Неспокойно и в монастырях. Крупнейший и влиятельнейший монастырь Дрепунг в открытую недоволен политикой Лхасы, в окраинных монастырях волнения, было даже самое настоящее восстание монахов, придерживающихся прокитайской ориентации.

– Я вам рассказываю обо всем этом так подробно, – размеренно говорил Томба, прикрыв веки, – чтобы вы поняли, почему разбойник Джа-лама решился на столь беспрецедентный для буддиста… нет, это слишком мягкое определение… на столь кощунственный поступок, как нападение на монастырь. Впрочем, слово «поступок» неверное, верное – преступление. Он пошел на это преступление, прекрасно понимая, что сейчас властям Тибета не до какого-то разбойника и все ему преспокойно сойдет с рук… Однако достаточно представить себе карту Тибета, как сразу возникает вопрос: почему для нападения Джа-лама выбрал далеко не самый близкий к его владениям монастырь? И это еще мягко сказано, не самый близкий!

Разное говорят. Кто-то считает, что Джа-лама якобы прослышал о несметных сокровищах, хранящихся в монастыре. Например – о неком артефакте, способном одарить владельца силой древних героев… Но большинство людей объясняло все гораздо проще: Джа-лама оказался в этих краях, преследуя богатый караван, а когда по каким-то причинам караван упустил, то выместил злость нападением на монастырь, оказавшийся на свою беду ближе прочих. К тому же как главарь он не мог допустить, чтобы рядовые члены шайки разуверились в удачливости своего предводителя… Правда, все почему-то упускают из виду одно маленькое, но очень важное обстоятельство. Часть прозвища разбойника переводится как «святой». А это означает, он подавал себя людям как истинно верующий, примерный буддист. Преследования властей он не боялся, но ведь непременно пошла бы молва о том, как он грабит монастыри. Эта молва могла переменить к нему отношение… даже отвратить от него людей. Нет, чтобы просто выместить злость и успокоить своих башибузуков, «святой-разбойник» скорее предпочел бы напасть на какую-нибудь деревню или даже вернуться ни с чем…

– Я тебе всегда говорил, что это никакой не аргумент, – перебил лесника Ольшанский. – Знавал я преступников, которые прикидывались верующими похлеще этого Джа-ламы, что не мешало им проделывать штуки, перед которыми грабеж монастыря – всего лишь веселая детская проказа вроде игры в куличики… – Он повернулся к Сварогу: – Но вообще-то, мне сразу понравилась идея насчет артефакта. А вдруг, подумал я, артефакт существует на самом деле и вдобавок до сих пор находится в монастыре? А вот золоту, сразу сказал я тогда себе и Донирчеммо, в заштатном монастыре взяться неоткуда, это все выдумки.

– Я позволю себе продолжить и рассказать, чем все закончилось, – как ни в чем не бывало сказал Донирчеммо Томба. – Джа-лама привел примерно около сотни своих людей к монастырю. Оружия у него было вдосталь – в придачу к прочим своим подвигам Джа-лама довольно активно приторговывал оружием: ведь его город-крепость находился возле самой границы… Известно, что его люди были вооружены британскими винтовками «Ли Энфилд», что у них с собой было по меньшей мере два пулемета и динамитные шашки в немалом количестве. В монастыре же, разумеется, никакого оружия не было, ибо это табу.

В общем, монастырь был почти разрушен, однако, как ни странно, Джа-лама тоже не победил. Он потерял почти всех своих людей и убрался ни с чем. А вот из монахов в живых остался лишь настоятель хамбо-лама Догпа Кхенчунг и один из послушников – хувараков… О деталях происшедшего мало что известно. Сохранились две легендарные версии событий. Согласно первой, монахи, отступая, заманили разбойников в монастырский дацан, с помощью неких механизмов обрушили здание, похоронив и нападавших, и себя под обломками. А вот вторая легенда гласит, что монахи владели тайным знанием, позволявшим им без оружия противостоять ораве вооруженных до зубов бандитов…

– А в легендах хотя бы намекают на то, что это было за тайное оружие? – заинтересовалась Лана.

– Нет, ничего, – покачал головой Донирчеммо Томба. – Но мы впоследствии учитывали то обстоятельство, что тайное оружие могло сохраниться и по сей день. Раз настоятель остался в живых, он должен был передать знание ученикам, а те – своим ученикам.

– Надо так понимать, что вы оба направились в тот монастырь? – спросил Сварог, задумчиво крутя в руке стакан с вином.

