Занимаясь службой, Всеволод Владимирович со свойственной ему наблюдательностью приглядывался к своеобразному быту, и плодом ее явились превосходные очерки из кавалерийской жизни, в которых автор неподражаемо передал все ее поэтические стороны. Офицерские и солдатские типы вышли у него, как живые; особенно удалось Крестовскому описание «Травы», этих кавалерийских каникул в приволье лесной глуши и пойменных лугов с барским домом бывшего магната, окруженным таинственными легендами, которые автор услышал из разных уст и придал им такой поэтический характер. Эскадрон, где служил тогда Крестовский, стоял на «траве» близ Гродно, и описание имения и окружающих его мест происходило в тихие, июльские вечера, когда товарищи спали, а молодой писатель, гуляя по длинным, освещенным луной аллеям столетних дубов и каштанов, вдохновлялся обступавшими его тенями прошлого и брался за перо.

Помещики, евреи и крестьяне, входящие в соприкосновение с войском, давали ему случайные черты, которые он умел подмечать, почему и описания их выходили так жизненны и правдивы. Особенно типичны были факторы-евреи, без которых не может обойтись ни один кавалерийский полк, стоящий в Западном крае. Все эти военные рассказы были лишены какой бы то ни было тенденции; это были художественные эскизы с натуры, и представляли ряд впечатлений автора, которые дала ему новая своеобразная среда.

Во время своего пребывания в Свислочи он писал роман «Панургово стадо». Способ работы его был обыкновенно такой. Недели по две, по три он не брал пера в руки, но затем запершись в четырех стенах своего кабинета, начинал писать, не отрываясь. Любопытные жители местечка могли видеть Крестовского в окно, пишущего с низко наклоненной головой. Писал он обыкновенно на листах большого формата, мелким, но очень красивым и разборчивым почерком, почти без всяких поправок и помарок. Написав две или три главы в один присест, он обязательно прочитывал их товарищам и знакомым и затем уже отправлял в редакцию «Русского вестника», где печатался тогда этот роман.

Будучи в нижнем чине, Крестовский серьезно относился к этому званию и был, что называется, формалистом. Все его мундиры были из толстого солдатского сукна без всяких претензий на щегольство, так развитое тогда между юнкерами. В отношениях к офицерам он также не позволял себе никаких фамильярностей в силу своего положения как литератора, и даже в частных домах всегда строго соблюдал чинопочитание. Но это нисколько не мешало ему быть твердым и самостоятельным в своих убеждениях, невзирая ни на какое высокое положение кого бы то ни было, чему характеристикой является следующий эпизод, совпадающий с описываемой эпохой в жизни Всеволода Владимировича.

В 1869 году Крестовский из-за слабого здоровья получил разрешение лечиться на водах в Друскениках. Приехав туда, он заимел много знакомств и везде был радушно принят. Особенно часто он бывал у отставного генерала И.С. Плаксина. В самый разгар сезона приехал из Петербурга один сановник, известный в то время видный деятель, и как старый знакомый навестил Плаксина, где застал писательницу Анну Дмитриевну Мысовскую и Всеволода Владимировича. Когда его представили сановнику и тот с изысканной вежливостью протянул руку юнкеру, последний очень холодно ее пожал и удалился на балкон.

В это время съехалось еще несколько дам, и случайно сошлись всегдашние посетители дома. Неоднократно вызывала Мысовская Всеволода Владимировича в гостиную то под одним, то под другим предлогом; он нехотя, на пять минут, там появлялся и вновь отправлялся на балкон.

— Да посидите же с нами, Всеволод Владимирович! — воскликнула, наконец, она и, обратясь к сановнику, с женской экспансивностью сообщила ему:

— Если бы вы знали, как он божественно читает, как рассказывает! Продекламируйте же нам что-нибудь, — стала упрашивать она Крестовского, лицо которого становилось все мрачнее и мрачнее. К просьбам Мысовской присоединился и сановник, заявив, что был бы очень польщен оказанной ему честью.

