Джозайя Флинт Уиллард, более известный под псевдонимом Джозайя Флинт (1869–1907) — американский журналист, писатель и социолог, прославился очерками о скитаниях с бродягами в Европе и Соединенных Штатах и разоблачениями коррупции городских властей и полиции.

Так говорят энциклопедии, сам же Флинт хотел остаться в людской памяти одним из тех, кого всю жизнь манила «недостижимая и вечно исчезающая даль» большой дороги, скрытая за горизонтом. Но если для других эти слова, написанные им в воспоминаниях, оставались пустым звуком, Флинт понимал их буквально — Муза его странствовала в тряпье бродяги.

Флинт, племянник знаменитой суфражистки Фрэнсис Э. Уиллард, родился в просвещенной семье меннонитов. Он рано потерял отца, бросил колледж, побывал в тюрьме, бежал из исправительной школы, бродяжничал, затем нанялся кочегаром на корабль и перебрался в Европу.

В 1890–1898 гг. Флинт жил с матерью и сестрами в Германии, учился в Берлинском университете и публиковался в американской периодике. В эти годы он объездил и исходил всю Европу, странствовал с бродягами, в Норвегии познакомился с Генрихом Ибсеном, стал близким другом известного английского поэта и критика Артура Саймонса, дважды побывал в России, жил в Ясной Поляне у Льва Толстого.

В 1898 г. Флинт вернулся в США, где продолжал свои исследования социального дна. Он служил полицейским на железной дороге, детективом в сыскном агентстве, работал охранником вагонов в Оклахоме. Рассказы и очерки Флинта, которые печатались в Atlantic Monthly, Harper’s Weekly, Contemporary, Century, McClure’s Magazine и других изданиях, считались в свое время наиболее точными зарисовками жизни американских бродяг-«хобо». По словам современного исследователя, «ученые, писатели и полицейские постоянно ссылались на многочисленные статьи Флинта, близкие к социологическим и даже этнографическим описаниям, в качестве достоверного отображения бродяги и его окружения». Кстати, именно Флинт ввел в повседневное обращение термин underworld — «подпольный мир» бродяг и преступников.

В этом мире тщедушного Флинта прозвали «Чикагской сигаретой», и там он чувствовал себя своим. Табак и виски были его верными спутниками. Друзья Флинта вспоминают, что в темных городских проулках и подозрительных притонах он мгновенно преображался: менялось выражение лица, походка, Флинт начинал сыпать непонятными для чужаков жаргонными словечками (язык «подполья» он знал в совершенстве).

Подобное существование, разумеется, не располагало ни к оседлости, ни к семейной жизни. В воспоминаниях о Флинте можно встретить рассказ о девушке, в которую он был долго и безответно влюблен, причем так и не решился признаться ей в своих чувствах. Судя по косвенным намекам в записках Флинта, в Лондоне он содержал некую начинающую актрису. За несколько лет до смерти Флинт собрался было остепениться, выстроил хижину в горах Вудланд-Вэлли и приобрел клочок земли под строительство дома, но зов дороги оказался сильнее.

В 1899–1907 гг. Флинт опубликовал шесть книг, включая «Странствия с бродягами» (1899), «Записки кочующего полисмена» (1900) и «Мир взяточничества» (1901). Умер он в чикагской гостинице от воспаления легких 20 января 1907 года. Посмертно была издана автобиография «Моя жизнь» (1908).

Джек Лондон посвятил сборник рассказов о бродяжничестве «Дорога» (1907) «Джозайе Флинту, настоящему и истинному» бродяге. Как и Лондон, Флинт во многом предвосхитил жизненные стратегии и литературу битников, в том числе манифест бит-поколения — «На дороге» Джека Керуака (1957). Флинта порой называют также одним из основоположников «реалистической социологии», но ныне его имя, к сожалению, порядком забыто.

