— Быстрее!

Он смотрел вперед сквозь дождь, его нижняя челюсть работала как мельница. Пахло мятой. Я нажал на газ. Стрелка спидометра дошла до сотни. Мы мчались вдоль Рейна на юг, в сторону центра города.

— Быстрее, черт побери! — сказал Юлиус Бруммер. Сто десять, сто двадцать, сто двадцать пять. Дворники носились по стеклу с сумасшедшей скоростью, на сыром шоссе машину повело.

— Смотрите не наложите в штаны, Хольден, «Кадиллак» запросто держит такую скорость. Он влетел мне в копеечку!

Путь до больницы Святой Марии я проделал за семь минут. Машина еще не успела остановиться перед воротами, как Бруммер уже выскочил из нее. Собака последовала за ним. Вращающиеся входные двери пришли в движение, и они оба исчезли из глаз.

Я медленно съехал вниз к дороге и припарковал машину на пару метров ниже, под старым каштаном. Здесь было темно. Дождь барабанил по крыше. Я включил радиоприемник…

— …Двадцать два часа, радиостанция «Вестдойчер рундфунк» передает последние известия. Лондон. Состоялось заседание Комитета по разоружению ООН. В целях обеспечения взаимной безопасности на основе мировой системы воздушного и наземного контроля от внезапного нападения представитель США Штассен от имени Великобритании, Франции и Канады, а также с согласия правительств Норвегии и Дании выдвинул СССР следующее новое предложение: все районы Заполярья в СССР, Канаде, на Аляске, в Гренландии и Норвегии, а также вся территория Канады, США и Советского Союза западнее ста сорока градусов западной долготы…

На улице не было ни души. Дождь не прекращался. Левую руку я держал в кармане куртки, где лежали десять купюр по пятьдесят марок…

— …восточнее ста шестидесяти градусов восточной долготы и севернее пятидесяти градусов северной широты, а также остальная часть Аляски и полуострова Камчатка, включая Алеутские острова и Курилы, также будут находиться в зоне контроля…

Пятьсот марок. За комнату заплачено. Работа у хозяина, не задающего вопросов. В городе, где меня никто не знает…

— …а также европейская зона контроля между десятью градусами западной долготы и шестьюдесятью градусами восточной долготы, а также сорока градусами южной широты, пролегающая западнее Англии, по району Средиземного моря и вдоль Урала…

Почему Нина Бруммер, богатая, избалованная женщина, решила покончить с собой?

— …западноевропейские государства, включая ФРГ, почти всю Италию, Францию, Англию, Ирландию, Португалию и большую часть Греции…

Этого никто не может понять. Даже Мила Блехова. Интересно, как выглядит эта Нина Бруммер?

— …а также часть Турции общей площадью три с половиной миллиона квадратных километров составляют инспекционную зону. Для этого Советскому Союзу надлежит…

Бруммер богатый человек. По всей видимости, он спекулянт.

— …свою спутниковую систему и свою территорию вплоть до Урала…

А может быть, мне не стоило брать деньги?

— …с территорий в семь миллионов квадратных километров…

Почему Нина Бруммер решила отравиться?

— …предоставить для инспекционного контроля и…

Не умерла ли она уже?

А потом я заснул…

Дверца машины хлопнула. Я выпрямился. Шкала радиоприемника светилась белым и красным огоньками. Звучала сентиментальная джазовая мелодия, всхлипывал саксофон. Часы на приборной доске показывали без десяти полночь.

— Извините, господин Бруммер… — Человек, стоящий около машины, был в блестевшем от дождя прорезиненном плаще. Капли воды скатывались с его светлых волос на аскетичное лицо. Очки в стальной оправе не позволяли разглядеть его глаза. — А где господин Бруммер? — Он говорил с тяжелым саксонским акцентом, в голосе слышались плачущие нотки. — Да говорите же! Это важно. Я ищу господина Бруммера уже целый вечер. Кухарка сказала по телефону, что он поехал в больницу.

— Так чего же вы спрашиваете?

— Я должен поговорить с господином Бруммером… я должен ему кое-что сказать…

— Идите в больницу и скажите.

Он был похож на несчастного ребенка:

— Я не могу этого сделать. У меня нет разрешения. Через полчаса отходит мой поезд. Я должен уехать из Дюссельдорфа…

— Кто вы? — спросил я. Человек выглядел голодным и больным. У него не хватало нескольких зубов, и, когда он говорил, изо рта вылетала слюна.

