Заказ Ахсатана был формулирован весьма четко:

Хотим, чтоб в честь Меджнуновой любви

Гранил, как жемчуг, ты слова свои.

Чтобы, Лейли невинность обретя,

Ты был в реченьях свежим, как дитя.

Чтоб, прочитав, сказали мы: «Ей-ей!

Клянемся днесь короною своей,

Что сладость книги стоит сотен книг».

Ты перед нами некогда возник,

В чертоге слов, как некий шах Хосров,

Так не жалей опять своих даров, -

Арабской ли, фарсидской ли фатой

Украсишь прелесть новобрачной той.

Но знай: с твоим искусством, Низами,

Знакомились мы прежде. Так пойми:

Для чьей отрады, для чьего лица

Ты нанизал свой жемчуг из ларца?

Нам неприличен тюркский твой язык.

Наш двор к простецким нравам не привык.

Раз мы знатны и саном высоки,

Высокие да слышим языки!

Характерно подчеркивание необходимости применения в поэме персидского языка. Оно неслучайно в устах ширваншаха, который, говоря о своей высокой родословной, имеет в виду связь с царями домусульманского Ирана.

Мы знаем две попытки увязать династию Ширваншахов с прошлым. По одной они ведут свой род от мифического стрелка из лука - Ареша, сына Кей-Кобада, по другой - от Бехрама Чубинэ, о котором мы говорили в предшествовавшей главе. Об этой похвальбой связью с древними властителями свидетельствует и список собственных имен Ширваншахов, среди которых мы находим Ферибурза, Манучихра, Фервдуна, Шаханшаха, Фаррухзада, Гершаспа, - всё имена, украшающие собой страницы «Шах-намэ». Это ясно показывает стремление восстановить старые традиции, сильно пострадавшие от долголетнего владычества тюрков - газневидов и сельджуков.

Несколько странен выбор темы. Казалось бы, что блюстителям иранских заветов нужно было заказать произведение на тему, связанную с традициями героического эпоса, столь популярного в этих кругах. Однако Ахсатан остановил свой выбор на чисто арабской теме, подчеркнув к тому же еще и желательность использования арабизмов в персидской речи.

О причинах такого выбора можно сделать следующее предположение. Ахсатан, видимо, интересовался литературой и был довольно начитан. Он не мог не знать, что почти все попытки продолжать традиции Фирдоуси в XI веке к желательным для старой аристократии результатам не приводили. Стоит вспомнить такие поэмы, как «Гершасп-намэ» Асади (написана в первой половине XI века) или «Вис и Рамин» Фахраддина Гургани (написана в середине XI века). Задание первой поэмы было - дать идеальный образ феодального аристократа. Гершасп, по мысли заказчика, должен был затмить доблестью даже знаменитого Рустама. На деле получилось иное. Как поэт ни восхваляет Гершаспа, но перед читателем встает образ жестокого, кровожадного, вероломного тирана, кроме отвращения никаких иных чувств не вызывающего. То же случилось и во второй поэме. Рамин, выставленный как образец рыцарских добродетелей, оказывается лживым, трусливым сладострастником, прекрасная Вис - распутной, безудержной в своих страстях, лживой и коварной. Хосров в изображении Низами идеальным типом отнюдь не является и сильно проигрывает рядом с простым ремесленником Ферхадом.

Предложенная Ахсатаном тема давала возможность избежать таких скользких вопросов. Она при любой трактовке не могла повредить интересам заказчика.

Низами взялся за предложенную ему тему, и в четыре месяца поэма была завершена. Совершенно неожиданно для самого поэта работа далась ему крайне легко:

Я говорил, а сердце давало ответ,

Я лишь царапну, а родник дает воду.

Если бы другие дела были запретны,

Была бы она завершена в четырнадцать ночей.

Низами указывает и точную дату окончания Труда - 24 сентября 1188 Пода.

