно требовал его обязательного присутствия во время всех официальных государственных церемоний, на военных учениях и парадах, а с началом Первой мировой войны, будучи Верховным главнокомандующим, Николай II велел поставить в своей комнате в Ставке койку для наследника.

К тому времени в мальчике резко обострились внутренние противоречия, доселе не мучившие его. В монаршей семье существовал негласный обычай, который никогда не подвергался сомнению ни детьми, ни родителями. Семья была двуязычной и поэтому с русским папой дети разговаривали по-русски, а с немецкой мамой, соответственно, по-немецки. Это было так естественно и романтично. Но война, в результате которой Россия и Германия стали непримиримыми врагами, все смешала и перепутала в слабой, неокрепшей душе ребенка. До нас дошел не то анекдот, не то легенда о том, как один генерал, проходя коридорами Зимнего дворца, повстречал плачущего наследника престола. Генерал погладил мальчика по голове и спросил: «Кто тебя обидел, малыш?» И цесаревич сквозь слезы ответил: «Когда русских бьют, папа плачет. Когда немцев бьют, мама плачет. А когда мне плакать?»

Цесаревич погиб от рук большевиков вместе со своими родителями и сестрами в подвале дома Ипатьева в Екатеринбурге. В ночь с 16 на 17 июля 1918 года все они были расстреляны. Сохранилась странная легенда о лиственнице, посаженной в Дивееве в год рождения царевича Алексея, предсказанного блаженной Пашей Саровской во время поклонения царской семьи мощам святого Серафима. Едва дерево прижилось, как люди стали обламывать кусочки его коры на память. К 1918 году ствол приобрел цвет запекшейся крови.

Сохранилось множество легенд о чудесном спасении царевича Алексея от гибели. Но все они не петербургского происхождения и потому в рамки нашего очерка не укладываются.

Так, по аналогии с известной пословицей «Сам себе голова», иронически говорится о небольшом руководителе, начальнике, для которого собственная значимость превыше всего. Поговорка появилась благодаря Исаакиевскому собору. С одной стороны, это было самое большое сооружение города, с другой — значение его в истории петербургского зодчества всегда оставалось довольно спорным.

История строительства Исаакиевского собора восходит к эпохе Петра Великого, который родился в день поминовения Исаакия Далматского, малоизвестного на Руси византийского монаха, некогда причисленного к лику святых. В 1710 году в честь своего святого покровителя Петр велит построить в Петербурге деревянную Исаакиевскую церковь. Она находилась в непосредственной близости к Адмиралтейству и была, собственно, даже не церковью, а «чертежным амбаром», в восточной части которого водрузили алтарь, а над крышей возвели колокольню.

В 1717 году на берегу Невы, западнее Адмиралтейства, по проекту архитектора Г. И. Маттарнови начали строить новую, уже каменную Исаакиевскую церковь. Но из-за досадной ошибки в расчетах грунт под фундаментом начал оседать, и церковь пришлось срочно разобрать. В 1768 году Екатерина II, всегда считавшая себя политической и духовной наследницей Петра, начала возведение нового Исаакиевского собора по проекту архитектора Антонио Ринальди. Собор строился на новом месте, сравнительно далеко от берега. Он облицовывался олонецкими мраморами, яркий, праздничный и богатый вид которых, по мнению современников, достаточно точно характеризовал «золотой век» Екатерины. Но строительство затянулось, и к 1796 году — году смерти Екатерины — собор был построен лишь до половины.

Павел I сразу после вступления на престол приказал передать мрамор, предназначенный для Исаакиевского собора, на строительство Михайловского замка, а собор достроить в кирпиче. Нелепый вид кирпичной кладки на мраморном основании рождал у обывателей дерзкие сравнения и опасные аналогии. В столице появилась эпиграмма, авторство которой фольклор приписывает флотскому офицеру Акимову, поплатившемуся за это жестоким наказанием плетьми и каторжными работами в Сибири:

В разных вариантах петербуржцы пересказывали опасную эпиграмму, прекрасно понимая, что символизируют «низ мраморный» и «верх кирпичный».

В 1809 году Александр I объявил конкурс на проектирование нового Исаакиевского собора, а 26 июня 1818 года произошла его торжественная закладка. Проект создал молодой французский архитектор Огюст Монферран, за два года до этого приехавший в Россию.

Строительство собора завершилось только через сорок лет, в 1858 году. В России даже появилась пословица, связанная с таким долгим сроком. Она приводится в «Словаре псковских пословиц и поговорок». Оказывается, чтобы представить себе грандиозность дела, которое наконец-то завершилось, достаточно сказать: «Исаакиевский собор построился». Ко всему, он казался излишне тяжелым и грузным в своей пышности, за что одновременно со сравнительно лестным микротопонимом «Мраморный» в народе он назывался еще и «Чернильницей». Он и в самом деле напоминает перегруженный излишествами монументальный настольный чернильный прибор. Теперь, по прошествии стольких лет, когда страсти более или менее улеглись, можно только догадываться, что «Чернильница» далеко не самое единственное и не самое обидное прозвище, брошенное в громаду собора.