— Не понял?

— Bona causa triumhat — это вы понимаете?

— На это у меня знаний хватает.

— Ну хорошо. И все же. Нам предстоит пережить много напряженных дней. Господин Бруммер — историческая личность, и иначе его воспринимать нельзя. Речь идет об очень больших деньгах, и в связи с этим людям приходят в голову самые странные идеи.

— Что вы хотите этим сказать, господин доктор?

— Мне думается, господин Хольден, что и вы уже стали жертвой подобных идей. Я, к примеру, могу предположить, что вам в голову пришла мысль о том, что в Брауншвейге я собираюсь лишь сделать фотокопии документов, а оригиналы оставить в сейфе.

— Да, именно так я и думал, — ответил я. — Вы сделаете копии, бумаги останутся в сейфе, а ключ будет у меня.

Он глубоко вздохнул, начав при этом слегка косить, и, засунув палец за воротник своей рубашки, произнес:

— Я сделаю снимки, документы останутся в сейфе. А ключ от него вы отдадите мне. И сделаете это прямо сейчас.

— О нет, — ответил я.

— Так-так-так, — сказал он. — Ну что же, в таком случае снова мы встретимся с вами в Штадельхайме.

— Где?

— Держите баранку крепче, господин Хольден. На такой скорости можно запросто угодить в аварию. Я назвал Штадельхайм, имея в виду баварскую тюрьму, находящуюся в этом местечке. Я нисколечко не сомневаюсь в том, что оно вам хорошо знакомо. Вы ведь провели там девять лет.

Я приоткрыл окошко со своей стороны и сделал глубокий вдох, так как почувствовал, что мне становится плохо.

— Прикройте, пожалуйста, окно, господин Хольден, я не переношу сквозняков.

— Если открыто всего одно окно, то сквозняка не бывает, — ответил я, но окно закрыл.

Коротышка адвокат вытащил из сумки какой-то листок бумаги и привычным движением, как учитель, надел очки:

— Господин Хольден, совершенно ясно, что, если речь идет о столь крупных суммах, нам надо определиться с долями, не так ли? В свое время вы рассказали господину Бруммеру, что в Мюнхене у вас был магазин, где вы торговали текстилем.

— Он у меня есть и по сей день, — соврал я.

— Далее, вы рассказали ему, что сели в тюрьму за ложное банкротство.

— Да, мне дали срок.

— Но не за ложное банкротство, господин Хольден. — После того как он все это высказал, у него появилось некоторое косноязычие. Он продолжил: — Я в пос-лед-ний раз прошу вас ехать осторожно. По информации прокуратуры Мюнхена, тринадцатого апреля сорок седьмого года вы были приговорены судом присяжных к двенадцати годам тюрьмы по обвинению в убийстве вашей жены Маргит. — Он произнес «Ма-Маргит». — Суд при вынесении приговора учел смягчающие обстоятельства. Пять лет вы были на войне и два года в плену. Когда вы первого сентября сорок шестого года вернулись домой, вы застали вашу жену…

— Прекратите!

— …в одной недвусмысленной ситуации с чертежником Леопольдом Хауком…

— Перестаньте!

— …после чего вы нанесли своей жене, Маргит Хольден, урожденной Рениевич, отломанной ножкой стула такие удары, в результате которых она, не приходя в сознание, той же ночью скончалась.

Я молчал, держа руль обеими руками, — мне действительно стало трудно управлять машиной. Мне вспомнились слова одной песенки из «Трехгрошовой оперы»: «Ты лишь составь план, дай мыслям мелькнуть, тогда составь второй план, и они не пропадут».

Адвокат говорил, время от времени обращая взор на листок:

— Симпатии присяжных были на вашей стороне, господин Хольден. Вы утверждали, что очень любили свою жену. Такие заявления обвиняемых очень положительно воздействуют на присяжных.

Мимо нас пролетел сине-белый указатель, на котором было написано, что до города Брауншвейга осталось 1500 метров.

Адвокат продолжал:

— В заключении вы вели себя хорошо, как мне сообщила администрация тюрьмы. На этом основании одиннадцатого января пятьдесят шестого года вы были условно-досрочно освобождены. И вы должны знать, что в случае нарушения вами УК Германии вам придется отсидеть весь срок.