В стихах ранних персидских поэтов XI века мы уже нередко встречаем имя Меджнуна, обычно приводимого как образец преданного возлюбленного. Можно поэтому думать, что предание о Меджнуне в это время уже было широко известно. Но письменных источников на персидском языке, излагающих это предание в более или менее полном виде, пока не обнаружено. Нужно поэтому думать, что Низами пользовался преимущественно источниками арабскими. У арабов эта тема была разработана как в фольклоре, так и письменно. Ввиду крайней сложности исследования раннего арабского фольклора мы здесь этой первой группы источников касаться не будем, а отошлем интересующихся ею к работе академика И.Ю. Крачковского [51]]

Из письменных источников, которые могли быть доступны Низами» мы остановимся на трех. Старейший из них - «Трактат о поэзии и поэтах» Ибн-Кутейбы (умер в 689 году). В этом трактате целая глава отведена Меджнуну.

Из нее мы узнаем, что настоящее имя Меджнуна [52]] было Кайс ибн-Муад, или, по другому варианту, Кайс ибн-Мулаввах, и что происходил он из племени Бени Джа'да. В детстве Кайс вместе с девочкой из своего племени, Лейли, пас верблюжат. Постоянное общение детей привело к тому, что они горячо полюбили друг друга. Но, как говорит автор, «дело Меджнуна затянулось», и в результате он потерял рассудок. Он бежал от людей, начал скитаться с дикими зверями, носил рубище. Когда с ним заговаривали, он не понимал человеческой речи и отвечал только в том случае, когда при нем произносили имя Лейли.

Некий Науфаль ибн-Мусахик, услышав о Меджнуне, разыскал его в пустыне. Он нашел Меджнуна голым, играющим с пылью. Он одел безумца в припасенные одежды, пытался говорить с ним, но ответа не получил. Тогда он заговорил о Лейли. Меджнун пришел в себя и даже запел стихи. Науфаль решил помочь Меджнуну и повел его с собой. Но племя Лейли встретило их с оружием в руках, и старейшины заявили: «Ёаллахи! О, Ибн-Мусахик, Не вступит Меджнун на нашу стоянку никогда, или же мы все умрем». Науфалю пришлось отказаться от осуществления своего намерения.

Далее рассказывается, что некто на пути в Хиджаз был застигнут непогодой и вынужден искать убежища в богатом шатре, возле которого было много скота. Одна из женщин в шатре, узнав, что он едет из Неджда, стала расспрашивать его, что он знает о человеке по имени Кайс. Узнав о его невзгодах, она долго рыдала. Это и была Лейли.

Отец Меджнуна пытался всеми способами уговорить отца Лейли согласиться на их брак, но тот принес клятву, что не выдаст свою дочь за Меджнуна никогда.

Тогда Меджнуна повезли в Мекку. Там он должен был помолиться об избавлении от страсти. Но когда путники были в долине Мина, где-то поблизости, за шатрами, раздался возглас: «О, Лейли!» Этот возглас мгновенно с полной силой воскресил уже остывавшую страсть, и Меджнун упал без чувств. Надежд на его излечение уже нет. Лейли тем временем выдали замуж за другого, и, узнав об этом, Меджнун окончательно помешался. Его заковали в цепи и заперли. Но он так бился, что родные побоялись удерживать его и отпустили. Он ушел в пустыню и стал скитаться с дикими зверями. Ему носили туда пищу и оставляли ее в определенном месте, куда он за нею приходил. Несмотря на безумие, Меджнун все это время складывал прекрасные песни о своей любви, и одному юноше удалось даже подслушать и записать их. Как-то раз заметили, что он три дня не приходил за пищей. Пошли искать и нашли его мертвым в каменистой лощине.

Очень близки к этим рассказам и сведения, сообщенные знаменитым сборником «Книга песен» Абу-л-Фараджа ал-Иефахани (897-957). Абу-л-Фарадж говорит, что по одним сведениям Меджнунов было несколько, а по другим - это вымышленный персонаж. Один юноша из дома Омейядов любил дочь своего дяди, писал о своей любви стихи и придумал предание о Меджнуне, желая скрыть свою страсть.

Излагая далее самое предание, Абу-л-Фарадж сначала сообщает то же, что мы находим у Ибн-Кутейбы. Интересен такой рассказ. Прекраснее Лейли для Меджнуна в мире нет ничего. Только однажды ее красоту ему напомнила газель. На нее напал волк, зарезал ее и начал пожирать, но тут подоспел Меджнун и убил волка.

Далее следует рассказ о том, как Меджнун однажды встретил двух охотников, которые вели пойманную газель. Он выкупил ее в обмен на овцу и отпустил на волю.