Путешественники медленно ехали по неровной дороге в экипаже, запряженном четверкой лошадей. И красивый богатый экипаж, и породистых ухоженных лошадей они получили от Цзэнь-Вэня. Экипаж, роскошный по китайским меркам, любому состоятельному европейцу показался бы допотопным. В европейских посольствах и представительствах уже появились новейшие кареты и дилижансы на рессорах. На них можно было ездить со скоростью, которая казалась китайцам головокружительной.

Цзэнь-Вэнь обстоятельно проконсультировал майора перед поездкой. Он рассказал своему подопечному, что экипаж, в котором им с Цзываной предстояло проделать неблизкий путь и который кому-то, возможно, очень напомнил бы повозку, представлял собой как раз такое старомодное средство передвижения, на котором и надлежало появиться мандарину, прибывшему с гор Шанси.

— Вы ехали до Пекина медленно, по невероятно плохим дорогам, — наставлял мудрец ученика, — там вы сделали остановку и отдохнули, сменив лошадей и слуг.

Это обстоятельство было очень важно, поскольку в таком случае оказывалось вполне понятно, почему слуги, выбранные для них Цзэнь-Вэнем, не имеют ни малейшего понятия, откуда, с кем и когда они приехали.

Слуг было шестнадцать. Некоторые из них ехали за главным экипажем в зеленой повозке, а другие — верхом на выносливых, хотя и невзрачных, монгольских лошадках.

Мандарину первого разряда полагалось иметь не меньше двадцати слуг, а Сын Неба, путешествуя в собственном паланкине, бывал окружен по крайней мере ста двадцатью: шестьдесят человек ехали впереди главного экипажа и шестьдесят прикрывали его с тыла.

Цзывана сидела рядом со Стэнтоном Вэром на мягких подушках. Взглянув на девушку, он не мог удержаться от мысли, что в утреннем свете, бледная после недолгого сна, она кажется еще прекраснее.

Шелковое манто ее, цвета голубиной крови, расшитое пышными цветами магнолии, было оторочено драгоценными русскими соболями.

Иссиня-черные волосы, собранные в высокую прическу так, что оставались открытыми и безмятежно чистый лоб, и тонкая гибкая шея, казались еще прекраснее, изящно украшенные рубиновыми заколками, которые вспыхивали багровым светом. Не возникало сомнения, что они стоят целого состояния.

На длинных, тщательно ухоженных ногтях девушки были надеты защитные чехольчики. Эти длинные ногти делали руки девушки еще миниатюрнее и беззащитнее, чем они были на самом деле.

Некоторое время ехали молча. Стэнтон Вэр отодвинул занавеску и любовался покрытыми нежными цветами миндальными деревьями. Молчание нарушила Цзывана:

— Вы не сочтете меня навязчивой, если я спрошу, куда вы ходили вчера поздно вечером?

— Мне казалось, мы договорились ничего не таить друг от друга, — с улыбкой обернулся майор к своей спутнице. — Я сам собирался рассказать о том, что разузнал в американском представительстве. Я отправился туда главным образом потому, что считаю совершенно бесполезным разговаривать с британским посланником, сэром Клодом Макдоналдом. Он до сих пор умудряется пребывать в счастливом заблуждении, полагая, что все рассказы о «боксерах» — преувеличение, не стоящее внимания.

— И вы решили, что американцы скорее поймут истинное положение вещей?

— Только не их посланник по имени Клоббер. Он придерживается такого же мнения, что и сэр Клод. Оба они искренне надеются, что флаги их стран — надежная защита от любых неприятностей.

— Так с кем же вы говорили?

— С первым секретарем посольства Гербертом Сквайерсом.

Цзывана рассмеялась:

— У американцев всегда такие смешные фамилии!

— Разве? А американцы считают, что китайские фамилии еще смешнее и гораздо труднее для произношения.

— Вы меня пристыдили. Так что же сказал мистер Герберт Сквайерс?

— Он вполне разумный человек. Признался, что давно уже ощущает надвигающуюся опасность. Я пообещал, что, если появятся какие-нибудь новости, непременно свяжусь с ним.

— А ему можно доверять?

— Всецело!

Цзывана тихонько вздохнула:

— Ну, значит, есть еще один человек, на которого мы можем рассчитывать.

