Великим приложением к естественной философии, как теоретической, так и практической (то есть как к физике и метафизике, так и к механике и магии), он считал математику. Строго говоря, математика даже составляет часть метафизики, ибо количество, которое является ее предметом, приложенное к материи, есть своего рода мера природы и условие множества природных явлений, а поэтому и одна из ее сущностных форм. Недаром древние придавали такое большое значение фигурам и числам: Демокрит видел основу всего разнообразия вещей в фигурах атомов, а Пифагор утверждал, что природа вещей складывается из чисел. Между тем среди всех природных форм количество — наиболее абстрактная и легче других отделимая от материи форма, и именно это обстоятельство способствовало более тщательной и глубокой разработке этой категории по сравнению со всеми остальными формами, значительно глубже скрытыми в материи. Ведь человеческий ум от природы предпочитает свободное поле общих истин густым зарослям частных проблем и трудно найти что-либо увлекательнее и приятнее математики для того, чтобы удовлетворить это его стремление выйти на широкий простор свободных размышлений.

И вот, дабы обуздать высокомерие и самодовольство математиков, кичащихся точностью и строгостью своей науки, Бэкон напоминает им о ее великом служебном значении для опытного естествознания и человеческой практики. Его намерение было благородно, но он сам дал повод не очень-то серьезно отнестись к такому назиданию. И дело не только в том, что многие математики искренне и не без оснований считают, что книга Природы написана языком математики и что их идеи и понятия далеко не только лишь вспомогательный аппарат для естествознания и техники, а один из источников и творческих начал в открытии законов природы. Они просто не любят некомпетентных советчиков. А Бэкон не только не сумел по достоинству оценить всю послеевклидову геометрию, оплодотворенную еще в античности новыми идеями Архимеда, Аполлония и Паппа Александрийского, но и обнаружил незнание или непонимание самого замечательного математического открытия своего времени — логарифмов. Через девять лет после выхода в Эдинбурге «Описания чудесных таблиц логарифмов» Джона Непера он в своем трактате писал: «…в арифметике еще не существует ни достаточно разнообразных, ни достаточно удобных способов сокращения вычислений» (5, 1, стр. 249).

И все же сегодня мы не можем не отдать должное его пониманию значения математизации науки. «Предметом смешанной математики (которую Бэкон отличал от чистой математики, исследующей количество, полностью абстрагированное от материи и физических аксиом, — арифметики, геометрии и алгебры. — А. С.) являются некоторые аксиомы и части физики. Она рассматривает количество в той мере, в какой оно помогает разъяснению, доказательству и приведению в действие законов физики. Ибо в природе существует много такого, что не может быть ни достаточно глубоко понято, ни достаточно убедительно доказано, ни достаточно умело и надежно использовано на практике без помощи и вмешательства математики. Это можно сказать о перспективе, музыке, астрономии, космографии, архитектуре, сооружении машин и некоторых других областях знания… Ведь по мере того как физика день ото дня будет приумножать свои достижения и выводить новые аксиомы, она будет во многих вопросах нуждаться все в большей помощи математики; и это приведет к созданию еще большего числа областей смешанной математики» (5, 1, стр. 249–250).

Представления Бэкона о душе и ее способностях составляют центральное содержание его философии человека и вместе с тем тот пункт, в котором особенно отчетливо прослеживается ряд мотивов, характерных вообще для философских концепций Возрождения. Я имею в виду, в частности, ту зачастую непонятную для более позднего времени разнокачественность воззрений, в которых причудливо сплелись заимствованные из античной философии, ортодоксально христианские и новые натуралистические представления, не вступая между собой ни в органическую связь, ни в явное и открытое противоречие. Конечно, всякое время имеет и неизжитые традиции мышления, и неустранимые при существующем состоянии науки пробелы в миропонимании, но в эпоху Возрождения все контрасты были разительными, и, перефразируя Ларошфуко, можно сказать, что эта философия торжествовала над прошлым и будущим, но настоящее торжествовало над ней.