Доктор теребил воротник своей рубашки. Пот заливал мне лоб, капал на брови и щеки. Он попадал мне даже в рот, я чувствовал его горьковатый привкус.

— В Западном Берлине вы уже совершили ряд правонарушений, — сказал Цорн. — С полным основанием я могу полагать, что, даже если вы не имели никакого отношения к чужой собственности, вы произведете очень плохое впечатление на судью из прокуратуры. Лично я по собственному опыту уже могу представить вас, снова находящимся в вашей маленькой камере.

— Чего вы хотите?

— Ключ, господин Хольден.

«Ты лишь составь план…»

— А если я отдам ключ, что тогда?

— Этого я пока не знаю, господин Хольден. Я знаю лишь, что произойдет, если вы мне ключ не отдадите.

«…дай мыслям мелькнуть…»

— Там впереди, рядом с заправкой на съезде с автобана — стоянка. Там мы остановимся.

«…тогда составь второй план…»

— В противном случае я буду вынужден немедленно заявить в полицию о ваших преступлениях в виде попытки присвоить чужое имущество путем шантажа и насильственных действий.

«… и они не пропадут».

Я направил машину на стоянку перед заправкой. Здесь цвели синие, белые и красные цветы. Вокруг валялись бумаги, газеты и апельсиновые корки. Когда я остановился, перед колесами увидел валявшуюся газету «Вестдойче альгемайне» с большим заголовком: «В 1956 году Федеративная Республика вышла на первое место в мире по экспорту».

— Ключ, — сказал Цорн и засунул палец правой руки за воротник рубашки.

Я отдал ему ключ, при этом моя ладонь покрылась испариной, а его ладонь была сухой.

— Не думайте, что мне было трудно встать на ваше место, господин Хольден. Вы наверняка многое пережили.

— Вы были в России? — спросил я.

— Я был под Сталинградом. А сейчас можете ехать дальше, — сказал он и поправил галстук. — Через полчаса мы будем в Брауншвейге. — Он спрятал ключ в карман жилетки, его движения были грациозными и быстрыми. — Просто ужасно смотреть, как вы потеете, господин Хольден.

«…и они не пропадут».

После этого я перестал для него существовать. Он опять напряженно смотрел вперед, сидел прямо — полон достоинства, держа руки на коленях. Я ехал очень медленно, так как чувствовал себя все еще плохо. Я сделал несколько глубоких вдохов, и через пару минут мне стало уже лучше, но я все еще был не способен выразить хотя бы одну разумную мысль — такой сильный страх овладел мною. «Давай, давай, давай» — пыхтел мотор тяжелой машины, и «давай, давай, давай» — стучала кровь в моих висках.

— Прошу вас ехать чуточку быстрее, господин Хольден, — заговорил маленький человечек рядом со мной, — мне придется провести в банке не менее двух часов.

Я был сильнее его. Я мог запросто избить его. Отобрать ключ от сейфа. Поехать в банк. А что дальше? Везде есть телефоны, и он опередил бы меня. Тогда мне надо будет его убить. О боже, какая глупость, какая глупость…

Я поехал быстрее.

— В свое время это был культивированный город, — произнес доктор Цорн. — На семьдесят два процента он был разрушен бомбардировками. Все сгорело и лежало в руинах — красивейшие фахверковые дома, изумительные дворцы. Пока я буду в банке, рекомендую вам посетить кафедральный собор. Он был построен в двенадцатом веке. Там похоронен Генрих Лев.

Высадив Цорна около банка, я действительно поехал в кафедральный собор. Там я рассматривал готических святых и долго простоял около большого каменного льва, под которым покоился человек по имени Генрих.

Мне было сорок лет. Если Бруммер заявит на меня в полицию за попытку шантажа, я опять на несколько лет попаду в тюрьму.

Я присел на могильную плиту — мне опять стало плохо. Я думал о моей покойной жене Маргит, которую я любил и которая мне изменила. Теперь она была мертва, и я больше не любил ее. И уже давно не любил.

Ко мне подошел служитель церкви:

— Здесь нельзя сидеть.

Мне пришлось встать.