Усиленная подготовка к восстанию продолжалась. Домбровский целые дни проводил среди конспираторов Варшавы и участников военных кружков, а по ночам заканчивал текст тактического руководства для будущих повстанческих командиров (текст этот попал потом в руки властей, некоторые историки знакомились с ним до второй мировой войны, в ходе которой он погиб, как и почти все варшавские архивы). В это время Домбровскому приходилось много раздумывать и над тем, как добыть денег. Они были нужны для пополнения совсем опустевшей кассы ЦНК, для того, чтобы попытаться купить за границей столь необходимое оружие.

В июне стало известно о вынесении приговора арестованным еще в апреле участникам военной организации из 4-го стрелкового батальона: офицерам Арнгольдту и Сливицкому, унтер-офицеру Ростковскому и рядовому Щуру. «Они работали, — вспоминает один из современников событий, — над образованием солдат, хотели довести его до гордого сознания собственного достоинства […], до того, чтобы он собственным умом мог анализировать вещи, умел отличить дурное от доброго, справедливость от преследования […]. Старались поделиться с солдатами всем, что таилось в молодой душе, что когда-нибудь слышали и читали в сочинениях, враждебных правительственному режиму». К моменту ареста Арнгольдта и его товарищей нижние чины были распропагандированы настолько, что готовы были выполнить любое их приказание. В письме, посланном в «Колокол» одним из единомышленников Арнгольдта и его друзей, рассказывалось: «Перед арестом человек шестьдесят солдат с оружием готово было защищать их, и только приказание Сливицкого удержало их. Все держали себя, особенно Арнгольдт, перед судом с геройской твердостью Главным обвинением против Арнгольдта было анонимное письмо его Лидерсу; Мясковский[10] показал это письмо перед судной комиссией Арнгольдту и спросил, не он ли писал его. Арнгольдт отвечал, что писал он, но еще не окончил, — взял перо и подписал под письмом свою фамилию».

Участники военной организации и многие другие офицеры расположенных в Польше войск следили, насколько это было возможно, за ходом следствия и суда. Все знали, что улик о каких-либо прямых антиправительственных действиях нет, и потому не ждали очень строгого приговора. Однако суд приговорил Арнгольдта, Сливицкого и Ростковского к расстрелу, а Щура — к шестистам ударам шпицрутенами. Право конфирмации (утверждения) приговора принадлежало генералу Лидерсу; тот утвердил бы его без колебаний, если бы не получил анонимное письмо, угрожающее беспощадной местью. После этого царский наместник срочно дал шифрованную телеграмму военному министру Милютину, в которой писал, что «замена смертной казни ссылкою в каторжную работу мне кажется более согласной с родительским сердцем государя императора». На следующий день из Петербурга шифром же последовал ответ: «Считаю совершенно необходимым приговор […] привести в исполнение без всякого смягчения. Крайне нужен пример строгости. Полагал бы исполнить в Новогеоргиевске, чтобы устранить демонстрации. Генерал-адъютант Милютин». Вот вам и «родительское сердце государя императора»!

Смертный приговор участникам военной организации из 4-го стрелкового батальона послужил последней каплей, заставившей ее руководителей — Домбровского и Потебню — решиться на перенос срока восстания. Было решено начать его 14(26) июня, чтобы опередить казнь, назначенную на 16(28) число того же месяца. Сразу же было написано воззвание, озаглавленное «Русские офицеры солдатам русских войск в Польше» и предназначенное для распространения накануне и в начальный момент вооруженной борьбы. Это было первое воззвание военной организации, размножавшееся типографским способом. Оно датировано 6(18) июня, следовательно, решение о назначении срока восстания было принято в этот же день или накануне.

