И именно в этот момент моя бывшая любовница Инчунь – я отчаянно пытался забыть, что когда-то она спала в моей постели и родила мне мальчика и девочку – вышла из западного крыла дома. Перед тем, как появиться на улице, она, наверное, глянула в половинку разбитого зеркала, висевшего на стене, и привела в порядок свою внешность. На ней была синяя кофта из легкой хлопчато-бумажной ткани, просторные черные брюки, синий фартук с белыми цветами на нем и такого же цвета платок. Все было подобрано умело и со вкусом. Ее похудевшее лицо освещало солнце, а лоб, глаза, рот и нос вызвали в моей памяти непрерывный ряд воспоминаний. Она была хорошенькой женщиной, настоящей жемчужиной, которой хотелось любоваться. Лань Лянь, у тебя, поганец, хороший вкус! Ты ни за что на свете не взял бы в жены рябую вдовушку из западной окраины села.

Инчунь подошла к Хун Тайюэ, низко поклонилась и сказала:

– Уважаемый брат Хун, вы – великий человек, не обращайте внимания на такие мелочи. Вам не стоит опускаться до уровня этого упрямца.

Я увидел, что застывшее лицо Хун Тайюэ моментально размякло. Как человек, который слезает с осла, когда дорога резко круто идет вниз, он, воспользовавшись возможностью, сказал:

– Инчунь, я хорошо знаком с историей вашей семьи. Вы оба можете вести себя неблагоразумно в трудную минуту, но не забывайте про детей, у которых впереди долгая жизнь, подумайте об их интересах. Через лет восемь-десять, оглянувшись назад, ты, Лянь Ляню, поймешь, что мои слова, сказанные сегодня, – были неоценимым советом для тебя, твоей жены и детей.

– Уважаемый брат Хун, я понимаю ваше доброе намерение, – ответила Инчунь, дергая Лань Ляня за руку. – Немедленно проси прощения у уважаемого брата Хуна. Пойдем домой и поговорим о вступлении в кооператив.

– Не о чем говорить! – ответил Лань Лянь. – Если даже братья делят между собой семейную собственность, то что хорошего в том, чтобы совсем чужие люди вместе ели из одного котла?

– Ты действительно упрямый и тебя ничем не проймешь, – вздохнул возмущенный Хун Тайюэ. – Хорошо. Ты можешь оставаться единоличником, не вступая в наше общество. Но подожди, сам убедишься, кто сильнее – наш кооператив или ты. Пока что я уговариваю тебя, убеждаю с добрыми намерениями, но рано или поздно наступит день, когда ты упадешь перед нами на колени и будешь проситься вступить в члены кооператива. И этот день, будь уверен, уже совсем недалеко!

– Я никогда так не поступлю! И не упаду перед вами на колени! – сказал Лань Лянь, нахмурившись. – В правительственном постановлении написано: «Вступление в кооператив – добровольно, а выход свободный». Ты не можешь заставить меня!

– Ты – вонючее собачье  дерьмо! – взорвался Хун Тайюэ.

– Уважаемый брат Хун, пожалуйста...

– Перестань называть меня «братом»! – сказал Хун Тайюэ пренебрежительно и словно с отвращением к Инчунь. – Я – партийный секретарь, сельский председатель и по совместительству сотрудник сельской службы общественной безопасности!

– Партийный секретарь, сельский председатель, сотрудник сельской службы общественной безопасности...– робко повторила Инчунь. – Мы идем домой, чтобы посоветоваться...– она толкнула Лань Ляня и, всхлипывая, проговорила: – Ты упрямый, как осел, в твоей голове не мозг, а камень, иди сейчас же домой...

– Никуда я не уйду, пока не скажу всего до конца, – сопротивлялся Лань Лянь. – Сельский председатель, ты покалечил моего осла, а потому должен оплатить его лечение.

– Да, я оплачу, но пулей! – Хун Тайюэ похлопал рукой кобуру пистолета и издевательски захохотал. – О, Лань Лянь, о, мой Лань Лянь, ну ты даешь! – а затем, еще повысив голос, воскликнул: – А скажи-ка мне, кому принадлежит абрикосовое дерево?

– Оно принадлежит мне! – отозвался Хуан Тун, начальник сельской милиции. Он стоял в дверях восточного крыла дома и следил за жарким спором. Подбежав к Хун Тайюэ, он добавил:

– Партийный секретарь, сельский председатель, сотрудник сельской службы общественной безопасности, это дерево передали мне во время земельной реформы. Но после передачи оно ни разу не плодоносило, поэтому я приготовился его немедленно срубить! Как и Симэнь Нао, оно считает нас, сельских бедняков, своими врагами.