По-видимому, трудно недооценить влияние в этом пункте на Бэкона знаменитого итальянского натурфилософа Б. Телезио. Он хорошо знал его трактат «О природе вещей согласно их собственным началам» и неоднократно в своих сочинениях обращался к разбору взглядов философа из Козенцы. «…О самом Телезио я имею хорошее мнение и признаю в нем искателя истины, полезного для науки, реформатора некоторых воззрений и первого мыслителя, проникнутого духом современности» (5, 2, стр. 338), — писал он. Бернардино Телезио считал, что материальная душа человека происходит вместе с телом из семени и в своих отправлениях существенно зависит от тела. Субстрат чувственных форм познания, она есть проявление того жизненного духа, который роднит человека с природой. Однако в человеке обитает и высшая, нематериальная и нетленная душа. Божественная по своему происхождению, она является носителем высших духовных потенций человека, его бескорыстной нравственности и благочестия. Так, в одном из решающих пунктов философских воззрений натуралистическая концепция Телезио находила компромисс с ортодоксальной доктриной католицизма.

И Фрэнсис Бэкон различал в человеке две души — разумную и чувственную. Первая — боговдохновенная, вторая — подобная душе животных; первая происходит от «духа божья», вторая — из набора материальных элементов и является органом разумной души. Все учение о боговдохновенной душе — о ее субстанции и природе, о том, врождена ли она или привнесена извне, отделена или не отделена от тела, смертна или бессмертна, в какой степени подчинена законам материи и в какой свободна от них — он оставляет компетенции религии. «И хотя все такого рода вопросы могли бы получить в философии более глубокое и тщательное исследование по сравнению с тем состоянием, в котором они находятся в настоящее время, тем не менее мы считаем более правильным передать эти вопросы на рассмотрение и определение религии, потому что иначе они получили бы в большинстве случаев ошибочное решение под влиянием тех заблуждений, которые могут породить у философов данные чувственных восприятий» (5, 1, стр. 281–282). Англиканская церковь не так ревностно, как католическая и протестантская, защищала свои догматы, но осторожность Бэкон всегда считал лучшей частью мужества.

Гораздо свободнее рассуждает он о природе низшей, чувственной, или созданной, души. Он, конечно, не удовлетворен аристотелевским определением души как энтелехии, некоего активного начала, охватывающего всеединство четырех причин и осуществляющего формирование, изменение и деятельное функционирование живого тела. Для Бэкона душа не просто функция, а материальная, телесная субстанция — носитель способностей к произвольному движению и к чувствованию или ощущению. Он с сочувствием излагает взгляды Б. Телезио и его ученика А. Дониуса, которые рисовали чувственную душу как невидимую телесную субстанцию, разреженную под влиянием тепла — одного из двух основных космических начал, и представляющую собой как бы «дуновение», сходное по природе с пламенем и воздухом. Податливость воздуха дает ей возможность воспринимать впечатления извне, мощь огня делает ее активной; питается такая душа маслянистыми и водянистыми веществами, заключена в телесную оболочку и у высших животных находится, по-видимому, в головном мозге, откуда по нервам распространяется по телу, восстанавливая и поддерживая себя с помощью артериальной крови. Впрочем, считает Бэкон, вопрос о ее природе требует дальнейшего и более тщательного исследования, во-первых, чтобы понять, каким образом сжатия, расширения и волнения духа приводят в движение тяжелое и плотное тело, а во-вторых, чтобы не укрепилось мнение о слишком близком родстве человеческих и животных душ, как и суеверное представление о метемпсихозе — способности души переселяться из одного смертного тела в другое, в частности из тела человека в тело животного, и наоборот. Ведь чувственная душа является высшей способностью у животных и тело животных есть ее орган, у человека же она сама является органом разумной, боговдохновенной души «и скорее могла бы называться жизненным духом, чем душой» (5, 1, стр. 282). И здесь мы опять вспоминаем Б. Телезио, у которого учение о животной душе тесно связано с учением о жизненных духах, а поэтому такая душа именуется у него «духом» (spiritus) в отличие от «души» (anima), данной богом, в то время как Бэкон «духом» называл и разумную, боговдохновенную душу.