Видя, что отказ был бы равносилен невежеству, Крестовский, взглянув многозначительно на Мысовскую, прочел какое-то коротенькое, ничего не значащее стихотворение. Сановник с благодарностью пожал ему руку. Когда остались только «свои», Крестовский, весь багровый, подошел к Мысовской и произнес задыхающимся голосом:

— Благодарю вас, Анна Дмитриевна, чего не ожидал — не ожидал!

— Да что с вами, Всеволод Владимирович? — спросила та, удивленная его тоном.

— А то, что я не хочу читать перед людьми, с которыми, может быть, и знакомиться не желаю!

— Да отчего же?

— И вы, причастная к литературе, меня об этом спрашиваете? Вы, которая сотрудничает в «Отечественных записках»? Я вам не фигляр и не скоморох, чтобы по заказу читать перед человеком, который так несочувственно всегда относился к многим собратьям по перу.

Едва общими усилиями все успокоили Крестовского не на шутку расстроенного, который потом извинился перед хозяином дома за невольный порыв негодования и долго не мог простить Мысовской ее выходки.

При этом нужно заметить, что это был один из редких случаев, когда Крестовский выходил из себя, будучи обыкновенно очень сдержан в выражении своих взглядов и убеждений.

Этот esprit de corps,[3] несмотря на гонения и разочарование в людях, всю жизнь не покидал Крестовского.

Год спустя, выдержав офицерский экзамен при Тверском кавалерийском училище, Крестовский был произведен в офицерский чин в свой же полк, и по распоряжению высшего начальства ему было поручено составление истории своего полка. Для архивных изысканий он был на два года прикомандирован к Главному штабу.

Здесь необходимо остановиться на тяжелых страницах жизни Крестовского, связанных с его семейной жизнью, которая стала невозможна уже после первого года супружества, и печальным финалом которой стал судебный процесс.

Во время этого процесса произошел инцидент с присяжным поверенным Соколовским, оскорбившим Крестовского, уже тогда носящего мундир, не как писателя и человека, а как офицера. В ответ на клевету, брошенную ему в глаза перед публикой, Крестовский через секундантов послал Соколовскому вызов на дуэль. Однако Соколовский драться наотрез отказался. Тогда Крестовский приехал на квартиру к вызванному и нанес ему два удара перчаткой по лицу. Следствием этого явился новый судебный процесс, на слушание дела по которому собралось все лучшее петербургское общество, в том числе великий князь Николай Николаевич Старший. Крестовский после речи защитника произнес сам последнее слово, сказав, что ничего не имеет против очернительства его как человека и как писателя — Соколовский делает это, зарабатывая свой гонорар. «Но когда г-н Соколовский позволил себе коснуться меня как офицера, затрагивать мои служебные действия, отчет в которых я обязан давать лишь своему начальству, — этого я не мог уже терпеть долее и потребовал от него удовлетворения, а раз он от него отказался — иного средства как пощечина, у меня не оставалось», — заключительные слова речи Крестовского были покрыты громом рукоплесканий, долго не прекращавшихся, несмотря на звонки председателя суда. Приговором ему был двухнедельный арест на гауптвахте, без внесения бытности под судом в послужной список.

Составление истории Ямбургского полка было личным желанием шефа полка, великой княгини Марии Александровны, на что вскоре последовало высочайшее соизволение.

Когда обширный труд истории полка был напечатан и представлен шефу, государь император перевел Крестовского тем же чином в виде награды в лейб-гвардии Уланский Его Величества полк.

В начале 1875 года на придворном концертном балу в день праздника лейб-гвардии Уланского Его Величества полка, государь император, заметив среди присутствующих Крестовского, подозвал его к себе и тут же возложил на него поручение составить историю гвардейского полка для поднесения державному шефу в день двадцатилетия его шефства над полком. История была написана и издана к назначенному сроку через год. Она отличалась точным стилем и интересным содержанием. Высочайшей наградой Крестовскому был выданный не в зачет годовой оклад жалованья. Автору этой книги выпала на долю редкая честь: цензором ее был сам государь император. В семье Всеволода Владимировича остался корректурный экземпляр, испещренный на полях примечаниями и поправками, сделанными собственноручно его величеством.