Стэнтон Вэр рассказал, как глупо и неосмотрительно ведет себя британский посланник. Цзывана сказала, что примерно так же ведут себя и русские.

Она поддерживала связь с русским представительством, но, подобно британцам, они отмахивались от ее предупреждений, уверяя, что «боксеры» — это не более чем неорганизованный сброд, с которым в случае необходимости нетрудно будет расправиться.

Стэнтон Вэр показал Герберту Сквайерсу листовку, принесенную из города. Тот пообещал привлечь к ней внимание посланника, хотя почти не сомневался, что тот не примет ее всерьез.

— По-моему, — сказал, уходя, Стэнтон Вэр, — вы живете в раю для дураков.

— Согласен с вами, — грустно кивнул Герберт Сквайерс, — но пока посланников будут занимать исключительно бега, бридж и визиты друг к Другу, сообщения из провинций будут валяться на их рабочих столах нечитаными.

— Что ж, мистер Сквайерс, будем оптимистами! Давайте надеяться, что наши волнения — лишь плод богатой фантазии.

Но, произнося эти слова, Стэнтон Вэр понимал, что надеяться на это не просто бесполезно, а смертельно опасно.

Одетый в простой маньчжурский костюм, он незаметно прошел по улицам города. От его цепкого взгляда не укрылось, как много в толпе нищих, оборванных, больных и пьяных людей.

Даже многие чиновники, которых он встретил по дороге, выглядели не лучшим образом. Майор подумал, что это как раз та почва, на которой вполне могут прорасти семена бунта, посеянные «боксерами».

Сами улицы были грязными, неухоженными. Чувствовалось, что никому нет дела до того, чем и как живет город, не говоря уж обо всей огромной стране. Все вокруг казалось жалким, бедным, разрушающимся.

Зато сквозь сочную весеннюю зелень золотом сияли крыши имперских дворцов. Ярко блестела эмаль на храмах, то здесь, то там виднелись яркие группы павильонов с их искусно украшенными, резными, загнутыми вверх карнизами.

Майор вспомнил рассказ Цзываны о тех безумных излишествах, экстравагантности, которые царили в Запретном городе.

А женщины и дети рылись в помойках возле богатых домов в надежде найти какие-нибудь объедки. Оставалось лишь недоумевать, каким образом не только иностранным представительствам, но и самой императрице с ее придворными удавалось оставаться настолько слепыми и бесчувственными.

Стэнтон рассказал Цзыване о том, что увидел вчера на улицах города, и почувствовал, как больно девушке слышать о несчастьях и бедности дорогого ей народа. Но многие ли женщины, воспитанные, подобно Цзыване, в роскоши и неге богатых домов, думали о судьбе тех, кому живется куда труднее, чем им?

— Вы нервничаете? — спустя некоторое время спросил майор.

Девушка лишь слегка улыбнулась. Взглянув на нее, он заметил, что глаза ее после того, как она нанесла на веки клей, похожи на темные полумесяцы и исполнены тайны.

— Да нет, скорее, волнуюсь в ожидании. Это как в театре перед поднятием занавеса: пьеса сейчас начнется, но что там будет происходить, остается тайной, — помолчав, ответила она.

— Китайцы в таких случаях говорят: «Затаил дыхание перед прыжком».

— Как мне нравится китайская манера описывать состояния! — восхищенно воскликнула девушка. — Когда я волнуюсь или боюсь чего-нибудь, то вспоминаю слова Конфуция: «Именно мужчина может сделать путь великим».

— Или женщина, — тихо добавил Стэнтон Вэр.

— Надеюсь, вы не забыли, что я всего лишь дополнение к вашей персоне? — рассмеялась Цзывана. — Это ваша экспедиция, а не моя.

— Но вы же знаете: Цзэнь-Вэнь уверен, что без вас мне не обойтись.

— Хочу верить, что вы сможете сказать это и тогда, когда все закончится.

— Не сомневаюсь, что так оно и будет. Но не будем загадывать, это может принести неудачу, — улыбнулся Стэнтон Вэр.

— Мы становимся такими же суеверными, как императрица?

— Мы в Китае и должны делать все в согласии с китайскими традициями, а каждый китаец, начиная с императрицы и кончая последним кули, свято верит в астрологию, предсказания судьбы, ясновидение, магию. По каждому поводу здесь просят совета у кого-нибудь из прорицателей.