— Господин Бруммер знает меня. Моя фамилия Дитрих.

— Дитрих?

— Да. Он ждал моего звонка. Что-то случилось?

— Это не с ним. С его женой. Самоубийство.

— О боже! Из-за этого?

— Из-за чего «из-за этого»?

— Вы не знаете, из-за чего?

— Я вообще ничего не знаю, — ответил я.

Он смотрел на меня. В его глазах была мольба о помощи:

— Что же мне делать?

Я пожал плечами.

— Такие, как я, всегда вляпываются в дерьмо, — с горечью произнес он. — Задания, приказы, предписания и директивы. Никто не думал, что его жена может покончить с собой. И вот заварилась эта каша! — Он с надеждой посмотрел на меня: — Приятель, можно вас попросить кое-что передать господину Бруммеру?

— Можно.

— Скажите ему, что его друг здесь. Его друг из Лейпцига. Он привезет материал. Завтра во второй половине дня. В семнадцать часов.

— Куда?

— В район Хермсдорфской развязки, на автостраде, на выезде в сторону Дрездена.

— В советской зоне?

— Разумеется. — Он громко чихнул. — Мне нужно сматываться, пока меня здесь не застукали. Не знаю, стоило ли мне вам это говорить. Но теперь мне все равно, хоть раз надо подумать и о себе. Это отвратительная работа. Все разваливается. Вся организация в заднице.

Из радиоприемника раздавался звук саксофона…

— Хермсдорфская развязка, выезд в сторону Дрездена, в семнадцать часов, — сказал я.

— Он должен быть там точно в это время.

— Хорошо.

— Его друг будет держать в руках черный портфель. На нем будет черный прорезиненный плащ. Как у меня. Вы запомните?

— Не беспокойтесь.

— Да мне уже все равно. Я сыт по горло. — Он опять чихнул.

— Будьте здоровы, — сказал я.

— Скотство, — с грустью заметил он. — Это может стоить мне жизни. У вас есть сигарета?

Я протянул ему пачку.

— Можно взять две?

— Возьмите все.

— Я не люблю стрелять, но у меня как раз все закончились.

— Да ладно, — сказал я.

Он выбрался из машины.

— Отличная машина, — на прощание он попытался быть учтивым. Он погладил мокрые от дождя золотые буквы «J» и «В», прикрепленные на капоте. — Простой человек никогда не сможет иметь такую. Пока, приятель.

— Спокойной ночи, — сказал я.

Он быстро пошел вниз по улице — тощий, больной, в брюках с вытянутыми коленями и в стоптанных ботинках.

Саксофон перестал наигрывать слоу-фокс.

— А сейчас, уважаемые дамы и господа, Рей Торро исполнит свой новый шлягер «Два счастливых сердца на Лаго-Маджоре»…

Я вылез из машины и пошел под дождем к входу в больницу, чтобы найти Юлиуса Бруммера. По всей видимости, его жена пока не умерла.

Это была католическая больница.

Монахини ходили в белых широких платьях и таких же белых широких чепцах; меня удивило, что в такое время их было здесь очень много. Они торопливо двигались по лестницам и по коридору, некоторые катили перед собой небольшие тележки с лекарствами. Это были очень приятные монахини, и у них было много дел в ту ночь. Рядом со входом на месте вахтера также сидела монахиня. Она была толстая и в очках. Я спросил ее о господине Бруммере.

— Он у своей жены, — ответила она, опустив газету, которую читала перед этим. Рядом с ней лежал старый пес и печально смотрел на меня. Он дрожал и вилял хвостом. — Собакам запрещено входить в больницу, — объяснила толстуха.

— Как себя чувствует госпожа Бруммер?

— Неважно, — ответила она, — надо молить Бога, чтобы он простил ей этот тяжкий грех.

Я не сразу понял, что она имела в виду, но затем догадался: тяжкий грех — это самоубийство, и не только по мнению этой монахини, но и вообще как таковое. И еще я подумал о том, что сам очень давно не молился. Последнюю молитву, которую я припоминаю, я произнес в одном подвале, когда в дом попала мина. Но, возможно, это вообще была не молитва…