Намерения Зарембы были неясны. Отряд и обоз продолжали двигаться на запад, но карточные партнеры Джакомо только смеялись, когда он спрашивал, далеко ли до Варшавы, и делали вид, что не понимают по-французски. В воздухе носились слухи о королевских войсках, якобы высланных им навстречу. Обозная прислуга перестала с тревогой оглядываться назад — опасность теперь грозила с другой стороны — и устремляла взоры вперед, поверх голов лошадей, с трудом волочивших нагруженные военными трофеями и мешками с мукой, капустой и солью телеги. Путь, который ежевечерне проделывал Казанова, всякий раз удлинялся: либо обоз отставал, либо ускоряли шаг солдаты. Однажды ему даже пришлось, проскакав два часа и никого не найдя, повернуть обратно. Хотя ночь была ясной и звездной, если б не пес, служивший проводником, он бы наверняка до рассвета трясся в седле. Но все равно ужасно вымотался, пока добрался до своих.

Прикрыв жеребца попоной, Джакомо залез в телегу. Подстилка из свежих веточек и соломы пустовала в ожидании хозяина. Девочки заворочались в углу, но тут же успокоились и затихли. Казанова осторожно, чтобы не толкнуть спящего в ногах Иеремию, лег и растянулся во весь рост.

Как ни хотелось ему заснуть, глаза сами открылись. Над головой расстилалось бескрайнее пространство, безмолвное и враждебное. Мириады недвижных мертвых звезд источали бледный гипнотический свет. Джакомо стало не по себе, он почти физически ощутил гнет одиночества. Никого у него нет, и сам он никто. Конечно, перед лицом этой космической мощи всякий — ничтожный червь, и уж тем более он — забытый друзьями, закабаленный врагами, волей случая влекомый с места на место. Что его ждет завтра, через год? Должно быть, это уже записано там, наверху, или кто-то, поспешно и нетерпеливо, записывает каждый его шаг, раздумывая, не последним ли он должен стать…

Казанова заставил себя закрыть глаза. Темнота подействовала благотворно, он уже не казался себе таким беспомощным, и мучительная тревога с каждой минутой отступала. Нельзя поддаваться слабости. Ему еще предстоит кое-что в этой жизни сделать. Может, придет время, когда он кому-то понадобится. Через сто или двести лет кто-нибудь вспомнит о нем и захочет напомнить другим, отыщет его, отчаявшегося и затравленного, на возу, под усыпанным звездами небом, но скорее всего не станет искать, решив, что на свете и без того слишком много страха и одиночества, чтобы еще вызывать их из прошлого.

Джакомо крепко зажмурился, и вдруг что-то его словно толкнуло, и он различил в темноте загадочную фигуру — крупного бородатого человека в вязаной, плотно натянутой на голову шапке. Вначале Казанова увидел его в толпе возбужденных, убегающих от кого-то людей, тычущих в небо растопыренными в виде буквы V пальцами, а затем в темной комнате, склонившимся над листом бумаги, наполовину исписанным странным корявым почерком. Заглянул ему через плечо, стал читать, не понимая ни слова.

«Заставил себя закрыть глаза. Темнота подействовала благотворно, он уже не казался себе таким беспомощным, и мучительная тревога с каждой минутою отступала. Нельзя поддаваться слабости. Ему еще предстоит кое-что в этой жизни сделать. Может, придет время, когда он кому-то понадобится».

Что это значит? Джакомо опять заглянул в листок, но бородатый неожиданно поднял голову и посмотрел на него с укоризной… хотя — нет: что-то, затаившееся в уголках губ, вселяло надежду. Через бездну времени и пространства Казанова явственно ощутил этот взгляд; немой укор так его огорчил, а поощрение так удивило, что он заворочался, чтобы наваждение рассеялось от шуршания соломы. И оказался там же, где был, ни на день, ни на вершок дальше. «Надо заняться собой, — подумал. — Кажется, я начинаю сходить с ума».

Разбудил его громкий стук захлопнувшейся двери. Капитан Куц занес ногу, готовясь одним, точно нацеленным, ударом расплющить ему яйца, но исчез, не успев этого сделать. Весь в холодном поту, Джакомо еще минуту лежал не шевелясь, пока не понял, что это лишь сон. Снова раздался грохот — нет, какая же это дверь, откуда ей взяться в лесной глуши: где-то неподалеку стреляли, ржали кони, кто-то, ломая ветки, продирался сквозь кусты. Казанова мгновенно пришел в себя. Схватил за плечи приподнявшегося Иеремию, знаком приказал девочкам лежать тихо. Здесь, за высоким бортом телеги, относительно безопасно. Прильнул к большой, с палец шириной, щели.