Нижеследующие главки вошли в книгу Флинта «Моя жизнь», за исключением очерка «С русскими горюнами», который был опубликован в «Странствиях с бродягами»; все они впервые переводятся на русский язык. При переводе учитывались очевидные опечатки первоизданий (в первую очередь в транскрипции русских слов). Главка «В Санкт-Петербурге» печатается с сокращениями, вызванными тем, что вторая часть главы не имеет отношения к российским приключениям Флинта.

С.Ш.

В середине лета 1896 года я познакомился с Толстым. В то время в Нижнем Новгороде проходила Национальная выставка[1]. Все лето продавались недорогие экскурсионные билеты на поезда и пароходы; иностранным корреспондентам выдавали бесплатные трехмесячные билеты, позволявшие владельцам путешествовать в первом классе по всем железнодорожным линиям страны. Итак, мне представилась возможность со вкусом удовлетворить Wanderlust[2] — раньше со мной такого не бывало. Я приобрел маленький русский самоучитель Бедекера, заручился рекомендациями в Санкт-Петербурге и отправился в Россию, собираясь провести неделю в полях — или на любой работе, для какой я мог сгодиться — в Ясной Поляне, на ферме графа Толстого, чье имение располагалось милях в ста пятидесяти к югу от Москвы. Признаться, я сомневался, выдадут ли мне бесплатный билет. Друзья в Санкт-Петербурге любезно помогли мне его получить, я выехал в Москву и до исхода лета успел побывать в сотнях других городов и деревень в различных областях империи. Зная около двухсот пятидесяти русских слов и располагая паспортом, свободой передвижения по железной дороге и не более чем 75 долларами, я до возвращения в Берлин проделал примерно двадцать пять тысяч миль. На гостиницы я не тратился, поскольку ночевал в поездах. Первый класс на железной дороге включает спальное место. Когда близилась ночь, я преспокойно занимал постель в каком-нибудь поезде дальнего следования и таким образом мог выспаться. По утрам я выходил и осматривал окрестности либо продолжал путь в поезде. Ночуя в спальных выгонах, я также экономил на паспортном сборе в гостиницах, что в России для завзятого путешественника выливается в немалые расходы. Обедал я на вокзалах, где имеются лучшие из известных мне железнодорожных ресторанов. Но несмотря на подобную экономию, достопримечательности и разъезды, по окончании каникул я был искренне рад вернуться в Германию и затем на протяжении многих месяцев счастливо держал Wanderlust в узде.

Самые любопытные национальные черты России, безусловно, явил мне граф Толстой. Царь, музеи, дворцы, громадные поместья, величественные и темные мужики — люди и предметы занимательные, но они не сумели овладеть моим воображением настолько сильно, как этот романист с претензией на филантропию. До встречи с Толстым, должен сказать, я не читал ни единого его романа; мои представления о толстовском альтруизме были весьма туманны. Одним словом, мыслил я подобно людям, никогда не бывавшим в России и не видевшим Толстого; узнав, что вы там бывали и встречались с ним, они немедленно спрашивают: «Скажите-ка, положа руку на сердце, лицемер он или нет?»

Основываясь на недолгом знакомстве с ним, я должен решительно, раз и навсегда заявить, что никогда он не был лицемером — ни в то время, когда предавался всем мыслимым порокам, ни теперь, когда пытается отвратить других от своего греховного примера. Вот ведь странно: человек стремился испытать все дьявольские искушения, теперь же отказывается от них и уверяет, что с него довольно, пытается наставить других на лучший путь — и в умы тысяч тотчас закрадываются сомнения: имеет ли он право утверждать, что познал все соблазны, и должно ли прочим избегать того, что испробовал он?

В 1896 году в Ясной Поляне я увидел хорошо сохранившегося пожилого джентльмена с запавшими серыми глазами под нависшими кустистыми бровями; он чуть горбился, неся на плечах, если память мне не изменяет, тяжесть почти семидесяти прожитых лет. На нем была простая крестьянская одежда, о которой ходило столько глупых разговоров. Однако в России любой, кто живет в деревне, с приходом лета надевает одежду, по форме и покрою напоминающую одеяние мужика. В теплые месяцы главное различие между нарядом мужика и его хозяина состоит в том, что одежда последнего чиста.