А говорилось в воззвании следующее: «Солдаты! Жалкое положение ваше заставляет нас, ваших старших братьев, возвысить, наконец, голос […]. От вас самих зависит теперь улучшение участи вашей; настал теперь удобный случай, а доверие ваше к нам будет залогом победы. Отцы и братья ваши восстали уже против царя и помещиков, справедливо требуя земли и воли; они протянули к вам руки, моля вас о помощи. Разве мы будем хладнокровными зрителями погибели всех родных и близких наших, разве захотим заслужить справедливые проклятия их? Нет, нет! Мы составим вольные дружины и поспешим в Россию на помощь нашим […]. Поляки готовы восстать, подобно отцам и братьям нашим, за свою волю, за свою землю. Они протягивают нам руку помощи — соединимся с ними, и ничто не будет в силе противиться нам. Наши вольные дружины, поддержанные их дружескими полками, пройдут но Россия с кликами торжества и свободы. Победы наши доставят волю и землю отцам, братьям и детям вашим и позволят вам возвратиться к семействам вашим. Мы, офицеры ваши, готовые сложить головы за свою и вашу свободу, за свободу народа русского и польского, поведем вас при помощи божией на это святое и великое дело. Товарищи! Мы скажем вам, когда и что делать, неужели недостанет у вас мужества пойти за нами!»

В прямой связи с воззванием от 6 июня 1862 года стоит, несомненно, написанное на следующий день письмо Потебни Герцену. Едва ли нужно доказывать, что письмо это было предварительно согласовано с Домбровским. В письме говорится: «В своем воззвании к русским войскам в Польше в 1854 году Вы писали: «Мы скажем вам, что делать, когда настанет час». По нашему крайнему убеждению, этот час пришел; что можно было сделать; сделано; […] мы настолько сблизились с патриотами польскими, что во всяком случае примем прямое участие в близком восстании Польши; но мы настолько привыкли уважать Ваше имя, что хотели бы прежде знать Ваше мнение по этому вопросу». Заканчивая письмо, Потебня еще раз повторил и подчеркнул, что оно исходит, от «многих русских офицеров».

Такой была обстановка, когда Домбровский и его единомышленники вынесли вопрос о начале восстания да обсуждение ЦНК. На заседании, состоявшемся, по-видимому, в конце первой декады июня, Домбровский произнес большую речь, которая дошла до нас лишь в изложении Даниловского. В ней содержался довольно подробный рассказ о составе, задачах и возможностях военной организации, говорилось о необходимости тесного сотрудничества с ней и о невозможности откладывать дальше срок начала вооруженного выступления. План действий повстанцев в первые дни восстания излагался, судя по заметкам Даниловского, следующим образом: «В назначенную ночь городские заговорщики, вооруженные стилетами и револьверами, а также всяким другим оружием, которое окажется в распоряжении комитета, соберутся в количестве двух тысяч человек в домах, расположенных поблизости от Цитадели[11], и по данному им знаку тихо подступят к назначенным воротам Цитадели, которые им откроют военные заговорщики; там они вместе с присягнувшими офицерами и солдатами, которые будут отмечены шарфами на плечах, бросятся на спящий гарнизон и либо уничтожат, либо разоружат его. Другая половина заговорщиков Варшавы, разделившись на несколько частей под командованием отдельных начальников, должна была в это же время напасть на замок[12] и жилища генералов, ставя себе целью арестовать наместника и высших военных начальников, а также атаковать русские гауптвахты и арсенал, ударив во все колокола, призывая народ к борьбе и раздавая оружие из арсенала. В ту же самую ночь следовало укрыть поблизости от Модлина две тысячи заговорщиков или больше; через ворота, которые откроют школа юнкеров и тамошние члены организации, они вторгнутся в Модлин и овладеют им благодаря внезапному и неожиданному нападению. Точно так же следовело организовать нападения […] в губернских и в наиболее крупных уездных городах…»

В ЦНК за принятие плана, кроме Домбровского, безоговорочно проголосовали Хмелевский и Матушевич. Марчевский проголосовал против, а Даниловский, проголосовав «за», не замедлил разгласить абсолютно тайное решение не только своим приятелям из Студенческого комитета, но и члену дирекции белых Маевскому. Тот поспешил собрать ватагу студентов и, ворвавшись на очередное заседание ЦНК, совершил в нем переворот. Хмелейский и Матушевич были выведены из состава комитета, а вошли в него новые члены, в том числе Маевский и его единомышленники. Был введен в ЦНК также представитель кружка «сибиряков» (то есть побывавших в сибирской ссылке) Агатон Гиллер, ставший вскоре одним из лидеров правого соглашательского крыла красных.