Два всадника в бело-голубых мундирах смотрели в их сторону. Из лесу один за другим появлялись люди, вооруженные диковинными длинными пиками. Джакомо с облегчением убедился, что это не русские. Так, значит, выглядит войско польского короля…

Какой-то случайно затесавшийся в обоз офицер Зарембы внезапно вскочил на соседнюю телегу и хлестнул лошадей. Лошади рванули, офицер попытался на ходу повернуть воз, но увидел, что навстречу ему направляется отряд бело-голубых, и резко натянул поводья. Из-под колес взметнулись опавшие листья, офицер свалился с козел, а переломившаяся надвое телега проехала еще с десяток метров, душа упряжью испуганных коней; на песок большака из лопнувших мешков посыпался сахар. Всадники дружно рассмеялись; несколько человек, отделившись, поскакали к телеге. Офицер Зарембы, немолодой, с высоко выбритым затылком, больше не делал попыток убежать — покорно прислонившись к дереву, ждал, пока к нему подъедут.

Ничего страшного не произошло. Всадники спешились, лошади с радостным фырканьем потянулись к рассыпавшемуся сахару, а бело-голубые, обступив офицера, стали его о чем-то расспрашивать. Вид у них был не грозный, в руках у некоторых даже появились сигары, но Казанове не раз приходилось слышать неожиданные выстрелы, видеть молниеносные удары, внезапно меняющие ситуацию. Поэтому он предпочел еще немного подождать. Пускай сперва между собой разберутся. Он здесь всего лишь гость. Незачем вмешиваться в чужие распри, не его это дело…

Кто-то приближался к телеге с другой стороны. Неужели за ним? Казанова осторожно перевернулся, чтобы лучше видеть. Сара и Этель смотрели на него с улыбкой, кажется, насмешливой; Джакомо погрозил им пальцем: рано осмелели, глупышки. Рядом с телегой остановился офицер в нарядном мундире. Молодой, надменный; таких можно встретить при любом дворе — заносчивых, ко всем цепляющихся, без счету сорящих деньгами. Казанова с первого взгляда почувствовал к нему неприязнь. Офицер, не подозревая, что за ним наблюдают, расставил ноги, странно выпятил живот и знаком подозвал ординарца.

Ординарец, безусый юнец в ливрее, торопливо подбежал, принялся, подобострастно согнувшись, что-то расстегивать, раздвигать, вытаскивать и в конце концов почтительно отступил на шаг, держа двумя пальцами вялый, нелепый на фоне дорогой ткани и украшений член. Прежде чем изумленный Казанова отвел взгляд, струя с журчаньем оросила песок. Когда вновь посмотрел, ординарец уже готов был приступить, к обратной процедуре, но хлыщ что-то коротко буркнул, пальцы ординарца встряхнули висюльку — вот теперь можно спрятать. И, не оборачиваясь, через плечо задать вопрос офицеру Зарембы, казавшемуся оборванцем рядом с щеголеватыми противниками. Тот подошел и что-то пробормотал в ответ, не выпуская сигары изо рта.

Надменный франт оправил мундир, качнулся, словно проверяя, твердо ли стоит на ногах, и с полуоборота хрястнул офицера по лицу. Тот пошатнулся и упал бы, если б не схватился за их телегу. Он хрипел и плевался кровью и табаком над самой головой Казановы; если и другие на него бросятся, их, как пить дать, обнаружат. Однако нет. Франт, уже никем, кроме собственной персоны, не интересуясь, медленно направился к лесу. Солдаты, выстроившись в шеренгу, последовали за ним.

— Кто это?

Офицер медленно выпрямился; сейчас, с разбитым лицом, он походил на уродливого шута. Увидев на телеге Казанову с его свитой, поморщился, но, заметив испуг девочек, улыбнулся и с ловкостью фокусника вытащил изо рта выбитый зуб.

— Браницкий. Граф Браницкий[11]. Ясновельможный лакей их сукиных величеств. Екатерины и Телка.