Какая-то часть новостей поступала к Домбровскому через вновь прибывающих арестантов и через других заключенных, которым разрешали свидания и которые как могли пользовались ими. Для передачи записок относительно невинного содержания прибегали к услугам охраны, среди которой встречались отдельные лица, помогавшие узникам либо из сочувствия, либо за деньги или выпивку. Более верным способом был обмен записками через «почтовое отделение». Заготовив и как можно компактнее упаковав записку, арестованный просился в¹ уборную и, препровожденный туда конвоиром, тщательно прятал там свое послание. Адресат шел следом и брал записку, отыскивая ее по известным ему признакам или с помощью интуиции. Поскольку Жучковский и его наиболее опытные помощники ухитрялись перехватывать такую почту, ей нельзя было доверять важные тайны. Но здесь выручали шифры, пользование эзоповским языком, а также то, что в такого рода записках адресат, конечно, не назывался, текст не подписывался, а почерк изменялся до неузнаваемости.

Самым доступным и распространенным средством общения между заключенными было, однако, перестукивание. Малоопытный в конспиративных делах Огородников натолкнулся на этот способ случайно, когда не прошло и трех дней с момента его прибытия в Цитадель. «Безнадежие, — говорится в его дневнике, — сливалось с надеждою, и тихо, постепенно перелетело мое воображение в кружки друзей, где только и жил. Да, грустно […]. Грусть давила меня. Что делать? Начал стучать в боковую стену, оттуда в ответ — тоже стук. Как я обрадовался, что хотя за стеной есть человек. Бедный! Он, может быть, тоже томится, а может быть, свыкся с своим положением. Начал стучать [снова], сосед тоже стучит в стену — вот и все удовольствие».

Через короткое время в дневнике Огородникова появляется запись, показывающая, как он овладел искусством перестукивания. «Бутный[24], — говорится в дневнике, — уже вторично сидит в Десятом павильоне. Он не замедлил передать нам[25] через отверстие бумажку с алфавитом […] для разговора посредством стука в пол и стены […]. Польская азбука разбита на пять рядов, в каждом (за исключением последнего) по пять букв […]. Например, я желаю сказать соседу: «dzień dobry» (добрый день). Буква «d» в первом ряду на четвертом месте, следовательно, нужно стукнуть раз (то есть показать ряд, в каком находится буква) и после краткой паузы — безостановочно еще четыре раза (то есть показать ее место в ряду) […]. Запретное искусство беседовать посредством стука […] усваивается так легко, что новичок уже на другой день обходится без справок с бумажкой».

Другой узник Десятого павильона, Б. Шварце, описал свое первое знакомство с тюремной азбукой в стихотворении, которое озаглавлено «Сосед». Вот его перевод вместе с прозаическим примечанием о К. Левиту, сделанным самим автором:

Среди тюремных стихов Б. Шварце есть одно, посвященное Домбровскому. Оно озаглавлено «Локетек» и рассказывает о том, как Шварце удавалось общаться с Домбровским посредством тюремной азбуки, хотя их камеры не были соседними. Вот текст этого стихотворения:

Домбровский имел гораздо больший конспиративный опыт, чем Огородников. Поэтому он, возможно, был знаком с искусством перестукивания еще до ареста. Во всяком случае, Домбровский широко пользовался этим способом связи между заключенными. Кроме других источников, это подтверждается прямым свидетельством, имеющимся в воспоминаниях его жены.

С помощью всех перечисленных средств коммуникации Домбровский был полностью осведомлен о том, что делается на воле. Более того, он продолжал оказывать немалое влияние на ход событий. А события нарастали все более быстрыми темпами.

Вновь приезжающему Варшава ранней осенью 1862 года могла показаться тихим, спокойным, смирившимся городом. Не было ни многолюдных уличных шествий, ни демонстративных богослужений и пения патриотических гимнов в костелах, ни «кошачьей музыки», которой молодежь отмечала прислужников царизма, ни многих других выражений протеста, столь обычных год-полтора назад. Большинство женщин были одеты в черное, однако уже находились модницы, рискующие носить наряды не только фиолетового и других «компромиссных» тонов, но и яркие платья. Открылись театры, устраивались балы и великосветские рауты. Правда, посещались они в основном богачами, чиновниками и офицерами, действующими по приказу царского наместника и по рекомендации маркиза Велёпольского. Остальные варшавяне продолжали бойкотировать все развлечения, выражая этим протест против существующих порядков, против сотрудничества с захватчиками. Официозная печать не переставала кричать о разгроме революционного подполья, о «благоприятных» переменах в настроении польской общественности. Тем не менее Велёпольский продолжал появляться в городе только в бронированной карете под огромным конвоем конных жандармов.

Внешнее спокойствие было обманчивым. В городе и далеко за его пределами действовала хорошо законспирированная подпольная организация партии красных, продолжавшая подготовку восстания. Пустоту, образовавшуюся в ЦНК после ареста Домбровского, заполнить было очень трудно. Временно часть его функций взяли на себя другие, а затем состоялось решение ЦНК о вызове из-за границы Зыгмунта Падлевского, который вместо Домбровского должен был возглавить варшавскую городскую организацию и осуществлять связь с организацией русских офицеров в Польше.

И вот Падлевский в Варшаве, знакомится с членами ЦНК и их заместителями: с Брониславом Шварце — высоким, очень подвижным блондином с красивым лицом и большими выразительными глазами; с Агатоном Гиллером, носившим длинные, свисающие вниз усы, которые придавали его крупному носатому лицу холодное и высокомерное выражение; с расторопным и восторженным Рольским — помощником Домбровского по городской организации, принявшим на себя часть обязанностей после его ареста. Через Рольского Падлевский устанавливает связь с руководителями и активом варшавского подполья. Теперь оно насчитывает уже около 20 тысяч человек и состоит из пяти отделов, один из которых охватывал расположенную за Вислой Прагу. Падлевский встретился с так называемыми тысяцкими, или «окренговыми», возглавлявшими конспиративные округа (в каждом отделе было по два-три округа), с некоторыми из сотских и десйтских. В большинстве своем это были опытные и энергичные конспираторы, рвавшиеся в бой и требовавшие от ЦНК решительных действий. Нелегко было завоевывать их доверие новому человеку, не очень хорошо знакомому с местными условиями. Большую помощь Падлевскому оказало то, что в конспиративных кругах скоро все узнали о его старой дружбе с Домбровским: это было для него самой лучшей рекомендацией.