Следовательно, рядом с этим было и какое-то другое дело. Низами никакой честный труд не считал унизительным для человека. Поэтому он мог заниматься любым видом полезной деятельности. К сожалению, самое внимательное изучение его поэм все же не позволяет сделать никакого заключения о характере этой работы.

Во всяком случае, работа эта хотя и мешала его творчеству, но Низами все же полностью от него не отказался, а только направил его по совершенно иному руслу.

«СОКРОВИЩНИЦА ТАЙН» И НОВОЕ НАПРАВЛЕНИЕ В ПОЭЗИИ

Установление точной даты окончания первой большой поэмы Низами «Сокровищница тайн» встречает очень большие затруднения. Поэма посвящена правителю Эрзинджана в Малой Азии, Фахраддин Бехрамшах ибн-Дауду, который правил с 1166 по 1225 год. Таким образом, можно с уверенностью говорить, что ранее 1166 года это посвящение сделано быть не могло.

В самой поэме есть указание на дату в таких строках:

Довольно пятисот семидесяти лет сна,

Яркий день настал, спеши на сборище.

Отсюда как будто можно было бы заключить, что поэма написана в 570 году мусульманского летоисчисления, то есть в 1174/1175 годах. Но, к сожалению, даже и в самых старых рукописях есть расхождение, и рядом с 570 годом мы находим 550 год и 580 год. Ритмически возможно любое чтение, но, конечно, 550 (1155/1156) год - дата совершенно абсурдная, ибо она противоречит хронологии Бехрамшаха, да и нельзя допустить мысль, что такую поэму мог создать пятнадцатилетний мальчик.

Не утруждая здесь читателей сложными выкладками, отметим, что путем сопоставления ряда фактов можно притти к выводу о том, что работа над этой поэмой протекала между 1173 и 1179 годами, причем более вероятны были ранние годы, то есть Низами писал ее, когда ему было немного более тридцати лет.

По-видимому, у Низами было намерение лично отвезти поэму Бехрамшаху, но помешали этому военные действия:

Хотя и замкнулось кольцо войны

И выхода нет из-за этой стены[25]И далее:

Но вижу - на всех перекрестках львы.[26]]

Кинжалы, мечи у моей головы.

Не обязательно думать, что здесь речь идет о крупных военных столкновениях, может быть, имеется в виду просто небезопасность проезжих дорог для мирного населения.

Какие последствия для поэта имела отправка поэмы в Эрзинджан, мы не знаем. У историка сельджуков Ибн-Биби есть такой рассказ:

«И в этом году творец слов ходжа Низами Ганджави сложил в стихах, словно ожерелье из крупных жемчугов, на имя его августейшего величества книгу «Сокровищница тайн» и послал его величеству как дар и приношение. Мелик (царь) послал ему в награду с одним из наибов и хаджибов [27]] который был достоин вести с ним беседу, пять тысяч динаров золотом, и пять оседланных коней с убранством, и пять иноходцев-мулов, и почетные платья, расшитые самоцветами. Книгу эту он очень одобрил и сказал: «Если бы было возможно, то целые казнохранилища и сокровищницы послал бы я в награду и дар за эту книгу, которая сложена в стихах, подобных жемчугам, ибо имя мое благодаря ей сохранится в мире вечно. Похвалы и порицание писателей и поэтов - единственное средство для сохранения доброй славы или позора в этом непрочном мире и предательском времени. Так, потому, что предводитель арабских и иранских мудрецов… Фирдоуси Туси, сочинивший «Шах-намэ», - а более ценной жемчужины, чем оно, не было видно никогда, - не получил взамен своих трудов сокровища; восхваление султана Махмуда, по той причине, что допустил он по отношению к поэту оплошность, в устах народов мира сменилось на поношение».