– Ага, – кивнул Ольшанский, доливая в рюмку остатки коньяка. – Я уже почти не сомневался, что монастырь Намчувандан – тот самый, который утопал в тумане в моем видении во время клинической смерти. Слишком много совпадений для простой случайности. И, кстати говоря и забегая вперед – я оказался прав.

Он помолчал, вспоминая, а потом сказал:

– Мы были друг в друге заинтересованы. Донирчеммо знал, где находится монастырь, знал язык и местные обычаи, разбирался и в монашеских делах, потому как одно время и сам был монахом. А у меня были деньги, без которых в нашем предприятии никак не обойтись. Монастырь располагался очень высоко в горах. Чтобы добраться до него, нужно было организовать настоящую экспедицию: запастись провизией на неделю, купить – вы будете смеяться! – мулов, набрать подарков, чтобы было чем расположить к себе монахов, нанять проводника по горным тропам. Да и потом, ежели артефакт и в самом деле существует, кто сказал, что нас подпустят к нему бесплатно!

– Подождите, подождите… Зачем вам понадобился тот монастырь, я понимаю, – сказал Сварог. – Но зачем он понадобился уважаемому Донирчеммо?

– В том-то все и дело! – Ольшанский взмахнул рукой, едва не опрокинув тарелку. – Помните, я вам сказал, что Джа-лама – не выдумка былинных сказителей и тому имеется убедительнейшее доказательство? Это доказательство сидит перед вами. Донирчеммо Томба – внук того самого, знаменитого «святого-разбойника» Джа-ламы!

– Истинная правда, – кивнул лесник. – Разбойник Джа-лама – мой дед. После того как я узнал, чья кровь течет в моих жилах, во мне все перевернулось. Это было самым сильным потрясением в моей жизни. Меня охватила одна-единственная страсть – узнать о моем деде Джа-ламе как можно больше. Страсть была настолько сильной, что я даже испугался этой силы, она раздирала меня на части. Чтобы успокоиться и разобраться в себе, я несколько лет провел в монастыре в Монголии. Именно там я со всей отчетливостью осознал, что мне не уйти от этого проклятия – я должен пройти по следам своего деда Джа-ламы, только так я обрету самого себя. И если Джа-лама зачем-то рвался в монастырь Намчувандан, я тоже должен был побывать там и выяснить, что заставило моего деда напасть на обитель…

– Замечу, что Донирчеммо появился в Тибете одновременно со мной, – Ольшанский повернулся к Сварогу: – Еще одна случайность, скажете?

Сварог в ответ пожал плечами. И был в этом жесте совершенно искренен.

– Вы замечательно говорите по-русски, – Лана вскинула глаза на Донирчеммо Томба, – а как утверждает Ольшанский, и по-тибетски тоже. И имя у вас тибетское. А еще, насколько помню, были какие-то астраханские калмыки, из которых происходил ваш дед. Как все запутано, однако…

– Даже более запутано, чем вы себе представляете, – усмехнулся лесник. – Потому что еще были монголы, благодаря которым я и заговорил по-русски. Дело в том, что мой отец ушел из города-крепости Джа-ламы, забрав всю свою семью. Ушел еще при живом деде. Шаг с его стороны был отчаянный. С одной стороны, он предчувствовал, что век Джа-ламы заканчивается и вот-вот до «святого-разбойника» доберутся если не те, то эти. И тогда всему ближайшему окружению «горного Робин Гуда» придется несладко, а в первую голову достанется, конечно, детям разбойника. С другой стороны, вместо благополучной жизни в городе-крепости мой отец обрекал семью на скитания и неизвестность… Он выбрал последнее.

Лесник на несколько секунд замолчал, глядя на догорающую в фонаре свечу. Его скуластое лицо на миг окаменело, на него легла тень.

– Я не могу обсуждать выбор отца, – заговорил он снова. – Он сделал его, и на этом все… Наша семья долго скиталась, жила в нищете. Я родился уже в Монголии. С детских лет говорил на двух языках, тибетском и монгольском. На первом – дома, на втором – на улице. А потом случилось… В общем, в один день я потерял отца, мать, всех братьев и сестер. И сам должен был сдохнуть, но так уж вышло, что не сдох, а выжил. Меня подобрал, спас и приютил один пастух. Он выучил меня многому и среди прочего русскому языку. Он говорил мне: «Поверь мне, этот язык станет для тебя главным языком». Сам Мэлсдорж знал русский не хуже…