– Не говори глупостей! – холодно возразил Хун Тайюэ. – Ты болтаешь невесть что. Если хочешь стать на мою сторону, то не выдумывай небылиц. Это дерево не дает плодов, потому что ты за ним плохо ухаживаешь. А Симэнь Нао здесь не при чём. Хотя дерево сейчас принадлежит тебе, рано или поздно оно станет собственностью кооператива. Коллективизация – это ликвидация системы частной собственности и эксплуатации человека человеком. Это общая тенденция и во всём мире, и в нашей стране. Вот почему тебе надо заботиться о дереве. Поэтому, если ты снова позволишь ослу грызть его кору, то я спущу с тебя шкуру!

Хуан Тун беспрестанно кивал и натянуто улыбался. Его прищуренные глаза вспыхивали, в искривленном рту показались желтые зубы и посиневшие дёсны. Вот тогда то и появилась его жена Цюсян, бывшая вторая любовница Симэнь Нао, неся в двух корзинах, подвешенных на коромысле, своих близнецов – Хучжу и Хецзо. Аккуратно уложенные волосы на голове она намазала маслом душистого османтуса и напудрила лицо. На ней была кофта, украшенная по краям цветным узором, а на ногах – обувь из зеленого сатина с вышитыми на нем оранжевыми цветами. Что и говорить, отчаянно смелая женщина, как и тогда, когда была моей любовницей, такая же приодетая, нарумяненная и принаряженная, льстивая, с игривым взглядом и гибким телом, совсем не похожая на женщину-труженицу. Я знал ее хорошо, как свои пять пальцев. У неё не было доброго сердца. Она была острая на язык, с переменчивым нравом, пригодная только для постели, а не для душевной близости. Я знал, что у нее очень высокие запросы, поэтому если бы я не сдерживал её порывы, моя жена Бай и первая любовница Инчунь погибли бы от ее рук. Как раз перед тем как меня словно собаку расстреляли, она, догадавшись, куда ветер дует, набросилась на меня – мол, я её насиловал и подавлял, а Бай ежедневно над ней издевалась. Дошло до того, что она расстегнула кофту перед толпой мужчин, присутствующих на общественном собрании, когда со мной сводили счёты, и, завывая на все голоса, показала шрамы на груди. Смотрите, вот здесь Симэнь Бай прижгла меня курительной трубкой, а вот здесь деспот Симэнь Нао колол шилом. Будто хорошая актриса она знала, каким способом завоевывать людские сердца и внимание. А ведь я, Симэнь Нао, забрал ее к себе из сострадания. В то время она была еще подростком с косичками, сопровождала своего слепого отца на улицах и пением зарабатывала на пропитание. К сожалению, однажды отец умер  прямо на дороге, и ей пришлось торговать своим телом, чтобы его похоронить. Она стала у нас служанкой. Если бы я, Симэнь Нао, не спас тебя, неблагодарную, то ты замерзла бы на обочине дороги или попала бы как проститутка в публичный дом. Так вот, эта потаскуха, подвывая, обвиняла меня настолько правдоподобно, что женщины перед помостом сцены пролили столько слез, что их рукава аж поблёскивали. Прозвучали лозунги, гнев посреди людской толпы вспыхнул,  и моя судьба была решена. Я знал, что умру от рук этой шлюхи. Она рыдала, всхлипывала, но то и дело украдкой поглядывала на меня своими узкими глазками. И если бы два здоровенных милиционера не связали мне руки за спиной, то я, не смотря ни на что, бросился бы к ней и опять врезал бы ей хорошую оплеуху – одну, вторую, третью. Ведь, признаюсь, она действительно получила от меня три пощечины за то, что сеяла разлад в доме. Она тогда упала на колени, обхватила мои ноги руками и вся в слезах умоляюще глядела на меня. В ее взгляде было столько очарования, столько скорби, столько нежности, что сердце мое вдруг успокоилось, а член возбудился. Ну что можно поделать с такой женщиной, даже если она ссорит всех и не хочет работать? После трех пощечин она, словно пьяная, заворожила меня своей лестью. – Мой господин, мой господин, мой старший брат, убей меня, четвертуй, и все равно моя душа будет тянуться к тебе...