В какой мере эти сведения соответствуют действительности, сказать сейчас трудно. Сам поэт нигде об этом даже не упоминает. Очень возможно, что «достойные доверия» придворные чины доверия не оправдали и дар хотя и был отправлен, но попал совсем не туда, куда он предназначался. Во всяком случае, нужно иметь в виду, что хотя Низами на какой-то дар, вероятно, и рассчитывал, но отнюдь не собирался торговать своими творениями. Иначе он не говорил бы в этой же самой поэме с таким презрением о поэтах, торгующих своим словом:

Взвешиватели серебра, что томятся по золоту,

Чекан этого дела на золото положили.

Но всякий, кто отдал за золото мысль, яркую, как день,

Взял камень, а отдал за него бесценный самоцвет.

«Сокровищница тайн» принадлежит к жанру дидактико-философской поэзии. Дидактическая поэзия хорасанским поэтам была известна еще в X веке. Можно с уверенностью полагать, что «Калила и Димна» Рудаки сохраняла дидактичность, присущую этому сюжету. Но поэма эта вряд ли стояла особняком среди бухарской поэзии X века, и только то печальное состояние, в котором дошли до нас памятники этого времени, не позволяет нам судить об этой поэзии более уверенно.

Жанр дидактической поэзии до большого совершенства довел газневидский поэт Мадждуд ибн-Адам Санаи (умер в конце первой половины XII века), поэма которого «Хадикат ал-хакаик» («Сад истин») получила весьма широкое распространение.

Приступая к своей первой поэме, Низами совершенно явно собирался создать некоторую параллель к этой поэме Санаи. Он говорит:

Двух славных поэтов две книги на суд,

И обе печать Бехрамшахов несут.

Той - золото новый нам вынес рудник.

Мой жемчуг - из нового моря возник.

В самом деле, поэма Санаи тоже была посвящена Бехрамшаху, правителю Газны - Бехрам-шах ибн-Мас'уд ибн-Ибрахиму (1118-1157). Но хотя между этими поэмами и есть связь, все же произведение Низами никак нельзя считать «ответом» (назира) или подражанием поэме Санаи; создавая «ответ», поэт должен был сохранить основные черты тематики оригинала и обязательно использовать в своем произведении ту же метрическую схему.

Низами ни того, ни другого не сохраняет. Если Санаи в своей поэме использовал метр, носящий название хафиф, то Низами «Сокровищницу тайн» построил по схеме метра сари.

Низами считал, что этим размером до него никто в повествовательной поэзии не пользовался. Об этом говорит приведенная выше строка, ибо слова «мой жемчуг - из нового моря возник» имеют двойней смысл. Слово бахр - море - в то же время означает метр - размер в поэзии. Таким образом, эта строка может быть передана и так:

Эту жемчужину новым метром создала.

Об этом говорит и другой бейт (двустишие) этой же поэмы:

Создал я новые чары, ,;.

Облик из новой формы отлил.

Однако дошедшие до нас фрагменты показывают, что уже в X веке один из бухарских поэтов пытался применить этот метр в эпосе. Возможно, что поэма его широкого распространения не подучила и Низами известна не была.

Уже в самом начале поэмы Низами резко противопоставляет себя придворным поэтам, подчеркивая, что она не может считаться произведением придворного стиля:

Хотя к этому дворцу служители

Обратились, прославляя,

Но перед Низами стоит они смиренно:

Он - иной, а эти иные - кто такие?

Ведь я оставил их на этой стоянке,

На целый переход подале погнал коня.

Меч я сделал из алмаза,

Всем, кто следом пойдет, голову снес.

Отход от придворной поэзии виден и в самом названии поэмы. Оно, очевидно, связано с преданием, пользовавшимся распространением среди поэтов. В ночь Ми'раджа, когда Мухаммед внезапно вознесся на небо, он увидел под небесным престолом закрытое на замок помещение. Он спросил: «О, брат мой Джибраил [архангел Гавриил], что это за место?» Ответ был: «О, посланник божий, это - сокровищница глубоких мыслей, а языки поэтов твоей общины - ключи к ней».

Низами усиленно подчеркивает оригинальность своего произведения:

Я слова по чужим образцам не вязал,

Что велело мне сердце, лишь то и сказал.

Он говорит о поэме: